Евгений Некрасов - Золотая жила для Блина
— Нет, — покачал головой Митька, — если фильм, то это будет запись следственного эксперимента. Как будто агенты Малдер и Скалли вышли на место преступления и показали все, как было.
Следственный эксперимент еще лучше допроса, там сразу видно, когда человек врет. Спросишь его: «А потом вы куда пошли?» Он говорит: «На дорогу». — «А где дорога?» Он показывает: «Там».
Идешь и видишь, что дороги там нет. Или есть — значит, он правду говорит.
— Дорогу ты из кино вспомнил? В лесу, да? Асфальтовую? — въедливым голосом уточнил папа.
Лина хихикнула.
— Из кино, — буркнул Блинков-младший. — А в чем дело?
— Там нет дороги, Митек, — сказал папа.
Глава IV
ЭТО УЖЕ НЕ КИНО
— Ни одной? — не поверил Блинков-младший.
— Асфальтовой — ни одной на сотни километров вокруг, — подтвердил папа. — От Ванавары до места взрыва трое суток хода по тропе Кулика. Это не птица, а фамилия — Леонид Кулик, первый ученый, который начал всерьез искать метеорит. Но тропы там тоже нет. Тропа Кулика — просто направление, путь по болотам и тайге.
Ну, киношникам необязательно все снимать, как было, — промямлил Блинков-младший. Он понимал, что спор проигран.
— Вот именно! — безжалостно сказал папа. — Можно снять сибирскую тайгу в Америке, можно сляпать на компьютере пиявок из Черного Масла, можно наврать, что русские запускают этих пиявок под кожу людям…
Блинков-младший с укором посмотрел на папу. Нашел время воспитывать! Сейчас опять скажет: «Тебе не противно смотреть фильмы, в которых русских изображают подлецами?»
— А я знаю стихи про Тунгусский метеорит, — пришла на помощь зеленоглазая. — Прочитать?
— Еще бы! Обожаю стихи! — соврал Блинков-младший и приготовился терпеть. Стихи все же лучше, чем воспитательные разговоры.
— Центр паденья, — объявила Лина.
…На перевале я, разбив второйСвой сухопутный лагерь,Пошла кружить по цирку горВокруг Великой котловины;Сперва — на запад, десять километровПройдя по гребням гор;Но бурелом на нихЛежал уже вершинами на запад.Огромным кругом обошлаВсю котловину я горами к югу;И бурелом,Как завороженный,Вершинами склонился тоже к югу.Я возвратилась в лагерьИ снова по вершинам горПошла к востоку,И бурелом вершины все своиТуда же отклонил.Я силы напрягла и вышла снова к югу,Почти что к Хушмо;Лежащая щетина буреломаВершины завернула тоже к югу…Сомнений не было:Я центр паденья обошла вокруг!Струею огненной из раскаленных газовИ хладных телМетеорит ударил в котловинуС ее холмами, тундрой и болотомИ, как струя воды,Ударившись о плоскую поверхность,Рассеивает брызгиНа все четыре стороны,Так точно и струяИз раскаленных газов с роем телВонзилась в землю и произвелаВсю эту мощную картину разрушенья.
Лина замолчала. Стучали колеса, покачивался вагон, таинственно чернел шар Бандуры. Блинков-младший поймал себя на том, что рот у него разинут и язык вывалился. Стихи были так себе. Что он, стихов не знает? «Я вас любил, любовь еще, быть может…» или «У попа была собака». А эти даже без рифмы. И не про любовь. Были бы про любовь, тогда понятно, девчонкам про любовь нравится. А так — непонятно. Зачем Лина учила наизусть эту географию: пошла к востоку, пошла к югу?
— Ты сама сочинила! Это про тебя! — догадался Митька. — А говорила-то! «Вы такие герои, а я дальше Красноярска не была!..»
Лина спрятала глаза и как ни в чем не бывало объяснила:
— Хушмо, или еще говорят Хушма, — это речка.
— Знаю, — остыл Блинков-младший. — Притоки Подкаменной Тунгуски Кимчу и Хушмо. Над ними и рвануло. На высоте пять тире десять километров. Мы тоже кое-что перед отъездом почитали.
В купе без стука зашла проводница Маруся, увидела, что ящик с Ученой Бандурой открыт, и на всякий случай отступила за порог.
— Чай будете? — спросила она, сверля Бандуру глазами. — А почему в темноте сидите?
— Будем. Нам так нравится, — по порядку ответил папа.
— Почему нравится? Вампиры вы, что ли? Солнца боитесь?
— Нет, мы истории рассказываем. Садитесь, — подвинулся папа.
— У меня работа, — отказалась Маруся. — Щас чаю вам принесу.
Она без всякой необходимости достала горсть мелочи, рассыпала и стала собирать, заглядывая Бандуре под колесики.
У Маруси были сложные отношения с изобретением академика Лемехова. С одной стороны, она боялась Бандуру. С другой — считала своим долгом за ней приглядывать. Собрав мелочь, она встала в дверях на безопасном расстоянии от Бандуры и спросила:
— Вот вы ученый, хотя и ботаник. Как считаете, погода сама портится или потому что спутники запускают?
Папа вздохнул и стал отвечать. Маруся не слушала. Ей просто хотелось понаблюдать за подозрительной Бандурой.
Лина заскучала и ушла к себе. Митьку не позвала, да он и не пошел бы, потому что стеснялся Лининой соседки. В купе с ней ехала сморщенная маленькая японка лет, наверное, ста. Она смешно разговаривала: «Рина», «Врадивосток» вместо «Лина» и «Владивосток» и угощала всех серебристыми пилюльками, уверяя, что из-за них и прожила так долго. Но была совсем дряхлая. Блинков-младший боялся дышать с ней одним воздухом. А то невзначай кашлянешь и заразишь старушку чем-нибудь безвредным для молодежи и смертельно опасным для столетних японок.
Папа из вежливости отвечал на Марусины вопросы, Маруся зевала в ладошку. А Блинков-младший думал про Лину, про столетнюю японку и опять про Лину, про ее стихотворение. «Лежащая щетина бурелома…» Сказано, как нарисовано: сразу видишь сломанные кусты, ветки, деревья, и все повалены в одну сторону. Как щетина у щетки.
И тут до него дошло.
— Пап, — спросил он, перебив лекцию о бобовых растениях, которую Маруся все равно не слушала. — Пап, а сколько могут пролежать поваленные деревья?
— Смотря какой они породы, какой там климат… — обстоятельно начал папа. — Если ты про те деревья, которые повалил метеорит, то Кулик почти двадцать лет спустя их еще видел и фотографировал. Но уже к середине века картины сплошного вывала не наблюдалось.
— А по-человечески? — попросил Митька.
— Что-то сгнило, что-то сгорело в лесных пожарах. А отдельные стволы лежат до сих пор, но вокруг уже вырос новый лес.
Отдельные стволы были не из Лининого стихотворения. Это не «щетина бурелома». А РАЗ ЛИНА ВИДЕЛА БУРЕЛОМ, ТО ЛЕТ ЕЙ ДОЛЖНО БЫТЬ НЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ СТАРОЙ ЯПОНКЕ!!!
Блинков-младший вспомнил неземные, ярко-зеленые в крапинку глаза парашютистки и уже всерьез подумал, что Лина — инопланетянка.
Глава V
ОХОТА ЗА ИНОПЛАНЕТЯНКОЙ
Папе он, конечно, ничего не сказал. Зачем? Чтобы опять выслушивать: «Это бред собачий», «Я тебе запрещу телевизор смотреть»?! Нет, союзников у Блинкова-младшего не будет. Разоблачать подозрительную Лину придется одному.
Нужно было придумать какое-то испытание для зеленоглазой. Но как его придумать, если Митька ничего не знал о Лининой расе! Может, они живут тысячу лет, поэтому Лина и выглядит как девчонка. А может, она биоробот, и внутри нее прячется серый монстр с хоботком. Или она земная девчонка с черной пиявкой в шишковидной железе.
А Лина, видно, сообразив, что проговорилась, не показывала носа из своего купе. Блинков-младший утешал себя тем, что времени еще навалом: поезд идет до Красноярска трое суток. Правда, больше суток уже прошло.
Они с папой доели московскую курицу и сыграли в города. Папа больше знал, зато у Митьки был прием: он все время называл города с окончанием на «к». Папа ему: «Караганда», а Митька: «Актюбинск», папа: «Копенгаген», а Митька опять: «Новосибирск». Когда папа проиграл, Митька посмотрел на часы, и оказалось, что и вторые сутки, считай, кончаются: осталось два-три вечерних часа, а ночью с Линой не поговоришь.
Пересилив себя, Митька заглянул в Линино купе и сразу получил серебристую пилюльку от японки.
Старушка рассказывала, как искала своего сына, который был солдатом японской Квантунской армии и в августе 1945 года попал в плен к нашим.
Сначала она просто ждала, как другие матери. Потом к другим матерям вернулись сыновья, а к ней — нет. Она стала писать письма в Россию, но ей не отвечали. После войны прошло десять лет. Старушка уже тогда была немолода. Она поняла, что ждать придется долго, и стала пить серебристые пилюльки долголетия и учить русский язык, чтобы все в России понимали ее письма.
