Каникулы в Чернолесье - Александр Альбертович Егоров
– Тебе-то это зачем? – спросил Герман. – Ведь и ты сгоришь вместе со всеми.
Горящие злобой глаза Гройля вдруг потухли, и его взгляд сделался почти осмысленным.
– Дело даже не во мне, – сказал он. – Я не могу это остановить. Я просто проводник этой энергии. А ее источник тебе хорошо известен. Зло… оно в каждом из нас. И если ты считаешь себя чистым, зачем ты брал с собой винтовку?
Герман вздрогнул.
А господин Штарк развернулся на каблуках и пошел вдоль ручья, не оборачиваясь. На этот раз он обошелся без театральных эффектов – ну, или почти без них. Пройдя уже порядочно, он как будто вспомнил о чем-то. Замедлил шаг, запустил руку в карман, размахнулся и зашвырнул что-то как можно дальше в речку.
Но и этот фокус не удался. Зоркий ворон взлетел и очень скоро принес мне эту вещь, аккуратно выхватив ее когтистыми лапами из воды, совершенно по-орлиному. Белый игрушечный щенок был холодным и мокрым насквозь, но я все равно прижал его к груди, как делал когда-то, десять лет назад. Ворон Карл просто светился от радости – наверно, вам редко доводилось видеть счастливого ворона, а вот мне довелось.
Мы не спеша поднялись по склону. Там, среди веселых рыжих сосен, стоял наш пикап. Герман завел мотор и осторожно вывел машину на шоссе.
Я не смотрел назад. Мне до смерти надоела и эта гнусная речка, и темный туман, который еще висел над водой, и все эти зловещие тени Чернолесья. С каждым километром они стирались из памяти. Сейчас над нами светило яркое летнее солнце.
Мой дед бросил на меня короткий взгляд.
– Я знаю, что предлагал тебе Гройль, – сказал он. – И знаю, что ты ответил. Спасибо тебе, Сергей.
Я смутился бы, если бы это имело смысл. Он и так видел меня насквозь.
– Скажи, – спросил я его, – ведь многие шли за ним?
– Абсолютное большинство. Как раньше говорили – имя им легион.
– Он показал мне, как все было, – сказал я. – И даже как все может быть. Со мной. И… с другими.
– Заморочить – это он умеет, – ответил дед хмуро. – Этого у него не отнять.
– Мне показалось… – начал я. – Мне показалось, что я… могу отнять. Могу отнять у него силу.
Герман снова посмотрел на меня искоса.
– Поэтому он и выбрал именно тебя, – сказал он. – Ты – никакой не последыш, в отличие от него самого… Ты – единственный, кого он боится.
– А ты? – спросил я.
– Он мог бы убить меня. Он уже это сделал… почти. Но теперь он знает: ты будешь мстить. Месть – это зло, порожденное другим злом, но против твоей мести он безоружен, потому что правда на твоей стороне.
– Так значит, правда – это зло? – спросил я.
– А ты этого не замечал? – Герман опять посмотрел на меня – еще серьезнее, чем раньше. – Ты узнал правду о том, как погибли твои родители – и эта правда не была доброй. Тебе стало многократно больнее, чем когда ты этого не знал. Но твоя боль – это твоя сила, Сергей. Преврати ее в оружие, и ты будешь страшен для врагов.
– И тогда мы победим? – спросил я.
– Нет. Мы не победим. Но в самой безнадежной битве лучше биться за правду. Тогда и смерть покажется не такой бессмысленной.
– Все равно это грустно, – сказал я, глядя прямо перед собой.
Мои глаза слезились – должно быть, от яркого солнца, что вылезло из-за дальних гор и светило теперь прямо нам в глаза.
– Не печалься, – сказал дед. – Это только одна часть правды – суровая ее часть. Есть и другая.
– Какая же?
Дед взглянул в заднее зеркало. Усмехнулся и хлопнул меня по коленке.
– Красивая, – сказал он.
* * *
Когда Майя обогнала нас на своем мотоцикле и решительно преградила дорогу, Герман и не думал с ней спорить. Свернул на обочину и остановил пикап, посмеиваясь.
Ехидный Карл проворчал что-то про pick-up, но я его не слушал.
Отворил дверцу и вышел.
Майя все так же была без шлема. Но ее кожаная куртка куда-то делась. Теперь она была в том самом удивительном платье – льняном, тонком, – в котором чуть не свела меня с ума в первую ночь, у костра. Чтобы усесться в этом платье на мотоцикл, ей пришлось расстегнуть его снизу сразу на несколько пуговиц. Как вы уже догадались, в течение нескольких секунд я радовался этому обстоятельству. Потом поднял глаза на нее.
Майя смущенно перебирала свои золотые волосы, как делают девушки в старых фильмах. Только я уже достаточно знал ее, чтобы не поддаться на этот трюк. А она знала, что я знаю.
– Мы уезжаем, – сказала она. – «Эдельвейс» закрывается. Игры закончились, энергию отключили… теперь уже не побегаешь под луной на гиперскорости. Даже жалко немножко. Тебе жаль?
Я медленно покачал головой.
– Догадываюсь, почему. Я подумала, что ты вряд ли приедешь попрощаться.
Я кивнул.
– Может, ты и прав, Сергей Волков, – сказала она. – Но не принимай все слишком всерьез. Сегодня у нас была приятная прогулка… думаю, ты запомнишь ее надолго. Но я на этом не настаиваю.
Я слушал ее и не мог понять, почему она так говорит. Или нет: понимал, почему, но не знал, зачем.
– Ты был милым, волчонок, – сказала она. – Но между людьми все происходит не так просто… ты же понимаешь.
Я пожал плечами.
– Так и будешь отмалчиваться? – спросила она. – Когда ты был волком, ты был… куда смелее.
– Тогда я не знал, что ты меня обманываешь, – проговорил я угрюмо.
– А что такого я сказала?
Я стиснул зубы, чтобы промолчать, и все-таки не удержался:
– Ты мне сказала, что мы… не будем всегда вместе. И это было серьезно. Разве нет?
– А что ты хотел, чтобы я сказала, когда мой братец Феликс маячил у тебя за спиной?
Я зажмурился. Она опять была права. И я опять не мог прочитать ее мысли. По крайней мере, те, что она хотела от меня скрыть.
– И что же? – спросил я упрямо. – Ты хочешь сказать, что мы…
Майка не дослушала. Она соскочила с мотоцикла, и тот покачнулся и рухнул на песок. Она даже не оглянулась. Она шагнула ко мне и положила обе ладошки мне на плечи.
– Ты все-таки глупый, малыш, – сказала она. – Мы еще даже не были… вместе… по-настоящему.
Моя голова закружилась, как
