Тамара Чинарева - Как Пантюшкин телевизор искал
— Нет, я что хочу сказать, может, есть у нас в Гусихе и такие люди, — каждый, мол, сверчок — сиди на своем шестке, но я на своем шестке сидеть не стану!
И тестомес Капа от возмущения так по столу кулаком стукнула, что вода из стакана, метнувшись в сторону Пантюшкина, вылилась лужицей и потекла под бумаги. Пантюшкин подхватил бумаги и вместе со стулом отодвинулся к стене.
— Так вот я поэтому и пришла, что не боюсь за себя! Я ему и в глаза сказала, хотя темень кругом и заступиться, в случае чего, некому… Прямо в глаза резанула ему всю правду!
И Капа сделала энергичное движение рукой, будто запихала в бадью тесто.
— Вы видели что-то подозрительное в ночь на 20-е июля?
— Видела!
— Что?
— Не что, а кого! Васяньку, сторожа с воскового завода.
Пантюшкину очень неприятно стало, что имя Васяньки уже второй раз в числе подозрительных произнесли. Потому что он приходился дальним родственником Кларисе. Даже очень дальний родственник мог бросить тень на доброе имя милиционера Пантюшкина.
— Матрас нес. Я его сразу спросила: «Где взял?» А он говорил — «купил». Это с каких же пор у нас в Гусихе по ночам матрасами торгуют? Очень хотелось бы мне знать!
— Точное время помните? — сморщился Пантюшкин.
— Как не помню? Как раз в полночь смена на пекарне кончается — вот и считайте…
Капа Рыкова оставила милиционера в большом замешательстве.
Боря Бабулич
Встало солнце из-за речки Гусихи и заглянуло во все окошки. Кто из жителей еще не встал, тот заворочался в постели.
Открыл глаза и Матвей Пантюшкин. Потянулся и грустно вздохнул. Вчерашний допрос Васяньки ничего следствию не дал. В ночь на 20-е Васянька действительно шел по улице и действительно нес матрас. А нес он его в вахтерскую воскового завода, где работал ночным сторожем.
Пантюшкин из-под одеяла выскочил, сделал несколько приседаний, хрустнув коленками, и сказал жене:
— Погладь мне форменные брюки!
Клариса молча утюг включила. Брюки разложила на байковом одеяле по стойке «смирно». Изо всех сил водой брызнула, провела утюгом. Штанина стала ровная да гладкая, как новая асфальтовая дорога.
— Моть, ты куда?
— На задание! — коротко ответил Пантюшкин.
Теперь, когда Васянька со своим дурацким матрасом, как говорится, вышел из игры, подозрения Пантюшкина снова пали на школьного истопника Бабулича. Милиционер достал красную расческу и, глядя на нее, пожалел, что не пошел к Бабуличу раньше. Теперь же он быстрыми шагами направился в Огородный переулок, где жил истопник.
Бабулич в неприбранной холостяцкой квартире обедал холодной картошкой, сваренной прямо в кожуре, в «мундире».
Боре Бабуличу не удалось найти себя: так и не знал он, кем родился на свет — художником, геологом или капитаном дальнего плавания? На шкафу и в углах были свалены предметы его былых увлечений. Они обозначали в Бориной жизни начало новой эпохи. Чаще всего начала эпох приходились на понедельники. Вот пыльные аквариумы, наполненные сморщенной проросшей картошкой.
Вот рукавицы на меху. Сшиты прошлой зимой, когда Боря почувствовал в себе талант мастера мужского костюма. Для начала он решил построить полушубок из овечьих шкур. Шкуры изрезал — оказалось, не хватает на рукава. Скроил шапку. Вид в этой шапке у Бабулича был пиратский. Сделал из шапки рукавицы — ничего. Славно в них возле школы снег чистить.
Рядом с рукавицами фотоувеличитель и балалайка. И они повторили судьбу аквариумов и овечьих шкур.
Самым последним увлечением в Бориной жизни оказался радиоспорт. В углу комнаты на комоде стоял неуклюжий радиопередатчик. Приходя домой, Боря всегда поворачивал до щелчка ручку и его одинокий дом наполнялся голосами. Эфир звучал, как океан. Иногда звуки его напоминали голоса птиц. Боря Бабулич завел друзей-радиолюбителей во Владивостоке и Таганроге. В школьном подвале Боря с мальчишками оборудовал радиостанцию. Осталось приладить антенну на крышу.
Боря обмакнул в блюдечко с крупной солью картошку, посмотрел на заросли лебеды перед домом и увидел, как по тропинке шагает милиционер Пантюшкин.
Увидев его, Боря подавился холодной картошкой. Милиционер на порог — хорошего не жди. Может, пригнали бульдозер и собираются школьную кочегарку сносить? В Гусихе давно собираются построить новую школу.
— Гражданин Бабулич! — круто и решительно произнес с порога Пантюшкин. — Вы подозреваетесь в краже. Потому позвольте задать вам несколько вопросов…
Слова Пантюшкина упали на Борю, как дубовый шкаф. От этого известия перед глазами пошли круги. Боря Бабулич даже голову потрогал, где от такого удара должна была бы появиться шишка. Голова была повязана клетчатым носовым платком с узелками на углах: перед обедом Боря загорал в гамаке.
— Где вы находились в ночь на 20-е июля?
— Спал…
— Кто это может подтвердить?
Тут и пожалел Бабулич, что не женился в свое время на продавщице Люське Авдеевой. Была она толстовата, грубовата, от нее всегда пахло луком. Но вот наступила трудная минута, и заступиться за Борю некому. Один, как перст…
— Значит, никто подтвердить не может?..
— Не виноват я! — крикнул Боря неожиданно тонким голосом, как воздушный шарик «уйди-уйди».
Крик этот вывел Пантюшкина из себя, и он рявкнул:
— Вы скажете, что в это время не находились в доме гражданки Желтоножкиной, дверь не выставляли и за гирю не дергали? Так?
— Это абсурд! — кипятился истопник.
— Так… — милиционер обошел вокруг стола и покосился на мигающий зеленый огонек радиопередатчика. Эфир звучал теперь взволнованно, будто на разные голоса обсуждалась страшная новость — в Гусихе пропал телевизор. — А этот предмет в дом гражданки Желтоножкиной ветром занесло?
И Пантюшкин положил на стол перед Борей красную расческу.
Бабулич внимания не обратил на эту расческу, он вспомнил, что по-иностранному холодный, злой ветер называется «трамонтана». Бывает и в Гусихе такой ветер, когда на крышах отрываются листы железа, хлопают калитки, катятся по дворам пустые ведра и весь этот шум, устроенный ветром, так и звучит одним словом «тра-мон-тана, тра-мон-тана…»
Матвей Фомич поднес расческу к самому носу Бабулича. Он помахал ею, как машут перед носом провинившегося ученика, выведенного на чистую воду: «Ты у меня дос-ту-каешь-ся!» Бабулич зажмурил глаза от красного мелькания.
— Я вас, гражданин Бабулич, спрашиваю: этот предмет к Желтоножкиным в избу ветром занесло?
Бабулич открыл глаза и резким движением сорвал с головы носовой платок, и тогда взору Пантюшкина открылась Борина лысина. Неожиданная, как сопка в равнинном пейзаже.
— Вот это да… — ахнул Пантюшкин. И вспомнил еще одну странность Бабулича — зимой и летом он ходил в лыжной шапке. Никто не знал, какая прическа у школьного истопника.
— Да! — гордо сказал Бабулич.
— Может, ты это… нарочно голову побрил, на всякий случай? — усомнился милиционер.
Но в глубине души уже понял, что его версия разваливается на глазах.
Письмо неизвестного
Баба Клава с утра была не в духе. Ее плохое настроение здорово сказалось на Димке. Только он хотел улизнуть со двора — как она встала на дорожке с граблями наперевес и сказала:
— Со двора ни шагу! Хватит собакам хвосты крутить! Сложишь дрова — и марш морковку прореживать!
Димка поплелся собирать дрова. Он очень расстроился. Сегодня радиостанция, которую оборудовали в школьном подвале они с Бабуличем, должна была впервые выйти в эфир. Чуть свет прибегали одноклассники Никита Рысаков с Петей Малиночко — торопили. И вот такие обстоятельства…
— Гля! Гля! Гнется, как подневольный! — проворчала баба Клава, облокотись на грабли. — А надо, чтоб дело в руках горело!
Она окинула двор хозяйским глазом и заметила еще один непорядок. Дед Ваня сидел на бревне и чистил мундштук бабкиной шпилькой.
— А! А! Еще одна бестолочь! Поигрывает… — заголосила она.
— Да, Клавдя, в его годы я пас коз… — поддакнул было дед.
— Эка невидаль! Коз он пас… Все пасли! Бросай играть, дрова вон сложи с Митькой… А то он один накладет!
Она вырвала из дедовых рук шпильку и ушла в избу.
Дед и внук складывали поленницу. На поленьях кое-где на круглых коричневых сучках, как слезы на глазах, застыли янтарные капли смолы.
«Вот с дровами тут вожусь, а Никитка, небось, уже отстукивает на ключе: «Всем-всем-всем…» Его могут услышать на Занзибаре, или в городе Мельбурне. Разве это не здорово! А если удастся связаться с кораблем, который терпит бедствие?.. Тогда школьная радиостанция прославится на весь мир!»
Димка здорово рассердился на бабку и от злости поленья так и замелькали в его руках.
— А ты в работе горя-а-чий… — крякнул дед. — В меня!
