Мария Некрасова - Толстый на кладбище дикарей
– На себя посмотри! На юге которую неделю, а сама бледная, как простыня! Я ночь не спал, вот и укачало!
– Укачало? – озабоченно спросила тетя.
– Не, уже нормально все.
Ленка пожала плечами и опять уставилась в никуда, слушая свой плеер. Тонкий на всякий случай вынул руку из кармана и подумал, что бомжа отпускать нельзя. Надо тете сказать, кого она везет. Если, конечно, она сама не в курсе.
Тонкий исподтишка разглядывал тетино лицо в зеркало заднего вида. Черт ее знает, этого опера, в курсе она или нет… Ночного гостя не видела, кто хозяин визитницы – не знает, к тому времени, как детей брали, бомж уже валялся в траве. Скорее нет, чем да. И сейчас она своими руками (и ногами) отвезет его на вокзал… Положение надо было срочно исправлять. А то еще пара километров и…
Тонкий завел больную ногу подальше за тетино сиденье и втихаря осторожненько, чтобы бомж не видел, от души врезал себе прямо по ссадине. Из глаз брызнули слезы, из ссадины – кровь, все как положено.
– Теть! – Тонкий хныкнул так, что самому себя жалко стало. – Останови, вон деревенская аптека. Пли-из!
Тетя, не привыкшая к нытью Тонкого, даже не сразу поняла юмор:
– И что? Что мы там забыли?
– Обезболивающие, блин! – Тонкий старательно рыдал и корчился, изображая адские муки. – Я до больницы не доживу. Тормози!
Тетя Муза пожала плечами, но ничего, затормозила:
– Где там твоя аптека?
– Вон, вон, проехали-и-и! – Тонкий не боялся переиграть: даже если тетя Муза поймет, что племянник валяет дурака, то догадается, что у него есть на то причины. И сейчас, вместо того чтобы рявкнуть: «Не кривляйся!», она покладисто дала задний ход:
– Показывай.
– Вот там, там, ага…
Машина встала аккурат у самой аптеки. Тетя вытащила ключи:
– Посидите, я быстро!
– Нет! – Тонкий уже перешел на истерику. – Ты не знаешь, какой, ты здоровая, как бык, в лекарствах ни черта не разбираешься!
Тонкий подумал: хорошо, что бомж с ними. Без посторонних глаз тетя бы просто убила Сашку за такие фривольные высказывания. А тут ничего, только плечами пожала:
– Ты, что ли, больной?
– Я с бабушкой и дедом живу, о болезнях и лекарствах знаю все и немного больше! – припечатал Тонкий.
Это была правда, поэтому тетя удивилась не сильно:
– Пошли, специалист. Извините нас! – Бросила она бомжу и хлопнула дверцей.
Тонкий вылетел за ней, забыв о больной ноге. Разговаривать здесь между аптекой и машиной – так себе идея, пришлось и правда затащить тетю в аптеку. Тонкий взлетел по трем ступенькам так, что даже сам понял: нет там никакого перелома, ушибся сильно, вот и все. Тетя вошла за ним. Брякнул дверной колокольчик.
Аптекарши даже головы не повернули в сторону вошедших: была небольшая очередь, они ею и занимались, не обращая внимания, кто там еще пришел. Тетя отвела его к неработающей кассе, подальше от окна и потребовала:
– Выкладывай, племянник.
Старушка в очереди с любопытством покосилась в их сторону. Понятно, люди новые, ей любопытно. К тому же один из них сейчас что-то выложит…
Тонкий оттянул пояс брюк и, на глазах изумленной публики, выложил паспорт. Бабулька хихикнула. Тетя изумленно вскинула брови, но паспорт взяла, открыла. С фотографии на Тонкого смотрел ночной гость, он же Семеныч, только на десять лет моложе. Без щетины на подбородке и вообще посвежее. Тетя даже не поняла сначала:
– Ковалев Роман Петрович. И зачем ты у него паспорт стырил?
– Он тебе никого не напоминает? – вкрадчиво спросил Тонкий. – И переплет паспорта, кстати, тоже.
Тетя сунула руку в карман и достала визитницу ночного гостя. Да, Тонкий не ошибся: она была такая же, как переплет паспорта. Та же кожа, тот же цвет. А тетя изучала фотографию:
– Бомж, вижу. Это все?
Нет, конечно. Тонкий выложил ей про все свои встречи с этим бомжом, особенно напирая на две последние. Тетя слушала, брови ее ползли все выше. Бабулька в очереди тоже слушала. Потом наслушалась, подошла, тронула тетю за плечо:
– Вы не переживайте, у них у всех игры теперь такие.
Тетя рассеянно кивнула, типа, да, такие, достала кошелек и протянула Тонкому десятку:
– Купи себе гематогену. Я сейчас. – И нырнула за прилавок.
Сонная продавщица пискнула: «Что?», но через секунду уже провожала тетю в подсобку. Тонкий понял: она попросила позвонить. Ну и хорошо, ну и ладно, гематогенину он и впрямь заслужил. Хотя кое-кто и от обезболивающего действительно не отказался.
Тонкий пристроился в хвост коротенькой очереди. Бабулька стояла перед ним. Увидев, кто пришел, она расплылась в улыбке, как будто только Тонкого и ждала. Ее круглое с веснушками лицо напоминало настоящий блин. Блин показал в улыбке единственный зуб и выдал:
– Ну и чего ты озоруешь?
– Я? – удивился Тонкий.
– Ну не я же, – поучительно ответил блин. – Мать довел, смотри до чего, валерьянку пить пошла…
– Да все они такие теперь, – поддержала ее другая бабулька. – Бесполезно разговаривать, себе дороже.
Тонкий стоял и не знал, что ответить. У него был богатый опыт общения с бабульками, и он отлично знал главное правило: «Все, что вы скажете, будет использовано против вас». Поэтому лучше просто молчать. Это, конечно, невежливо, но…
– Ну чего, язык проглотил? – наседал блин. – Тебя взрослые люди русским языком спрашивают: зачем мать довел?
Тонкий хотел спросить, как и до чего, но вовремя передумал. Принял классическую стойку: ноги на ширине плеч, глаза в пол, нижняя губа оттопырена на полтора сантиметра и выдал:
– Я больше не буду.
– Ну здрассьти! – разочаровался Блин. – Что ты как маленький: «больше не буду»… Говори нормально, у кого паспорт спер? И зачем?
Ах вот оно что! Вездесущие бабульки услышали обрывок разговора! Причем такого, который посторонним слышать вообще не следует, но это уж как получилось! В конце концов все поправимо:
– У отца, – не задумываясь ответил Тонкий. – Нам пиво не продавали без паспорта.
– Правильно сделали. – Открыла Америку, Блин. – Они и не должны продавать пиво несовершеннолетним…
– Да разве сейчас кто-то делает, что должен?! – поддержала разговор другая бабулька. – Вот в наше время…
– В ваше время мальчики носили вам портфели, и рюмки вина хватало вам на двоих! – не выдержал Тонкий.
Блин переменилась в лице. Точнее, в блине. Блин сморщился в пережженный оладушек и стал брызгаться масляной слюной:
– Да ты!.. Да как ты вообще смеешь рассуждать, тебя ж тогда на свете не было! Откуда ты знаешь, сопляк?!
– Дедушка рассказывал, – невозмутимо парировал Тонкий, и это была правда. Дедушка не отличается демократичностью, просто он поэт. А поэтов хлебом не корми, дай только порассуждать о временах, людях и характерах.
– Да много он понимает, твой дедушка! – продолжала Блин. – Тоже, небось, сопляк, вчера родился!
Аптекарша захихикала, и Тонкий тоже. Больше никто юмора не понял, потому что все остальные уже ушли. Очередь бабулька-оладушка подошла минуту назад, а она и не заметила.
– Бабушка, что будете брать? – Вернула аптекарша Блин на землю.
Та засуетилась, доставая из ридикюля рецепт. Из подсобки показалась тетя Муза:
– Не дождался еще? Некогда, идем!
Тонкий с удовольствием вышел вслед за тетей и от души хлопнул дверью, чтобы посильнее брякнул колокольчик. А сама душа ушла в пятки и громко завопила оттуда: «МАШИНЫ НЕТ!»
Выглянул на дорогу – поздно. Может быть, вон та белая точка и есть тетин «жигуль», а может, уже и не она. Доприрекался с бабульками начинающий оперативник Александр Уткин: машина с Ленкой и бомжом скрылась в неизвестном направлении. А Тонкий-то вообразил, что бомжик не принял его всерьез и хотел спокойно уехать, с пафосом, взяв в шоферы старшего оперуполномоченного… Принял-принял. Небось, сразу же и газанул, как только Тонкий с тетей вышли.
Тетя Муза, конечно, тоже хороша, долго копалась, но она хоть по делу звонила. Тетя, кстати, увидев такое дело, не стала тратить время на раздумья и самобичевания, а тут же понеслась назад в аптеку, бросив Сашке:
– Беги к своим байкерам, пускай заводят мотоциклы. Ферштейн?
Дверь за ней хлопнула так, что если кто-то чего-то раньше недопонял, то от удара все встало на свои места. Тонкий развернулся (легко сказать «Беги!») и на четвертой скорости похромал к байкерам.
Хромать было не то чтобы далеко, но тетя за это время успела бы обзвонить пару керченских отделений милиции и одну московскую подругу, поболтав с ней полчасика. Тонкий не сомневался, что тетя его скоро догонит не на этом повороте, так у того дома. Он скакал, опираясь на палку, и проклинал про себя бомжей, пещеры и всех на свете гоминидов. Особенно его сердил один несовершеннолетний гоминид, который любит ломать ноги по пещерам и пререкаться с бабульками в аптеке, забывая поглядывать в окно.
Деревня уже давно проснулась. Шустрые бабульки таскали огромные ведра и тяжеленные на вид тачки. Из-за калиток выходили на улицу козы и, недобро поглядывая на Тонкого, щипали травку, ими же затоптанную. Дети гоняли кур, петухи – детей, все жили своей жизнью, и никому не было дела до Ленки. Как она там, в одной машине с бомжом? Сестренка, вообще-то, просто так себя в обиду не даст. Что-что, а выскочить на первом же светофоре у нее ума хватит. Но что-то подсказывало Тонкому, что бомж-то наверняка тоже не промах. Девочек, которые любят выпрыгивать из машины на светофоре, можно привязать, оглушить, усыпить… В конце концов, Тонкий видел только содержимое бомжачьей авоськи, а карманов-то не обыскал… Да, да, я именно к тому: после всего увиденного, услышанного, понятого Тонкий практически не сомневался: бомж вооружен. Хотел с пафосом подъехать к вокзалу на машине старшего оперуполномоченного, а может, и взять в заложники и ее, и Тонкого с Ленкой. Но вышло немного не по плану, что ж поделать! Хватит в заложниках и одной Ленки, бомж переживет. А Ленку жалко.
