Сергей Давыдов - Путаный след
ТИХОХОД
Рассказ
Кончался сентябрь. Был он на редкость солнечным и сухим. Листья на деревьях будто и не собирались желтеть. И только ветер стал уже по-осеннему резким, порывистым. Он вздымал тучи пыли с окрестных холмов. Тряс придорожные буки и клены.
Пыль набивалась в глаза, налипала на потное лицо солдата, противно скрипела на зубах.
Кончался сентябрь тысяча девятьсот сорок первого года.
По пустому пыльному шоссе шагал солдат.
Он выполнил задание: проверил дивизионную связь и теперь возвращался на свою батарею. Ступал тяжело, делая каждый шаг с усилием. Проработав на линии часов десять, был он голоден и валился с ног от усталости.
Он не был здоровяком. Длиннющие нескладные ноги. Длинная тонкая шея. Длинные, как палки, руки…
Нагружен он был, как лошадь.
На спине винтовка, две стальные катушки с проводом, противогаз. На одном плече вещмешок, на другом деревянная коробка с полевым телефоном. Ещё на нём был широкий брезентовый пояс, на котором болтались два стальных крюка-кошки. С их помощью он лазил по столбам.
Ему бы идти тропинками вдоль реки, получилось бы гораздо ближе, но здесь можно было рассчитывать на попутную машину. Но машин всё не было и не было. Хотя ещё на рассвете, когда он вышел на задание, грузовики шли колоннами.
Его бы насторожила такая перемена, будь он опытным солдатом, но ещё совсем недавно он мирно слесарил на заводе в Ленинграде.
Долго он шагал по пустому шоссе и вот услышал наконец-то гул мотора. Остановился на обочине, но потом, испугавшись, что машина пройдет мимо, вышел на середину.
Зеленый большой грузовик с фургоном вылетел из-за поворота на большой скорости.
— Эй! Эй! — замахал солдат. — Братцы! Неужели не остановят!
Резко заскрежетав тормозами, грузовик остановился метрах в десяти от него.
— Вот спасибо, так спасибо! — подбежал солдат к самому радиатору.
— А я уж из сил выбился, понима… — он осекся.
За выпуклым лобовым стеклом грузовика сидели двое. Руль держал хмурый толстый мужчина в тёмных очках. На нем была какая-то черная пилотка. Второй был помоложе, белобрысый, его пилотка, тоже черная, была засунута… под погон.
— Погоны! — ахнул солдат. И тут же понял: немцы!
Судорожно потянул он к себе приклад винтовки, но она, к несчастью, была у него под тяжелыми катушками с проводом. Снимать катушки времени не было. Белобрысый уже выскочил на подножку и навел пистолет…
Сидевший за рулем повернулся и постучал кулаком в стекло позади себя. И сразу из фургона выскочило несколько немцев в коротких странных сапогах с широкими голенищами.
Они окружили солдата, держа наготове автоматы.
Толстяк тоже выбрался из кабины. Он и белобрысый были в черной форме. Остальные — в мышиной.
Толстяк долго из-под очков разглядывал пленного, потом рассмеялся и что-то скомандовал.
Окружившие солдата немцы тоже рассмеялись и повесили автоматы на плечи дулами вниз.
— Видят, что беззащитный! — тихо пробормотал пленный.
Толстяк спросил его, коверкая русские слова:
— Коммунист, пиф-паф или повесьить, а? — он ещё раз рассмеялся, потом поглядел на часы, нахмурился и побежал к машине, что-то крича на бегу.
«Сейчас расстреляют. Торопятся куда-то», — приготовился солдат к смерти.
Но его не расстреляли. Подвели к заднему борту фургона и прямо со всем грузом — с винтовкой, катушками и кошками — подсадили в машину и куда-то повезли.
Его заперли в деревенской школе.
Толстый немец устроил ему допрос, но так как солдат ни слова не знал по-немецки, а толстый немец почти ни слова по-русски, то допроса у него не получалось, и он от злобы зверски избил пленного.
— Сьольнышко придет, и тьебя пиф-паф!
Школа была самой обыкновенной избой, только в её единственной комнате вместо русской печи стояли две круглые железные печки до потолка. Четыре ряда парт, счеты, как воротики, черная классная доска — вот и вся школа.
Видно было по всему, что ещё вчера здесь учились.
Ещё на стенах у окон висели портреты Маркса и Энгельса.
Стенгазета была выпущена только что. Называлась она «Ленинец № 1 1941 года». Одна заметка «Письмо на фронт» начиналась так: «Мой папаня бьет фашистов. Он — пулеметчик. Он их всех выгонит. Я ему написал письмо. Я ему написал, что мамке всё время помогаю. И что научился плавать. И поймал на речке четыре щуки…»
— Поймал четыре щуки… научился плавать… — солдат еле шевелил разбитыми губами.
Он подошел к окну. Во дворе школы ходил автоматчик. Дальше виднелось тусклое олово реки, кустарники, а ещё дальше лес.
Солдат снова подошел к стенгазете. Перечитал заметку.
Под ней стояла подпись: «Смирнов третьего класса».
— Ты хоть, Смирнов, плавать научился… А я! Отец меня с двенадцати лет к тискам! С мальчишками дружить не давал. Боялся, что карманником заделаюсь… Эх, Смирнов третьего класса, попал я в плен и меня расстреляют, «когда сьольнышко придёт»!
Всю ночь он бодрствовал. Думал о своей жизни. Почему он так неумело жил? Почему мало книг прочитал? Почему… почему… почему…
На рассвете, скрючившись за низкой партой, он задремал на несколько минут, но тут же вскочил, услышав рычание моторов во дворе. Коротко простучало несколько автоматных очередей, рванула граната. Все смолкло, и в сенях школы послышались тяжелые шаги.
Это за ним!
Солдат заметался по классу.
Нет! Так он им не дастся…
В отчаянии он сорвал со стены грифельную доску и, занеся ее над головой, притаился у стены.
Щелкнул замок, и дверь раскрылась.
Стиснув зубы, солдат обрушил тяжёлую доску на входящего.
И тут же раздался крик:
— Смирнов! Володька! С ума ты сошёл! Свои же тут!
Ничего не понимая, солдат поднял голову и увидел, что в дверях стоят его друзья-связисты во главе с командиром.
— Ну и удар у тебя, вот жеребец, — протянул лейтенант, — пожалуй, не очухается фашист! Куда уж там! А ведь ты и меня так мог припечатать, если бы я сам стал дверь открывать.
Только сейчас солдат увидел, что на полу у его ног неподвижно лежит толстый немец.
— Простите, товарищ лейтенант, — почему-то очень тихо сказал солдат. — Извините…
О том, как слесарь дядя Володя побывал в плену и как его оттуда вызволили, знали все в мастерской. Не раз слыхали от него эту историю.
— Тоже солдат! — с презрением фыркал Сашка токарь. — Винтовка у него под катушками была! Вот сковородка! Да я бы сразу в кусты и этому грузовику по шинам трах! А потом этих фашистов по одному трах-тах… И с приветом!
Шумный человек Сашка!
Никогда не упускает случая над кем-нибудь подтрунить!
Дядя Володя с ним не спорит. Чего уж спорить! До сих пор он не понимает, как его тогда угораздило винтовку под катушки засунуть…
Много лет с того времени прошло.
Постарел дядя Володя.
Неважно сложилась его жизнь. Остался он одиноким, жена долго болела и два года назад умерла. Детей не было.
Вся его жизнь была теперь здесь, в слесарке.
Не было больше на заводе второго такого мастера.
Набору его инструментов могла позавидовать и кладовая.
По вечерам, после смены, когда все расходились, он оставался и приводил в порядок свой инструмент. В ящиках его верстака в специальных колодочках помещались редкие сверла и метчики.
С металлом дядя Володя обращался очень бережно.
Он знал все его тайны.
Шумный человек Сашка!
Станок его в самом углу слесарки.
Сашка все время вынужден стоять лицом к желтой от эмульсии стене и разглядывать железный плакат, призывающий токаря не смешивать стальную стружку с чугунной и бронзовой.
Слесари сидят на высоких табуретах возле своих тисков.
Переговариваются друг с другом.
А Сашка целый день лицом к стене.
Работает он неплохо. Что ни дай, всё сделает. Но дядя Володя считает, что Сашка слишком торопится.
Обычно дядя Володя молчит. Двух слов от него не услышишь. Но если Сашка ему что-нибудь не так выточит…
— Иди-ка сюда, парень! — зовет он Сашку.
Тот выключает станок и с независимым видом, вразвалочку подходит.
— Что же ты мне выточил, а?
Слесари поворачивают к ним головы: сейчас жди!
— Что это за творение искусства, а?! — дядя Володя вертит в руках только что выточенный Сашкой диск.
— Не могу отгадать, что это?
Сашка густо краснеет. Он очень самолюбив.
— Я ведь тебе диск заказал!
— Кочерга это! — орет Сашка. — Сковородка!
Но дядя Володя не обращает внимания на крик.
— Кочергу и сковородку тоже сделать не просто! Ты знаешь, из какой стали кочергу делают? Если из мягкой сделать — разогнется! А сковородку надо из чугуна…
