Валерий Воскобойников - Картины из села Гаврилова
В чердачном окне была темнота. Саша вспомнил про одинокую звезду и слегка подвинулся, чтобы посмотреть, где же она. Но небо было черно, и лишь сбоку сквозь стремительно мчащиеся тучи едва просвечивала луна. На улице горели редкие фонари, и Саша увидел, что к ближнему столбу крадётся человеческая фигура. «Что он так? — подумал Саша и неожиданно догадался: — Это же Афоня! Он крадётся дорисовывать картины».
Фигура влезла на столб, и свет погас.
— С чего бы это свет выключили? — заворочался Михаил рядом.
— Это Афоня выключил, — попробовал объяснить Саша.
— Какой Афоня? Ты чего, сон с ночью перепутал?
В это время чердачное оконце засветилось от далёких фар, и Саша снова увидел фигуру на столбе. Фигура тяжело шлёпнулась на землю, а затем, пригнувшись, мелькнула на их огороде и побрела к реке.
— Кто-то по огороду бегает, — нерешительно сказал Саша, окончательно проснувшись.
— Кому здесь бегать? — засмеялся Михаил. — Спи давай. Афоня, что ли, приснился?
Саша хотел сказать, что приснился, но передумал, повернулся на другой бок и закрыл глаза.
В полудрёме он слышал, как к дому подъезжала машина, зачем-то спускался Михаил, о чём-то тихо говорила Евдокия Егоровна, а проснулся оттого, что через окошко по глазам било солнце.
Михаил ждал его внизу.
— Тут такое дело, — сказал он. — Мать ночью на работу увезли. И мне тоже ехать надо. Так что ты один…
Саша кивнул.
— Чай я тебе согрел.
Саша снова кивнул.
— Еда под газетой на столе. Ещё в подполье… Картошки там много, начистить можно.
Саша кивнул в третий раз.
— Я тебя Федьке поручил, — засмеялся Михаил, пожал Саше руку и сел на мотоцикл.
Чайник был ещё тёплый. Саша взял кусок слегка подсохшего пирога из-под газеты, налил чаю. И только доел последние крошки, как у забора появился Федя с двумя вёдрами воды.
— Остался? — спросил он, поставив вёдра. — Ты калитку не запирай, у нас тут не воруют. Пошли завтрак съедим.
— Я уже позавтракал, — сказал Саша, — спасибо.
— Пойдём, пойдём, не мнись. Бери ведро, помогай.
Саша понёс полное ведро, стараясь не расплескать. Нести было тяжело.
— Ты ночью рубильник не выключал? — спросил вдруг Федя.
— Какой рубильник?
— На столбе, — Федя показал рукой. — В железном футляре. Я его каждый день включаю, по стремянке поднимаюсь.
— Нет, я не выключал. — Саша хотел рассказать про ночную тень, но не решился, Федя тоже мог над ним посмеяться, как вчера Михаил.
Улица была пуста, а на холме у белого здания с колокольней Саша увидел расставленный этюдник и Свету в голубом сарафане.
— Давно там художничает, — с уважением сказал Федя.
Снаружи Федин дом был точно таким, как у Михаила и Евдокии Егоровны, зато внутри всё оказалось другим. Красивее. Даже табуретки были ярко раскрашены: синяя, розовая, жёлтая…
— Сам выпиливал, — объяснил Федя, когда Саша стал рассматривать узорные полочки. — По дереву я многие художества умею. Доску над народным музеем видел? Это мы с Ильиным сделали. У нас в доме все мужики по дереву работали. Это нам от Афони досталось.
— От Афони? — удивился Саша. — А он разве в самом деле жил?
— А как же, мы — его прямая родня, от него и художества переняли.
— А Евдокия Егоровна говорила, что мы — родня.
— Ты её больше слушай. Афоня — он наш. Тут тебе каждый скажет. Он моему пра-пра-прадеду старший брат. На стене портрет видишь? Это Афоня нарисовал.
Саша подошёл к портрету и увидел изображение пожилого, в старинной крестьянской одежде человека, сложившего на коленях руки.
— Это не рисунок, это — дагерротип, — сказал знаток истории Саша.
— Сам ты тип, — обиделся Федя. — Я-то лучше знаю, кто его рисовал. Князь Гавриилов послал Афоню с поручением, а его разбойники изловили и замучили, понял? А он перед отъездом как раз брата и рисовал, понял?
— Француз Дагер, художник и изобретатель, в тысяча восемьсот тридцать девятом году изобрёл фотографирование. Или ты сам не видишь, что это фотография, а не рисунок. Посмотри, на обратной стороне должен быть знак фирмы.
— Не буду я смотреть, — расстроился Федя. — Ты лучше на свой огород погляди, как он у вас зарастает. Картошку надо окучить, огурцы прополоть, а то опять, как в прошлом году, вырастет с гулькин нос.
— Это как — окучить?
— Да просто — тяпку в руки и пошёл. Идём, покажу.
Поросшее сорняками небольшое картофельное поле было за домом. Земля на нём ссохлась, покрылась серой коркой. Федя показал, как надо ударять тяпкой по этой корке, под нею земля оставалась чуть влажной, более тёмной, её надо было подтягивать к картофельному кусту. Федя сделал одну гряду для примера, гряда оказалась ровной и красивой.
— Орудуй, — он вставил тяпку в Сашины руки. — Только сразу не урабатывайся: три гряды — отдых.
Он подошёл к своему дому, а Саша взялся за работу. На холме около этюдника по-прежнему стояла Света в голубом сарафане. «Конечно, я для неё сейчас, словно куст какой, — подумал Саша, — человек для оживления пейзажа». Но неожиданно эта мысль не показалась обидной… Ему понравилось пробивать тонкую сухую корку земли, возвращать огороду живой вид, и он с удовольствием бил тяпкой. И было радостно, что Света смотрит на него с холма — какой он сильный и быстрый.
Когда Саша подошёл к музею, Гоша и Света были уже там.
— Книжный шкаф Елизаветы Антоновны, — объяснял Гоша, — её личные книги, а на полке — всё, Что она напечатала.
Саша посмотрел на портрет и наконец вспомнил, где он видел Елизавету Антоновну прежде: в Русском музее.
— Понравился портрет? — улыбнулся Гоша. — Это рисовал отец Елизаветы Антоновны, князь Антон Гавриилов. Он любил побаловаться рисованием.
— Антон Гавриилов? — Саша удивлённо повернулся к Свете. — А ты говорила: «неизвестный художник», помнишь, ты показывала в Русском?
— Конечно, неизвестный. Это все знают.
— Но ведь здесь — то же самое?
— Да! — Света посмотрела на Сашу так, словно он сделал великое открытие. — Мазок тот же. И глаза.
— А почему же неизвестный? — Гоша даже обиделся. — Кому надо — всем известный. Князь Антон Гавриилов. Вот же здесь подпись: «Антоха Г.».
— Это князь так подписывался? — Света засмеялась.
— Князь любил пошутить, у нас все знают.
— В Русском музее под таким же портретом написано, что автор неизвестен, — стал объяснять Саша. — Загадка века.
— Вы там скажите, у себя в Русском, — обрадовался Гоша, — у нас его картин много, можем поделиться, хоть с вами, хоть с Третьяковкой. — И Гоша толкнул дверь в соседнюю комнату. — Это прялки, это — наличник от старой избы, я сберёг, когда дом рушили, а вот — картины.
— Это другое… — Света даже поморщилась. — Другая манера. Всё мертво. Их рисовал старательный, но бездарный ученик.
— Ты посмотри ближе, на каждой картине подпись: «Кн. Гавриилов», — заспорил Гоша.
Они подошли ближе, посмотрели в уголок одной картины, потом другой, и Света растерянно проговорила:
— Правда.
— А то сразу — бездарный! — Гоша всё ещё обижался.
Но тут Саша, сам неожиданно для себя, повернулся и пошёл назад, в первую комнату.
— Вы посмотрите, какая здесь подпись! Другие буквы — некрасивые. Картина — лучше, а буквы — хуже, будто человек писать не умеет.
— С этой подписью вообще-то странность произошла, — смутился Гоша. — Её раньше не было, а когда я учился во втором или в третьем классе, она вдруг всплыла.
— Как это — всплыла?
— Вдруг появилась. Учитель Ильин сказал: может, химия красок сработала?
— И всё-таки это совсем разная манера, — твёрдо сказала Света. — Правда, Саша?
— Если узнать, как попала сюда эта работа, можно установить имя автора. Историки всегда поступают так.
— Никак не попала. Она у нас всегда была, ещё при жизни Елизаветы Антоновны. — Гоша вывел их на крыльцо, на яркое солнце и с неудовольствием посмотрел на оранжевую палатку туристов, которая просвечивала сквозь кусты.
— Только пейзаж портят.
— Совсем не портят. Я её в этюде наметила оранжевым пятном.
— И вообще, они мне подозрительны. Особенно рыжий, бородатый. Я к ним подошёл в музей позвать, а он как от меня шарахнется. Я ему говорю: «Мне кажется, я вас где-то уже видел». А он спиной повернулся и быстрей в палатку. А я точно его видел где-то. Я даже с утра фотографии преступников смотрел под этим углом, тех, которых разыскивают. Вроде бы непохож.
Потом, когда Света и Саша шли одни по деревенской улице, Света сказала:
— А мне жалко, что не определить настоящего автора портрета.
«Я попробую», — хотел сказать Саша, но промолчал. План у него был уже готов.
По дороге к белому зданию с колокольней, где был телеграф, Саша составил такую телеграмму:
