Уроки без правил - Антон Давидович Иванов
Бездна зала при нашем появлении зашумела аплодисментами. Но меня это совершенно не ободрило. Ноги мои теперь не тряслись, но зато почему-то перестали сгибаться. Только не думайте, что я стоял на месте. Ничуть не бывало. Наоборот я, как на ходулях, двинулся на негнущихся ногах по маршруту Кости-чечеточника.
— Куда тебя несет? — слышал я за своей спиной панический шепот Агаты.
Однако остановиться было выше моих сил. То есть в результате я, конечно, остановился. И, что примечательно, снова на том же самом месте, где замер Костя. И, как он, глянул вниз. В следующий миг мне потребовалось все напряжение воли, чтобы не воскликнуть: «Ой!» Сцена неожиданно оказалась очень высоко.
— Вы будете выступать или нет? — вывел меня из ступора противный голос ведущей.
— Б-будем, — заикаясь, откликнулся я.
Дальше я выкинул совсем уж неожиданный для себя номер. На по-прежнему не гнущихся ногах я задним ходом двинулся обратно к Агате. Мне почему-то показалось, что так будет удобнее.
Из зала раздался совершенно идиотский, по моему мнению, гогот.
«И чего ржут? — медленно двигаясь задним ходом к намеченной цели, размышлял я. — Сами бы попробовали».
Наконец я прибыл в пункт назначения и, с трудом развернувшись лицом к Агате, зачем-то громко и радостно сообщил:
— А вот и я!
Смех в зале усилился. А у Агаты глаза сделались в пол-лица, и она дрожащими губами прошептала:
— Это провал.
Ее слова разом привели меня в чувство. Страх куда-то ушел, и я, повернувшись лицом к залу, уже почти уверенным голосом произнес:
— Сцена на балконе из трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта».
По залу пронесся недоуменный гул. Я публику не осуждал. Наоборот, вдруг подумал: припрись Ромео в сад Капулетти таким же макаром, как я сейчас выпер на сцену, никакой бы трагедии и не было. Вернее, Джульетта могла бы умереть, только от хохота, а Ромео в свою очередь, вполне вероятно, не вынес бы стыда. Но если бы они оба это выдержали, то наверняка им предстояла бы долгая жизнь до глубокой старости, причем совершенно отдельно друг от друга.
Размышляя в подобном духе, я терпеливо выждал, когда смех в зале стихнет. Затем шепнул Агате:
— Ты готова? Тогда начинаем.
Она молча кивнула. Однако, судя по взгляду, который она бросила на меня, в успех ей уже не верилось. И все же она начала:
Как ты попал сюда? Скажи, зачем?
Ведь стены высоки и неприступны.
Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь
Тебя здесь встретит из моих родных.
Слушая ее, я совершенно не представлял, как смогу без смущения произнести свою реплику. Но взгляд мой невольно упал на наглого Василия. Он с высокомерной ухмылкой уставился на Агату. Меня это так обозлило, что я пылко и яростно объяснил Джульетте:
Я перенесся на крылах любви.
Ей не преграда каменные стены.
Любовь на все дерзает, что возможно,
И не помеха мне твои родные.
В зале, кажется, захохотали. Но мне уже было все равно. Наверное, это и называется — войти в роль. Теперь я видел перед собой только Агату, и еще там, у самой сцены, в первом ряду, маячила рожа ненавистного Васьки. Словом, когда мы завершили выступление, зал разразился овациями и даже криками «бис!». А тетя Нонна вытирала платочком слезы. Но самое большое удовольствие мне доставила физиономия Василия. Теперь, после нашего выступления, она была не наглой, а кислой.
Нас вызывали на сцену раз пять. Наконец долговязая ведущая заявила в микрофон:
— У нас, между прочим, тут не концерт, а прослушивание. Перестаньте хулиганить!
Только после этого нас отпустили, и мы вернулись в зал.
— Может, пойдем? — предложила Агата. — Все равно результаты до понедельника не объявят.
— Нет, — возразил я. — Я хочу посмотреть Женьку.
— Ах да! — хлопнула себя по лбу Агата. — Совсем забыла. Тогда останемся.
В зале к нам тут же подсел Винокур:
— Ну, вы, ребята, даете! И вообще, наш восьмой «Б» всех урыл. Сперва Будка, а после вот вы.
— А кстати, где Будка? — поинтересовался я.
— Сначала его не было, — сообщил Сере-га. — А теперь вон там сидит.
Он указал в конец зала. Митька сидел рядом с Лешкой Ключниковым и что-то говорил ему.
— Наверное, объясняет про театр, — фыркнула Агата. — Но вообще, — продолжала она, — я от Будки такого не ожидала.
— И я, — энергично кивнул Винокур. — Чего ж от Будки-то ожидать. А теперь выходит, что с нами учится, как его… дарование.
Мы с Агатой усмехнулись.
— А что, я разве не прав? — уставился на нас Винокур.
— Да нет. Все нормально, — хлопнул его по плечу я.
На нас зашикали, потому что начались новые выступления. Несколько человек оказались очень даже ничего. Я сделал интересное для себя открытие: смотреть чьи-то выступления просто в качестве зрителя — это совсем другое, чем смотреть после того, как сам удачно выступил. Откуда ни возьмись появляется, с одной стороны, доброжелательность, а с другой — снисходительность.
Женьку очень долго не вызывали. У меня даже закралось опасение: «Вдруг она в последний момент испугалась и передумала?» Но выяснилось, что я зря волновался. Женьку наконец объявили. Не знай я заранее, что это моя родная сестра, нипочем бы не догадался. На сцену выплыло существо, облаченное в длинную белую рубаху до пят. Женькина голова была обтянута черным чулком. Руки — в черных перчатках.
Зал загудел. Отелло-Женька уверенно вышла к самому краешку сцены, но, вдруг хлопнув себя по лбу, вновь убежала за кулисы.
— Это чего, так надо? — громко спросил Винокур.
Я подтвердил, что надо, ибо догадался: Женька забыла куклу. Впрочем, сестра моя тут же вновь появилась, волоча одной рукой стул, а в другой держа куклу.
Стул Женька поставила посреди сцены. Посадила на него куклу.
Тут Винокур громко осведомился:
— Это чего, будут дочки-матери в Африке?
Публика благодарно заржала. Я сунул под нос Винокуру кулак и сказал:
— Заткнись. Это моя сестра.
— Ну, извини, — смутился Серега. — Не сообразил.
На Женьку ни его реплика, ни последовавшие за ней смешки не произвели ровно никакого впечатления. Она даже бровью не повела. То есть, я думаю, что не повела, потому что на ее лице ничего не было видно, кроме черного чулка.
Повернувшись к микрофону она объявила:
— Шекспир. «Отелло». Сцена в спальне Дездемоны.
Потом ей не понравилось, как стоит стул с куклой, и она
