Энола Холмс и секрет серой печати - Нэнси Спрингер
И он должен был стоять у окна этажом ниже?
Нет, маловероятно. Тем более что под окном спальни достопочтенной Сесилии располагались лестница в подвал и бочка для дождевой воды.
Тогда похитителей должно было быть двое: один отодвинул лестницу, второй спустил жертву по веревке, потом первый вернул лестницу на место, и его подельник спустился. И они унесли беспомощную девушку.
Полная чушь. Они? Кто «они»? К тому же такие сложные махинации непременно привлекли бы внимание констебля, который регулярно обходит этот приличный район.
Тоже мне, логический подход! Он привел меня к самым немыслимым выводам. Все три варианта — она тайно вышла замуж; она сбежала из дома; ее похитили — казались одинаково нелепыми.
Я ничего не понимала. Я дура, а не искательница.
Бросив бумаги в огонь, я вскочила на ноги и вытащила из-под матраса черный балахон. Ощущение несостоятельности пересилило страх перед загадочным убийцей с петлей.
Ночью, когда миссис Таппер ушла спать к себе в комнату, на улицу выскользнула сестра милосердия в черном с опущенной на лицо вуалью.
Знаменитый лондонский туман, который часто сравнивают с гороховым супом, был таким густым, что мой фонарь походил на парящее в воздухе привидение, теряющееся во мраке. В такие ночи, а порой и дни казалось, будто продираешься через желтовато-коричневый бульон из сажи. Кебменам приходилось спускаться и вести лошадей, чтобы те не потерялись в окружающей мути, а лодочники оступались на причале и тонули в Темзе.
Обычным пешеходам тоже грозила опасность. Прямо сейчас в шести шагах от меня мог стоять головорез, и я бы его не заметила. Или душитель...
Я поежилась, но не от холода, а от жутких воспоминаний о холодной веревке, стягивающей, сдавливающей, о заволакивающей глаза темноте, о пьянице, приподнявшем мою вуаль, о позорном побеге. Эта кошмарная ночь не отпускала меня, и особенно я терзалась из-за орудия убийства, удавки из деревяшки, белого шнура и, что самое отвратительное, шнура от корсета.
Нет, лучше об этом не думать. Меня окружали тени лондонской ночи, и мне следовало быть настороже, а не блуждать в черных мыслях. Я пошла дальше, оглядываясь по сторонам. Вот только сегодня я не выискивала нуждающихся в помощи бедняков, а шла в конкретное место в надежде избавиться от мрачного предчувствия. Правда, большинство жителей столицы погибали не от насилия, а от болезней. От того, что вдыхали грязный лондонский воздух, от которого чернели глаза и ноздри. Я выросла за городом, на свежем воздухе, и эта грязь была мне не страшна — но как же те, кто вырос, вдыхая сажу, кто жил и умирал на закоптелых улицах? Лондонские нищие быстро чахли и умирали.
Неудивительно, что они искали утешения в бутылке.
Они собирались вместе, чтобы пережить ночь, и добывали бутылку джина, которую передавали по кругу в тщетной попытке согреться. Днем они не доверяли чужакам, а ночью алкоголь развязывал им языки. Вероятно, это объясняло неожиданную картину, которая предстала передо мной в эту вылазку.
Я спешила к работному дому, где на каменных ступеньках сидели несчастные старушки, дремалы. Обычно полицейские прогоняли нищих от крыльца, но дремалам, по давно сложившейся традиции, позволялось там ютиться.
Бедняжки, наверное, жгли уличный мусор, если у них вообще был костер...
Я завернула за угол и остановилась в изумлении. На каменной ступеньке работного дома стоял металлический таз, в котором горело бодрое, яркое пламя. Сегодня в моей жестянке с парафином не было надобности.
И старушки не тряслись от стужи и не ютились под одеялами, которые я для них сшила, а грелись у огня, широко улыбаясь.
Они были не одни.
С ними на крыльце сидел старик, скрюченный и сгорбленный, седовласый, с грязной бородой и в грязной поношенной одежде. Беднее не бывает. Однако где-то он раздобыл необычный «очаг» и топливо, а также бутылку джина. И по какой-то неизвестной мне причине принес это все именно сюда.
Рядом с ним я заметила полуголую дремалу, больную стригущим лишаем, накрытую плащом, который два дня назад подарила ей Лиана Месхол.
Который до этого принадлежал продавщице перочисток.
— Сестра! — окликнула она меня, когда я подошла к работному дому. Голос у нее был бодрым, но язык заплетался от алкоголя. — Сестра, хлебни с нами джину!
Отвечать не было смысла: сестра в черном никогда не разговаривала. Как и не было смысла хоть малейшим жестом отвергать их гостеприимство: дремалы хорошо меня знали. Я молча начала раздавать хлеб, и они брали его с радостью, но не тянулись к нему так отчаянно, как обычно.
— ...овдовела. Шила, покуда глаза подводить не начали, — бормотала несчастная в плаще: видимо, старик попросил ее рассказать о себе. Из-за «немоты» я не могла принять участие в разговоре, но слушала с огромным любопытством, конечно не подавая виду. — После того пробовала толкать юношам цветы у театра, да в дождь за букетиками никто не подходил. А я все равно стояла, кашлять начала, потом все по наклонной покатилось, из комнаты выгнали, и в первую же ночь в ночлежке какой-то черт бессердечный украл все монетки, какие у меня остались, и всю одежду: сапожки, платье, фартук... В общем, все, кроме сорочки, в которой я спала. Я всем плакалась, но без толку. И вот я брожу по улице, холодная, голодная, и работы не найти без платья-то приличного. Нет, — добавила она, когда старик предложил ей выпить еще глоток джина. — Еще чуток — и я двух шагов пройти не смогу, как упаду, а я и так часто падаю.
Действительно, я не раз замечала, как дрема- лы падали, когда пытались идти, а не ползти — настолько они были слабы.
— Боже упаси, чтоб мою малышку Лиану постигла такая судьба, — ответил седобородый.
Лиану?!
Я и так притворялась, что не слушаю, поэтому не выдала своего удивления. Может, слегка вздрогнула, но в ночи, озаряемой лишь светом огня, мерцающего в металлическом тазу, это вряд ли кто-то заметил.
К тому же потрепанный сгорбленный старик смотрел не на меня, а на дремалу в плаще.
— Моя внучка, — продолжил он. — Четырнадцать лет она уже мается на этой грешной земле, неделю или вроде того назад пошла продавать перочистки и другие мелочи...
Сердце у меня забилось быстрее.
— ...и плакала так горько, говорят, от своего несчастья...
У меня сдавило грудь.
— ...и мы о ней уж больше не слыхали.
Мне захотелось убежать.
Но я не должна была
