Блин и зеленая макака - Некрасов Евгений Львович
Последняя дверь оказалась не заперта. Он заглянул: окна с решетками, голый металлический стол и второй — письменный, застекленные медицинские шкафы. Операционная. Похоже, днем тут работал другой ветеринар. А раз у Трохдрована есть своя операционная, в подвале, то в чужой ему делать нечего. Митек повеселел. Здесь можно просидеть хоть всю ночь: специально искать его не будут, а случайно не сунутся.
За оконной решеткой темнел парк. Если заглянуть сбоку, были видны освещенные ступеньки крыльца, подогнанный вплотную к ним «уазик»… и мама! Прячась в тени «уазика», она перебирала отмычки на большой связке. Блинков-младший постучал в стекло. Он даже не удивился. Мама вроде конницы из-за холма в фильмах про индейцев — всегда появляется в последний момент, когда патроны кончились.
Услышав стук, его домашняя контрразведчица исчезла, как растворилась в тени. Митек приплюснулся носом к холодному стеклу — пусть видит, что это он. Мамино рассерженное лицо вынырнуло из-под окна. Говоря что-то неслышное, она показывала на приклеенную к стеклу пластмассовую коробочку. «Сигнализация», — прочитал по губам сыщик и кивнул: знаю. Коробочка подаст сигнал, если разбить стекло, а вторая, вверху — если раскрыть раму.
— А если знаешь, то почему стучишь?! Это же вибродатчик, срабатывает на сотрясение! — громко сказала мама.
Митек пожал плечами: а что еще было сделать, чтобы мама его заметила?
— Отключить сможешь?
— Попробую!
— Пробовать будешь конфетки, а здесь надо отключить! С первого раза! Найди скрепку и закороти провода!
— Что?
— За-ко-ро-ти! Замкни.
— Где?
— Над форточкой. Чтобы нам не перекрикиваться.
В столе у неизвестного ветеринара сыщик разыскал канцелярские скрепки. Высунулся в коридор, прислушался… Тишина. И включил свет в операционной. Работа была несложная, но тонкая: замкнуть скрепкой два проводка. В темноте это никак не сделаешь.
Блинков-младший взобрался на подоконник. Вот они, проводки, тянутся к датчикам. Чего только не узнаешь, занимаясь розыском! Примерно таким способом вырубил сигнализацию один музейный вор. Только он орудовал днем, когда сигнализация отключена. Прикинулся монтером и на глазах у десятка человек скрутил провода крест-накрест… Скрепка зажала проводок, сыщик протолкнул ее подальше, зажимая второй. Раз! С чуть слышным треском проскочила электрическая искра. Готово. Теперь можно раскрыть хоть форточку, хоть все окно — на милицейском пульте охраны будет как ни в чем не бывало гореть сигнальная лампочка.
Форточка с Митькиной стороны открывалась внутрь, а вторая, за решеткой — наружу. Он распахнул обе и спросил:
— А теперь что?
— Теперь найди нитки — у ветеринара должен быть хирургический шелк, — привяжи скрепку… — Мама выдала всю инструкцию, заставила Митьку повторить и вздохнула: — Не понимаю, кого я ращу — сыщика или взломщика. Дмитрий, это была последняя капля!
Пока мама отпирала замки, Митек, встав на стул, замкнул скрепкой провода над дверью. Зачем было привязывать к скрепке нитку, он пока что не понимал.
— Можно? — спросила мама.
Он распахнул дверь и обнял свою домашнюю контрразведчицу.
— Подлиза! — Мама взъерошила ему волосы. — А шапка где?
— Не помню… Наверное, шпана сбила.
— Дрался?
— Другого выхода не было.
— Ну, погоди, я тебе выдам! Как только уйдем. Отнеси стул туда, откуда взял. Нет, пойдем вместе. Форточку запер? Скрепку вынул?
— Запер, вынул, — отвечал на ходу Блинков-младший.
Вошли в операционную. Он поставил стул на место и огляделся.
— Вроде все как было.
— А это что? — Мама достала из сумочки носовой платок и стерла с подоконника отпечаток Митькиной подошвы. — Мазутом пахнет. Где ты вляпался?
— В подвале.
Мама прошлась по операционной, подтерла на полу еще один след, почти незаметный, и чуть выдвинула ящик стола. Митек вспомнил, что ящик и был приоткрыт именно так, на полпальца. Он искал там скрепки, а потом задвинул ящик до конца. Но мама-то как это заметила?!
— Вот теперь все как было, — довольным голосом сказала она. — Уходим.
И Митек увидел, для чего надо было привязывать нитку к скрепке. Конец нитки мама перекинула через дверь, заперла отмычками замки, потянула за нитку. Дерг! По ту сторону двери скрепка соскочила с проводков. Сигнализация снова работала. Мама осторожно вытянула скрепку через щель и отдала Митьке:
— На память… Так что случилось? Из того, что мне рассказала Ира, я делаю только неприятные для тебя выводы!
И началось. Все, что говорила мама, было справедливо. Все это Блинков-младший знал и сам. Вкратце мамину речь можно пересказать так.
Когда лучший сыщик из всех восьмиклассников Москвы был в бессознательном возрасте, он видел ворону, говорил «бяка» и бросал в нее палочкой. Это всех ужасно забавляло, тем более что Митек ни разу не попал. Но в четырнадцать лет пора понимать, что человек не может считаться бякой, то есть преступником, пока его вина не доказана. Однако Митек с упорством кувалды продолжает лепетать: «Ветеринар — бяка». Это уже не смешно. На языке юристов это называется противозаконное обвинение. При этом он сначала ворует у ветеринара записную книжку, потом незаконно проникает в его клинику. Так кто же бяка?! Ветеринар, чью вину еще нужно доказать, или Митек?! Мало того, он сделал преступницей свою мать, подполковника контрразведки! Если он думает, что его погладят по головке за такое безобразие…
Блинков-младший помалкивал, потому что, во-первых, мама была права, во-вторых, они шли в нужном направлении. Где-то рядом, а может, прямо у них под ногами проходил подземный коридор. Над забором «Болячки» маячило старое трехэтажное здание. Первый этаж был не виден, а в двух верхних светилось по окну. За одним Блинков-младший разглядел дремлющую медсестру в белом колпаке. Если его догадка верна и в каждый корпус «Болячки» ведет ход из подземелья, то следующим будет «крематорий».
— Ма, — спросил он, — а в «Болячке» есть крематорий?
— Ты не слушаешь! Ведешь себя кое-как! — взорвалась мама. — Мне пришлось на ночь глядя ехать к Пал Петровичу за отмычками! Как считаешь, что он обо мне подумал?!
Павел Петрович был экспертом-криминалистом из контрразведки. Митьку он знал, и неплохо — работали вместе над одним заковыристым делом.
— Ты же ему объяснила, что надо меня выручить! — подсказал Блинков-младший. — Я считаю, что ничего плохого Пал Петрович не подумал.
Мама вздохнула.
— Как у тебя все просто! А представь, что я не заметила охранную сигнализацию! Примчался бы наряд и застал твою маму с отмычками: «Руки на стену, ноги шире плеч!..» Для тебя это кончилось бы легким разбирательством в милиции, а для меня — офицерским судом чести!
— Но ты же заметила! Ты старый оперативник, разве ты могла не заметить! — подлизался Блинков-младший.
Слева показалась аллея, ведущая к дому. Митек надеялся заболтать маму и пройти лишние сто шагов вдоль забора — там по его прикидкам был крематорий. Но мама свернула на аллею, и он добавил меду в голос:
— Давай еще погуляем. Ты так интересно говоришь…
— Я говорю, чтобы тебе стало не интересно, а стыдно! — отрезала мама. — Не угомонился еще? Что тебе там нужно, какой крематорий?
Момент был неподходящий, чтобы все объяснять, но сыщик попытался:
— Понимаешь, Трохдрован…
— Как?
— Трохдрован, — повторил Блинков-младший. Он и в первый раз внятно произнес фамилию ветеринара, и раз мама переспросила, то… Что же получается: она знакома с Трохдрованом?
— Уже интересно, — сказала мама и вернулась на тропинку под забором. — Веди. Что ты хотел показать?
Мама пошла быстрым и вкрадчивым шагом. Как на лыжах скользила, и Блинкову-младшему то и дело приходилось догонять ее бегом. На тропинке лежала густая тень. Редкие фонари над забором только слепили глаза.
— Там бомбоубежище и коридор под землей, длиннющий, — рассказывал он. Мама кивала. — Я видел две двери. Одна скорее всего в тот корпус, который мы прошли, а на второй написано «крематорий». От руки, шариковой ручкой. Чтобы не перепутать, а то все двери одинаковые, номера закрашены. Трохдрован и водитель вошли туда. У них ящик был, тяжелый. Девяносто восемь кэгэ, надпись латинскими буквами.
