Алексей Гавриленко - Синие лыжи с белой полосой
И вдруг самодовольные мысли продавца прерывает вопль Гогова:
— Готово, Любим Сысоич!
— Получилось! — вставил свое слово Магогин.
Новый компьютер, окутанный проводами, как муха паутиной, мерцал экраном. Хаос из цифр, формул и непонятных значков, еще недавно царивший на нем, сейчас превратился в стройную картинку, даже приятно посмотреть — все цифры и буквы расставлены по местам, будто кто-то порядок навел в комнате, в которой недавно повеселились детки.
— Ну что ж, молодцы, ничего не скажешь, — оценил картинку продавец. — Аккуратненько упаковали, хвалю! — Любим возомнил себя командиром перед строем. Наверное, уже примеряет наполеоновскую треуголку старшего менеджера.
— Любим Сысоич, давайте нашу дискету, теперь надо программу загрузить, — нестройным хором и, как всегда, перебивая друг друга, лопочут астрономы.
— Я, что ли, по-вашему, должен грузить? Надо было грузчиков для этого нанять. Как в магазине. Заранее позаботиться! — разошелся Любим.
Еще чуть-чуть — и премии их лишит. Совсем забылся.
Достал дискету из внутреннего кармана, взвесил на ладони, ничего тяжелого не обнаружил.
— Нате.
Торжественно, как самое ценное сокровище мира, братья-астрономы приняли черный квадратик из его рук.
— Ну а дальше-то что? Когда уже осень раз и навсегда наступит? — не терпится продавцу.
— Осталось только дискетку вот сюда вставить…
— …нажать кнопку «Enter»…
— И сразу полетят во все стороны наши волны…
— …а тучи, наоборот, прилетят…
Щелк! И ужасная дискета внутри дисковода.
— Дайте-ка я сам ваш «ентер» нажму. Исторический момент все-таки!
И в этот исторический момент раздался страшный грохот. Железная дверь получила сильный удар и, распахнувшись во всю ширь, врезалась в стену — это к ней Костик приложился ногой. Да, именно ногой (в исключительных случаях можно).
В образовавшемся проеме свет уличного прожектора вырезал черный силуэт. Злодеи узрели высокую широкоплечую фигуру, человек стоял, скрестив на груди руки и широко расставив ноги.
— Ой, Магогин, помнишь, мы такое в кино видели?
— Точно! И главное, там все очень плачевно закончилось, — ответил в наступившей тишине дребезжащий голос.
— Любим Сысоич, можно мне выйти? — трусливо заканючил Гогов, ну прямо как двоечник на уроке, который не сделал домашнее задание.
А продавец не обращал внимания на своих сообщников, они уже сделали свое дело, теперь они ему больше не нужны, на кнопку он и сам может нажать. На лицо черного продавца упал тусклый свет уличного фонаря. Осветил его зловещую улыбку.
Славка, которому было строго-настрого приказано дожидаться на улице, когда Костик вышиб дверь, естественно, тут же сунул свою любопытную физиономию в образовавшийся проем, ловкий удар Костика не оставил его равнодушным. Славка под шумок тоже тюкнул какую-то невзрачную дверь поблизости, ее-то уж точно не следовало пинать, не говоря уже о том, что от боли пришлось вцепиться обеими руками в бедную ногу. Но в следующую минуту Славка забыл про ушибленную ступню. В таинственном свете, который скупо проникал в астрономический павильон, засветилось жуткое лицо, черные одежды скрадывали человека, а лицо, отливающее синевой, мерцало само по себе — как будто голова была отрублена, к Славке сразу пожаловали мурашки на спину. Сверкнули в полумраке злые глаза, растянулся в улыбке звериный оскал, и раздался скрипучий голос:
— О! Кого я вижу! Неужто ротозей-охранник! А разве вас еще не выгнали? Нам в универмаге такие сторожа, у которых товар из-под носа тырят, не нужны, — и демонически захохотал, паразит.
А в это время красный автомобильчик, похожий на игрушку, визжал всеми своими четырьмя колесами — так ему хотелось остановиться, но его подбросило и развернуло против его воли. Оставив длинный черный след на мокрых плитах, подарок Яниных родителей замер в одном маленьком сантиметре от стены, под самой вывеской — «Главная обсерватория Академии наук».
— Дверь открыта! Они там, — завопила Эля, первой выскочившая из машины.
Спортивная сумка на длинном ремне мешала ей бежать, била по коленкам, но Эля, забыв о ней, думала только про Славку, который, как рассказала художница, попал в «очень скверную историю».
— Эля, остановись! — догоняла ее Яна.
Третьим трусил Мишка, он явно отставал от лидеров. «Чокнутые какие-то, а вдруг там собаки», — рассуждал он на ходу, здраво в общем-то рассуждал.
Визг тормозов и крики, доносившиеся с улицы, внесли сумятицу в ряды злодеев, точнее, в ряды горе-астрономов.
— Сдается мне, пора ноги уносить, — прошептал Гогов.
— Чего-то мне подсказывает, что на этот раз ты прав, — ответил Магогин.
Они были, как никогда, единодушны, синхронно сползли на пол и гуськом поползли по-пластунски к выходу. Благо темно было.
И в эту минуту Любим вытянул указательный палец в черной перчатке и со зловещей ухмылочкой ткнул в толстую кнопку «Enter»!
— Представление начинается! — громогласно объявил он.
Компьютер только этого и ждал, резко вспыхнул синим светом экран монитора, бешено замелькали цифры, а по проводам, искря и жужжа, полетели разряды, в ту же секунду радиотелескоп словно ожил, на нем засветились кнопки, задрожали стрелки на приборах пульта, и антенны, направленные к другим мирам, начали медленно отворачиваться от звезд. Шевельнулись антенные усики, загудели крылья локаторов — с них уже готовы были сорваться первые вредные импульсы… Но в этот момент Костик бросился к компьютеру и нажал кнопку «отмена». Экран медленно погас. Любим, в испуге отскочивший в сторону, заскрипел зубами, он и не предполагал, что этот охранник такой умный, что он может так запросто остановить программу. Он думал, что все охранники такие, как Сергеич: глупые и необразованные.
Костик и Любим скрестили взгляды.
Померещилось, что две непримиримые рапиры просвистели в воздухе и встретились со страшным ударом. Любим медленно отступал, он уже всерьез приготовился тикать, но…
— Где мальчик?! — внезапно раздалось под сводами астрономического храма. — Я спрашиваю в последний раз?! — Стройная фигура в белом плаще направлялась к Костику. — Куда вы дели ребенка?
Костик обернулся и захлопал глазами. Он никак не ожидал встретить здесь художницу.
— А! Вижу, вся шайка-лейка в сборе, — проговорила она, перешагивая через братьев-астрономов, которые еще не успели далеко отползти. — Ну все! Мое терпение лопнуло! — Яна на ходу сняла сумку с плеча Эли, которая здесь же путалась под ногами, и, не разобравшись, что к чему… шлепнула ею Костика по голове!
Бум-м-м! И звездочки разной величины посыпались из глаз студента. Костику почудилось, что его голова превратилась в планетарий — понеслись по своим орбитам неизвестные науке планеты, замелькали перед носом астероиды и метеориты, а брызнувшие из глаз звезды выстроились в виде Млечного Пути… И вслед за этим наступила полная туманность.
— Это же дядя Костя! Он хороший! — кричал Славка, наблюдавший всю эту сцену от дверей, перепрыгивая через провода и распластанных астрономов, он бежал к Яне и Костику.
И в эту секунду случилось ужасное! Коварный Любим, воспользовавшись всеобщей растерянностью, подкрался к телескопу, забрался на платформу, где располагалась любимое кресло Эдуарда Ильича, и нажал большую красную кнопку. Заскрипел старинный механизм, натянулись цепи, и закрутились огромные шестеренки, они напоминали часовой механизм и точно так же, как часовые стрелки, медленно и плавно начали поднимать к куполу телескоп. А вместе с ним и платформу с железным креслом, на котором и устроился черный продавец калош.
Славка, Эля и Мишка окружили Костика, он уселся прямо на пол. Даже Яна наклонилась над ним, она уже догадывалась, что этот Ален Делон не такой уж и злодей, раз дети так беспокоятся о нем, облепили как мухи. Костик несколько раз тряхнул головой и потер ушибленную макушку.
— Девочка, что у тебя в сумке? — слабым голосом спросил травмированный.
— Спортивная форма, а еще яблоко, мама положила, а я забыла его съесть после тренировки.
— Лучше бы ты послушалась свою маму, — посетовал Костик, который, несмотря на сотрясение ума, сообразил, что именно яблоко пришлось в самое темечко.
— Ничего, Ньютону тоже яблоком досталось, от этого он только умнее сделался, — произнесла Яна, уже почувствовав, что опять попала впросак с этим охранником.
Прямо невезение какое-то, второй раз с ним сталкивается, и второй раз так неловко, ее опять взяла досада своими липкими руками.
— Был бы снег, можно было приложить к шишке, — произнесла она подчеркнуто равнодушно.
Проявила, называется, заботу! При этом стояла с таким независимым видом, засунув руки в карманы, что было абсолютно ясно: даже если бы рядом валялось сто сосулек, она и не подумала бы наклониться.