Колдовская вода - Влодавец Леонид Игоревич
Наконец овраг закончился, его склоны выровнялись, и осталась только узенькая канавка, по которой, петляя между деревьями, журчал ручеек, сбегая с пологой возвышенности. И там, вдоль ручья, под маленькими елочками тоже росли рыжики. Петька уже заполнил лукошко до краев, и даже с верхом. Оно теперь прилично весило, и Зайцеву приходилось то и дело перекладывать его из руки в руку.
В общем, Петька собрался было возвращаться обратно, к тому месту, где оставалась бабушка Настя, но она вскоре сама появилась со стороны оврага и поднялась на холм, где Петька сидел на пеньке со своим лукошком. Как ни удивительно, у бабушки было тоже полное лукошко рыжиков, а во втором лежал пакет, до половины набитый смородиной.
— Устал, внучек? — спросила бабушка. — Кушать не охота?
— Ага, охота! — ответил Петька. Они ведь из дома ушли не позавтракав!
— На, молочка покушай, хлебца поешь. Сил прибудет.
И вправду, когда Петька выпил три четверти банки молока да еще три толстых ломтя ноздреватого белого хлеба съел, сил прибыло.
— А я думал, бабушка, что ты только смородины наберешь, — заметил Петька. — Я ведь вроде как все рыжики в овраге собрал!
— Так ты только те брал, которые тебе сами на глаза показывались, — сообщила бабушка, — а я искала!
— Надо еще вверх подняться, — предложил Петька, — как раз третье лукошко наполним.
— Нет, — неожиданно строго сказала бабушка, — на сегодня и того, что взяли, хватит. Завтра еще сходим…
Тут она неожиданно осеклась, насторожилась и, прислушавшись, перешла на шепот:
— Никак Трясучка идет! Ну-ка, пойдем отсюда!
И подхватив корзинки, повела Петьку куда-то в сторону от ручья. Петька удивился. Ему показалось, будто бабушка у него сильно испугалась. Надо же! Бабушка Настя еще очень крепкая, сильная, такие здоровенные чугуны в печке ухватом ворочает, ведра с водой носит, косит не хуже дяди Феди, а какую-то Трясучку, которой сто лет в обед, боится?!
Тем временем со стороны ручья, с горки послышались какие-то странные, не то шаркающие, не то притопывающие шаги. Они постепенно приближались, и по мере этого бабушка все больше волновалась. От этого и Петьке стало страшно, хотя он по-прежнему не понимал, чем им может грозить встреча с бабкой Трясучкой.
И вот в просветах между деревьями появилось темное продолговатое пятно. Оно медленно двигалось под горку, вдоль ручья, и долгое время в нем было даже трудно различить очертания человеческой фигуры. Лишь когда пятно приблизилось шагов на пятьдесят, Петька сумел более-менее разглядеть, что представляет собой бабка Трясучка.
Эта бабка была с ног до головы одета в черное. На ней было черное-пречерное платье до пят, наподобие монашеской рясы, из-под которого торчали только носки черных резиновых сапог. Поверх платья — тоже черная-пречерная телогрейка, а голова укутана широченным, опять-таки черным-пречерным платком, из-под которого только нос торчал. Длинный, кривой, сизый, с какими-то пупырышками и двумя огромными бородавками. На плечах Трясучки лежало коромысло, но вовсе не такое, какое в сказках рисуют — в виде дуги, на концы которой ведра вешают, а здешнее, особенное. Это коромысло было сделано из доски, в которой снизу выдолблено углубление для плеч, а спереди — полукруглая выемка для шеи. К узким концам коромысла приделывают крепкие железные кольца, а к кольцам — длинные железные крючья. На эти крючья можно было и ведра подвешивать, и корзины. У бабки Трясучки на коромысле висели два больших лукошка, наполненных рыжиками. Коромысло было тоже совершенно черное — не то закопченное, не то засмоленное какое-то. И оно сильно пригибало Трясучку к земле; даже казалось, будто затылок у нее ниже плеч находится. К тому же у бабки действительно все тряслось — и руки, и ноги, и голова, и даже нос, кажется. Однако она хоть и медленно, но уверенно передвигалась вдоль ручья, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.
«Настоящая Баба Яга!» — промелькнуло у Петьки, и страх еще больше усилился. А ведь Петька еще в детском саду перестал верить в то, что «бабки-ёжки» существуют…
Наконец бабка Трясучка поравнялась с кустами, где прятались Петька с бабушкой Настей, и проговорила противно-скрипучим голоском:
— Кто мои грибы берет, тот тревогу наживет!
И тут Петьке почудилось, что от Трясучки каким-то ледяным холодом повеяло. И стало так страшно, что коленки задрожали…
А бабушка Настя быстро перекрестилась три раза и пробормотала:
— Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй…
Трясучка наконец-то миновала кусты. Ее шаркающие шаги стали удаляться и вскоре вовсе затихли.
Глава III
ЧЕРНЫЙ БЫК
— Пошли и мы, внучек, — вздохнув с облегчением, проговорила бабушка Настя. — Грибов и ягод набрали, так что не с пустыми руками придем.
— А что ты так бабку Трясучку испугалась? — спросил Петька. У него дрожь в коленках прошла, но какой-то страшок все еще оставался.
— Да как тебе сказать… — замялась бабушка. — Сама не знаю почему. Когда она в деревне, так от нее вроде бы страха не идет, а в лесу, если близко пройдет — аж в дрожь бросает. Говорят, глаз у нее дурной. Если что не понравится, может беду накликать. Может, и врут, конечно, но кое-что правда, это точно. Я и сама несколько раз за ней всякие необычности примечала…
— Какие? — прошептал Петька, опасливо озираясь; ему вдруг подумалось, что Трясучка где-то поблизости затаилась и подслушивает.
— Да разные… — уклончиво ответила бабушка. — Во-первых, никто из наших не помнит, когда она здесь появилась. Даже самые старые из наших не помнят. Семен Федорович, который в прошлом году помер, и тот не знал. А он, между прочим, аж в 1911 году родился! Стало быть, в этом, нынешнем, ему бы девяносто исполнилось. Так вот, Семен говорил, что Трясучка, сколько он помнил себя, всегда старухой была!
— Это сколько же ей лет-то? — изумился Петька.
— Не знаю, милый, — пожала плечами бабушка. — Может, полтораста, а может, и все двести! Говорю же тебе: никто не знает, ни когда она родилась, ни когда замуж выходила да и выходила ли вообще, потому что ни детей, ни внуков, ни правнуков у нее нет и не было никогда. И паспорта у нее нет. Когда всем колхозникам выдавали, она его получать не стала. И пенсию ей вроде бы никто не платит…
— На что ж она тогда живет?
— А со своего огорода да с леса. В магазин вовсе не ходит.
— Даже за хлебом?
— Не то что за хлебом, а и за солью не выползает. То-то и удивительно! Грибы-то солить надо, чтоб ими зимой питаться? Надо! Огурцы надо солить? Надо. Капусту тоже. Да и картошку без соли есть невкусно. Сахар тоже нужен, чтоб варенья варить. А спички? У нее труба в избе каждый день дымит — и летом, и зимой. А дров она себе из колхоза никогда не выписывала! Интересно, чем топит?
— Может, она колдунья? — усмехнулся Петька.
— В колдовство-то я не больно верю, — ответила бабушка. — А вот другие — да. И похоже, что на этой вере в колдовство Трясучка и муку, и соль-сахар, и спички, и дрова себе наживает.
— Как это? — удивился Петька.
— А так. Бывают люди завистливые, жадные, которым не только своего жаль, но и чужого прихватить хочется. Вот был у нас случай. Со мной в одном классе учились мальчик и девочка — хорошие, красивые, добрые. И дружили — не разлей вода. Все думали, что когда они вырастут, то обязательно поженятся. И вот они выросли… Парня в армию забрали, а девушка его три года ждала и дождалась. Осенью решили свадьбу играть, и уж дня три оставалось до свадьбы, как вдруг эта самая девушка ни с того ни с сего взяла да и уехала из села. Даже адреса не оставила. Парень погоревал-погоревал, а через год женился на другой. И семья у них получилась — хуже некуда. Все ссоры, раздоры да пьянство окаянное. Дети тоже, два парня, вышли никудышные — шпана шпаной. Выросли, укатили в город и там украли чего-то. Их и посадили обоих. Сейчас опять сидят — уже по третьему разу. Муж у этой Дарьи напился пьяный, упал зимой и насмерть замерз. Вот после этого-то Дарья мне и рассказала, как она себе такую жизнь устроила…
