Андрей Федоренко - Щербатый талер
— Пожалуйста, я вас внимательно слушаю.
— Как давно вы развелись с женой — Оксаниной матерью?
— Пять лет назад.
— Так… Выходит, практически с первого класса, все свои школьные годы девочка без женского внимания.
Кресло под отцом снова жалобно заскрипело.
— Как правило, дети из неполных семей страдают или от недостатка внимания к ним, или от излишнего внимания, если их слишком жалеют и холят, — продолжал Андрей Адамович, не замечая, что лицо отца меняется, с виновато-вежливого становится все больше угрюмым. — Иными словами, такие дети бывают испорченными.
— И к какому из этих двух вариантов вы относите Оксану?
— Вот это мы сейчас и выясним. Вы, если не ошибаюсь, археолог?
— Не ошибаетесь. Археолог, кандидат исторических наук.
— Не могли бы вы кратко описать расписание вашего рабочего дня?
— Ну, утром просыпаюсь, делаю зарядку, принимаю душ, готовлю завтрак, бужу Оксану, собираю ее в школу, еду в Академию… Вам интересно это? — спросил вдруг отец.
— Конечно! Далее, пожалуйста.
— В Академии я работаю в лаборатории, с экспонатами, или в архиве, на кафедре… В пять-шесть часов вечера возвращаюсь, Оксана уже дома, или играет, или с подругой.
— Да, или играет, или у подруги… А как вы проводите выходные?
— Осенью ездим за город за грибами, зимой — на лыжах, ходим гулять в парк Челюскинцев, в Ботанический сад, ездим к моей матери — Оксаниной бабушке — в Березинский район…
— К которой и сегодня собрались?
— Да.
— Скажите, а где сейчас ваша бывшая жена?
— Здесь, в Минске. У нее теперь своя семья и свои дети.
— Оксана посещает ее?
— Я не запрещаю дочери делать это, — угрюмо ответил отец.
— Разумеется, но часто ли Оксана бывает там?
— Редко. Ей не нравится там.
Самому отцу тоже все меньше и меньше нравилась эта «педагогика», которая напоминала какой-то допрос. Но он должен был терпеть и отвечать на вопросы. Виновата Оксана? Виновата. Вправе завуч школы разобраться в семейных проблемах своей ученицы, чтобы потом лучше ее воспитывать? Имеет и даже обязан.
— А как вы проводите лето? — спрашивал Андрей Адамович.
— Лето… — отец смутился. — С летом такая ситуация: видите, мне обязательно нужно хоть раз в год выезжать со студентами в экспедиции и просто на раскопки… Так что дочь каждое лето живет у бабушки.
— Ага. Тогда вот что мы имеем, — завуч поднял карандаш тупым концом вверх, — летом, когда лучше налаживаются контакты между родителями и детьми, девочка проводит каникулы сама по себе. С другой стороны, — карандаш повернулся тупым концом вниз, — бабушка дарит девочке женскую ласку, сочувствие, то, что не может дать мать.
Терпение родителя окончательно лопнуло.
— Андрей Адамович, — решительно объявил он, поднявшись. — Я уважаю вашу педагогическую практику и обещаю принять ее к сведению. А пока пусть все остается, как и раньше. Пусть моя дочь будет такой, какая есть, и буду воспитывать я ее так, как сочту нужным. Кстати, учительница иностранного языка не сказала вам, почему Оксана могла написать ей такое?
— Нет, — завуч уставился на отца, словно впервые видел, и от удивления даже отложил карандаш, который не выпускал из рук во время всей беседы.
— Очень плохо. Некоторые учителя нуждаются в воспитании не менее учеников… Так я пойду?
В этот момент в коридоре прозвенел звонок с урока.
Отец, кивнув завучу на прощание, вышел. Со второго этажа как раз спускался историк Борис Григорьевич с журналом и указкой под мышкой. Отец остановился подождать его. Из приоткрытой двери кабинета вышел и завуч.
— А! — воскликнул Борис Григорьевич, увидев отца. — Михаль, как же вы так внезапно покидаете нас? Что случилось?
— Ничего, — удивился отец. — Вот решили выбраться на выходные в деревню, проведать мать.
— Как на выходные? Только что Оксана пришла на урок и попрощалась, сказала, что вы навсегда уезжаете из Минска, она бросает школу…
Завуч, который все слышал, смотрел на смущенного, покрасневшие отца и укоризненно качал головой. «Не хотели слушать меня — так вот получайте», — говорил весь его вид.
Глава 4. Талер
До самого автовокзала отец не проронил ни слова. Молчала виновато и Оксана. Обычно ей сходило с рук очень многое, но теперь она понимала, что незаметно забывшись, переступила какую-то границу, которая отделяет игру от взрослой жизни с ее правилами. Она нарушила эти правила, ступив со своей территории, со своего детского, понятного, веселого, полного выдумок и фантазий, мира в мир взрослых, где все так реалистично, сухо, неинтересно…
Когда же, подождав немного на разговорчивом, людном в эти предвыходные дни перроне, они с отцом уселись в мягкие, удобные кресла в самом начале салона «Икаруса», Оксана невольно забыла о собственной вине и прилипла лицом к окну. Впереди была дорога.
Отец оглянулся, чтобы не услышали соседи, и тихо проговорил:
— Вот как с тобой говорить? Как тебе хоть чему-нибудь верить? Я защищал тебя у завуча. Защищал, но теперь жалею об этом. И теперь я верю ему. Верю, что ты самая худшая, самая испорченная, самая лживая из всего класса девочка. И теперь я всерьез подумаю, нужна ли ты, такая, бабушке?
— А куда же я денусь? — немного напуганная таким тоном, повернулась к отцу Оксана.
— Мне придется не ехать ни в какую экспедицию. Будем сидеть вместе в городе все лето.
Девочка помолчала, тогда спросила тихо:
— Папа, скажи, ты хотел бы, чтобы я была не такая, как есть?
— Конечно. Я хотел бы, чтобы моя дочь была тихая, аккуратная, вежливая, а не врала, не делала мне на каждом шагу сюрпризов…
— А вот я никогда не хотела себе другого отца… — и голос ее вдруг задрожал, а на глазах показались слезы.
Отец закашлялся. Прошла минута.
— Оксана, — его рука легла девочке на плечо, но Оксана вывернулась. — Э-э, да у тебя слезы… Ну, вытрись, люди смотрят…
— Пусть смотрят!
— Возьми вот платок… Ну, хочешь, мир? Я виноват… Я понимаю тебя, все твои выдумки, но другие этого не понимают… И ты должна считаться с другими… Ну, мир?
Оксана, не отвечая, прикинула: лучше еще немного пожалеть себя и поплакать, побыть насупившейся и обиженной, или лучше вертеться, смотреть в окно, на пассажиров и задавать отцу различные вопросы? Второе было поинтереснее. Она вытерла папиной платком глаза и щеки, улыбнулась, протянула отцу один палец. Так они обычно мирились.
— Но обещай, что никогда не будешь врать, писать учителям записки, отключать телефон…
— Никогда! — с самой чистой совестью ответила Оксана и сразу же повернулась к окну, так как автобус в этот момент заурчал и тронулся с места.
Таким образом, и эта неприятность миновала. Все позади. Все забыто. Теперь можно жить только тем, что вокруг, что видишь, слышишь…
Бежали назад и где-то далеко там оставались минские дома и улицы, трамваи, троллейбусы, люди на остановках… И вот автобус вырвался за городское кольцо, словно в другой мир; ударил в глаза всего один цвет — зеленый. Придорожные деревья, поля, полянки, перелески — целое море яркой майской зелени!
Как здорово было бы ехать сейчас поездом… В поезде словно дом. Там можно выйти в тамбур, можно спать, можно сходить в туалет — и все равно ехать. Можно залезть на верхнюю полку, высунуться в раскрытое окно, чтобы студило лицо, чтобы задыхаться от свежего пахучего ветра. Там столик, на котором можно разложить вареные яйца, жареную курицу, помидоры — есть и одновременно ехать.
А в автобусе душно. Даже люк вверху открывать нельзя — в автобусе дети. Единственная радость — можно сидеть, а можно, прижав кнопку в подлокотнике, опустить спинку кресла и лежать.
Нет, все же и в автобусе неплохо. Ты сидишь или лежишь высоко и все видишь. И еще кажется, что автобус едет быстрее, чем поезд. И еще здесь тихо. Все дремлют, и отец тоже, забыв снять очки, смешно клюет носом… А что, если представить, что они с отцом действительно едут навсегда? И никогда не увидят больше любимого города, их дворика, квартиры, гастронома на углу их улицы, школы, одноклассников… Оксана даже вздрогнула от таких мыслей. Хорошо, что это только представления, а на самом деле послезавтра они вернутся, она сразу позвонит Кате или просто пойдет к ней…
Вспомнив Катю, Оксана вспомнила и про ее подарок — монету. Быстренько сунула руку в один карман, во вторую — пусто! Из этих неудобных неглубоких карманов в шортах всегда все теряется!.. Но она нигде не сидела… В вестибюле в школе, ожидая отца, стояла. До вокзала шли пешком. Только тут, в автобусе… Девочка нагнулась и осмотрела пол под ногами, после прижалась щекой к теплой стенке и заглянула в щель между сиденьем и стенкой автобуса. Нету… От отчаяния она снова готова была заплакать. Что она скажет Кати? Потеряла ее подарок, не успев отъехать от Минска… Ну, отчего было не держать монету в кулаке или не положить в сумку?
