Василий Аксенов - Сундучок, в котором что-то стучит

Гена подошел к стволу, не уступающему по объему космической ракете, прислонился к нему и вздрогнул от изумления. Ствол дерева был теплый!

Тепло шло изнутри дерева, словно там внутри по всем капиллярам и крупным сосудам шла горячая кровь.

Читатель, конечно, уже догадался, что сделал наш герой в следующий момент. Конечно, Гена прижался к горячему дереву ухом и, конечно, услышал там внутри взволнованный стук, гулко несущийся сквозь деревянную массу и улетающий как бы в трубу.

— Дерево Пульс! — закричал мальчик так громко, что все проснулись, даже очаровательный часовой, а леопард спрыгнул с ветви и посмотрел на Гену удивленными глазами. — Простите, я хотел сказать: это дерево Сульп! — взволнованно объяснил Гена и задумчиво пробормотал: — Что за странная оговорка…

Прибой близ атолла ГФ-39, естественно, разметал импровизированный плот на кусочки и теперь выбрасывал на пляж с регулярностью автомата то кресло, то ящик, то чемодан, а то и человека. Бессмысленно было бороться с этой пенной стеной, да и незачем было бороться. Прибой не знал разницы между одушевленными и неодушевленными предметами. Он просто закручивал предмет в своих водоворотах, а потом выбрасывал его на уже горячий от солнца пляж.

В конце концов, полуживые, в обрывках одежды, пассажиры сползлись все вместе под высокой кокосовой пальмой. Они лежали на песке, пытаясь отдышаться и выплюнуть излишки соленой воды, попавшей в их организмы при пересечении полосы прибоя. Однако не прошло и десяти минут, как они отдышались, выплюнули излишки и попытались — ох, человеки, неуемные существа! — сориентироваться в пространстве.

Атолл ГФ-39 был крохотным кольцом суши вокруг небольшой мелкой лагуны, где важно и безучастно прогуливались несколько заблудших фламинго. Десятка два-три кокосовых пальм раскачивались в потоках пассата. В северо-западной части атолла был небольшой зеленый холм, с этого холма спустилась человеческая фигура и медленно двинулась по ослепительно белому пляжу к нашим жертвам.

Мсье Фуруруа Чуруруа вгляделся в эту фигуру и сделал сообщение:

— Медам и мсье, к нам приближается население атолла ГФ-39, а именно господин Герман Фогель, к которому я и направлялся на своем стремительном каноэ.

Надо сказать, что вождь перепрыгнул через прибой на своем каноэ без особого труда. Беспомощное кувыркание в пенных водоворотах остальных мужчин каравана порядком удивило его, но он ничем не показал своего удивления, а тем более насмешки. Вождь был человеком образованным и широким, и он, конечно, понимал, что жители Лондона, Парижа и Ленинграда не встречаются в своей повседневной жизни с такими сильными прибоями.

— Дело в том, господа, — продолжал он, — что некоторое время назад Герман Фогель, известный в прошлом радиолюбитель, послал в эфир тревожную радиограмму, адресованную известному и уважаемому в кругах коротковолновиков Геннадию Стратофонтову, то есть вашему внуку, мадам Мария Спиридоновна, вашему сыну, мадам Элла и мсье Эдуард, вашему другу, мсье Четвёркин, мадемуазель Даша и Наташа и шевалье Брюквин Валентин. Однако сигналы с атолла ГФ-39 были очень слабыми, предполагаю, что сели аккумуляторы, и уважаемый Геннадий был поставлен в тупик.

У каждого из нас, коротковолновиков, господа, есть круг своих друзей по эфиру, и очень часто эти круги соприкасаются. Так, на счастье, заочный друг уважаемого Геннадия, уважаемый Мик Джеггер, почтальон с Фолклендских островов, оказался и моим заочным другом. Я пустил в ход других своих заочных друзей, включая вашего соседа, уважаемого Цитронского Льва Степановича, принес жертву радиобогу Мегагерцу… ну, не будем уточнять, ну, пару кур, корзину рыбы, ну, кое-что еще… короче говоря, господа, Мегагерц оказался милостив, и мне удалось почти точно установить, что таинственные размытые сигналы идут от Германа Фогеля, с атолла ГФ-39. Увы, сигналы отсюда больше не повторялись, и мне пришлось выйти в море на каноэ. Впрочем, я рад, что встретился с вами и что мы теперь лежим все вместе на этом хорошем песке и можем все вместе разделить радость встречи с Германом Фогелем, который сейчас приближается к нам.

К ним приближался гигант непонятной расы и непонятного возраста. Мускулистые бронзовые плечи и мускулистые черноватые ноги несли на себе обрывки одежды, которая, возможно, была когда-то сукном цвета хаки, но, возможно, и батистом цвета перванш. Длинные, спутанные пегие волосы ниспадали на плечи, длиннейшая пегая борода была заткнута за пояс. Цвета глаз нельзя было различить из-за нависших пегих бровей. Приблизившись на расстояние двадцати метров, гигант вынул из сумы две гранаты, поднял их над головой и прокричал на каком-то немыслимом языке, в котором клокотали русские, немецкие, французские слова, а также звуки моря, скрип пальм и вой ветра:

— Если вы не гутентаген, а геген мир… у-у-у-скр-трек… нихт добро пож-ж-жа-а-гломп-гломп-ло-о-о-о-вать… шерше дизе папир… их буду вас эксплоз-з-з… тр-р-р… кх!

Смысл приветствия, кажется, был ясен всем присутствующим:

«Если вы пришли сюда с дурными намерениями, я взорву вас на месте!»

В подкрепление своих слов гигант выразительно помахал своими ржавыми гранатами.

Воцарилось смущенное молчание, и вдруг Четвёркин Юрий Игнатьевич, резво вскочив на свои легкие ноги, устремился к гиганту с распростертыми объятиями.

— Шер ами! Обер-лейтенант Герман Фогель, елки точеные! Ей-ей, милостивые государи, через пятьдесят девять лет приятно встретить даже бывшего врага! Вы помните, обер-лейтенант, как я сбил ваш «альбатрос» в 1915 году в трех верстах к северу от Перемышля? Я зашел к вам в хвост на своем «ньюпоре» и швырнул в ваш аппарат целый тюк горящей пакли!

— Доннерветтер! Поручик Четвёркин? — взревел гигант, выронил свои гранаты и заключил бывшего неприятеля в объятия. — Кр-р-р-ш-ш т, у-у-у-вз-з-з, — сказал он. — Унзер камф был жуткий шреклих… Ду бист в з-з-з-ы-ы-ы…

— Ах, елки точеные! — Юрий Игнатьевич стукнул Германа Фогеля по спине. — Позволь тебе представить моих друзей, семейство Стратофонтовых!

Вдруг все увидели, какого цвета глаза гиганта. Ярко-синие зрачки, казалось, выскочили из-под нависших бровей и остановились в священном ужасе. Он смотрел на семейство Стратофонтовых, словно на ожившие тотемы. Он рухнул перед ними ниц и простер руки, словно дикарь перед алтарем. Он, должно быть, и впрямь считал богами наших милых Стратофонтовых.

— Стратофонтовы! Натюрлихе фамилией… гр-р-р-р… россен! Глюклих! Бонжур! Щ-щ-щ-асть-ть-ть-ть-е!

Немалого труда стоило успокоить гиганта, внушить ему, что ничего невероятного не произошло, что Стратофонтовы — вовсе не миф, не гипербола, а самые обыкновенные миловидные люди. Решающую роль в этом деле сыграла баночка растворимого кофе, которую хлопотливый океан как раз подкатил к ногам компании. Мама Элла быстро вскипятила на непромокаемой зажигалке мужа банку воды и предложила икающему гиганту этот самый распространенный напиток современной цивилизации — «нескафе». Напиток произвел на Германа Фогеля чрезвычайно сильное и приятное впечатление. Он успокоился, улыбнулся и начал свой рассказ. Мы здесь даем лишь краткое изложение его рассказа, разумеется удаляя из него щелканье птиц, вой ветра и треск пальмовых веток.

В конце лета 1914 года молодой сорокалетний российский подданный Герман Николаевич Фогель-Кукушкин лечил невралгию на купаниях в Баден—Бадене, когда разразилась первая мировая война. Герман Николаевич был интернирован германскими властями. Власти насильственным путем лишили его русской половины фамилии, объявили его немцем, засадили за руль «альбатроса» и приказали:

— Фогель, летай!

«Альбатрос» решил все дело. Молодой человек был весьма увлечен этим новеньким летательным аппаратом и дал себя вовлечь в братоубийственную войну. Конечно, в русские войска Герман Николаевич не стрелял, а просто себе летал на своей мощной машине и бомбы сбрасывал в облюбованное им болото в трех верстах к северу от Перемышля. Как вдруг за ним стал гоняться русский летчик, по сведениям разведки, поручик Четвёркин. Герман Николаевич был вспыльчивый сорокалетний молодой человек, и его раздражало, что ему мешают летать. Сначала они только грозили друг другу кулаками, а потом стали наседать друг другу на хвосты, и вот однажды хитроумный Четвёркин швырнул в Германа тюк горящей пакли.

Оказавшись в болоте, Фогель было уже обрадовался возвращению на родину, как вдруг германская армия начала наступление и вытащила его из болота. Он был награжден серебряным крестом и отправлен на Западный фронт. Здесь он однажды стал свидетелем газовой атаки. Зрелище человеческих страданий так глубоко поразило Германа Фогеля, что он решил раз и навсегда порвать все связи с цивилизацией, которая, по его наивному размышлению, была виновницей всех этих кошмаров. Он дезертировал из армии и пробрался в Аргентину, оттуда — в Чили, из Чили — в Перу, и, наконец, в Перу он попросил капитана-китобойца найти ему в океане необитаемый атолл, чтобы там он мог встретить закат своей жизни. Он думал о закате жизни, по тому что сразу после газовой атаки превратился из молодого сорокалетнего человека в пожилого сорокалетнего человека.