Валерий Гусев - Хозяин черной жемчужины
– Может, «Патетическая», а?
– Точно! «Патетическая».
– И эту не могу. Не было такой симфонии у Моцарта.
Вся Алешкина грусть растворилась без следа. Он встал.
– Так я и знал! Наврал он все! А кружку с Моцартом небось на рынке купил.
– Кто он? На кого ты набросился?
– Так... Один знакомый профессор.
– Нехороший человек?
– Гад порядочный. А он еще сахар в чай столовой ложкой кладет. И уши у него волосатые.
Бонифаций внимательно посмотрел на Алешку. Сыграл ему что-то веселенькое, а потом отыскал меня и предупредил:
– Дима, твой брат что-то затевает.
– Он, Игорь Зиновьевич, все время что-то затевает.
– На этот раз эта затея кажется мне весьма опасной. Что-то вроде страшной мести врагу. У него есть враг?
К тому времени я уже точно знал, что у каждого честного человека есть враг. Добро и зло несовместимы. В одном флаконе не уживаются. Я так и сказал Бонифацию.
– При чем здесь, вообще-то, флаконы? Какие флаконы? И что за манера – общаться дурацкими рекламными слоганами? Ты лучше присмотри за братом. Он очень экспансивный мальчик, может наделать глупостей.
Алешка? Наделать глупостей? Уж что-что, а это ему не грозит.
Мы спускались с Бонифацием со второго этажа, я его успокаивал, а он уже не слушал меня – он к чему-то прислушивался. Даже приостановился.
– С этими первоклашками... Народ, конечно, шумный... Но не до такой же степени... Дим, ты не помнишь – ваш первый класс лаял в раздевалке после уроков?
– Этого я не помню, Игорь Зиновьевич. В раздевалке мы не лаяли, но на уроках мяукали. – И я тоже стал прислушиваться.
Внизу действительно бушевал какой-то странный, непривычный для школы шум. Похожий на многоголосый собачий лай.
Мы поспешили вниз, наводить порядок. Но я уже сообразил, что этот шум творился не в раздевалке. Он творился снаружи, у школьного подъезда. Мне все стало ясно – Алешкина стая, соскучившись, примчалась навестить его в школе.
Что-нибудь придумать я не успел. Навстречу нам спешил наш доблестный охранник, со своей книгой учета под мышкой и с бледностью на лице.
– Нападение, Игорь Зиновьевич! – шумел он не хуже первоклашек и собак. – Занимаем оборону! Вызываем подкрепление в виде МЧС!
Школа оказалась на осадном положении. Снаружи, окружив школьное крыльцо полукругом, сидели собаки и самозабвенно вызывали Алешку. Внутри, возле дверей, испуганно томились уже одетые первоклашки, не решаясь выйти наружу.
Бонифаций разгреб эту толпу, пробился к двери, приоткрыл ее и строго крикнул:
– Брысь!
– Щаз-з! – дружно ответили ему собаки. – Сам брысь!
Бонифаций захлопнул дверь – а что ему оставалось? – и снял трубку телефона.
– Правильное решение, – одобрил его отставной старшина.
Но Бонифаций не успел позвонить ни в милицию, ни бойцам МЧС. Откуда ни возьмись вылетел Алешка и ринулся к двери.
– Стой! – заорал Бонифаций, роняя на стол трубку. – Не смей, Оболенский! Сожрут!
Алешка обернулся, глаза его хитро блеснули, и он скромно, с достоинством ответил:
– Пусть уж лучше меня сожрут, чем вас. – И вышел на крыльцо.
Бонифаций закрыл глаза и бросился за ним. Он, видимо, решил, что будет все-таки лучше, если собаки сожрут учителя, а не ученика.
Молодец Бонифаций! Настоящий преподаватель литературы! Которая учит нас благородству в мыслях и самоотверженности в действиях!
Но собаки его не тронули. Может, не успели, может, не захотели. Тем более что он зацепился ногой за порожек и растянулся во все крыльцо. Поднял голову и увидел, что Алешка спокойно идет в сторону парка, вокруг него скачут ошалевшие от радости псы, отталкивают друг друга, подставляют свои головы и уши под его руку.
– Нонсенс! – громко прошептал Бонифаций, встал и начал отряхиваться от грязного снега. – Этот Оболенский... Он героический мальчик!
– Он воспитан на лучших образцах классической литературы, – пояснил я, сдерживая улыбку. Даже не улыбку, а дикий хохот. – И музыки.
– Он вне опасности, как ты думаешь?
– Он сейчас в полной безопасности, Игорь Зиновьевич.
Это я знал твердо. Когда Алешка шагал в окружении своей стаи, вокруг них образовывалось безвоздушное, вернее – безлюдное, пространство. Границы которого никто из прохожих не решался нарушить. Даже всякая шпана.
– Я напишу о его самоотверженном поступке в газету, – пообещал Бонифаций. – И о тебе тоже. «Ведь вы этого достойны!»
– Лучше не надо, – посоветовал я. – Зазнается еще. В новой упаковке.
– Да... – Бонифаций в раздумье почесал кончик носа. – Да... Я бы не хотел оказаться в числе его врагов. А тем более – объектом его мести.
Я бы тоже...
Случайность – проявление закономерности. Так говорит папа. Совершенно случайно Алешка вышел на рыбака, который совершенно случайно оказался тем самым Сычом, которого папа когда-то задерживал как карманника и который оказался тем самым «темным гостем», который теперь воровал в квартирах, где отмечали юбилей или справляли свадьбу.
И совершенно не случайно интересы Сыча и Алешки сошлись в одной точке. Этой точкой был талантливый и рассеянный Вадик Кореньков, будущий профессор.
Алешка мечтал подарить ему свою заблудившуюся тридакну, а Сыч рассчитывал с ее помощью войти в доверие к Коренькову, потому что до него дошли смутные слухи о необыкновенной коллекции жемчуга.
Неслабо Алешка использовал в своем арсенале «аналитический прогноз» и «спрогнозировал анализ».
Сначала – раковина, потом – одинокий человек, который ходит на свадьбы к многочисленным родственникам. Подозрение: моряк, а не знает, что такое «лечь на другой галс» («Моряк, – хихикал потом Алешка. – Он в чужих карманах плавал»). Костюм с сиреневым платочком в кармашке, синий паучок в ямке между пальцами...
Честное слово, я бы не только не смог проанализировать эти факты – я бы даже не обратил на них внимания.
А вот этот водила... Помните, Алешка сказал, что в нем, в этом водиле, было что-то странное. Было. Татуировка на пальцах в виде перстней. Алешка сначала подумал: покрасоваться ему хочется, а нечем, а потом узнал от папы, что эти перстни означают отсидки в тюрьме.
Вот тогда он и понял, что вокруг Коренькова роятся жулики и бандиты. Во главе с завистником Глотом.
Этот Глотов, когда был начинающим ученым, украл драгоценный металл – платину, которую выделили лаборатории для научных опытов. Его поймали и отправили в колонию, где он познакомился с домушником – водилой и с карманником Сычом. И где получил кличку Глот.
А после освобождения Глотова не оставили в покое. И он время от времени сообщал Сычу о всяких торжествах в кругу ученых и других выдающихся людей. А сам присматривался, батенька наш, к молодым ученым, особенно к Коренькову. Чтобы попользоваться результатами их научных трудов.
Всех этих людей Алешка называл про себя живоглотами. Потому что их объединяли простые, но противные чувства: зависть и жадность.
Ведь совершенно не случайно Алешка нашел у Сыча дома украденную жемчужину. Просто он вспомнил папин рассказ о суеверной жадности Сыча.
– У некоторых карманников, – рассказывал папа, – есть свои «профессиональные» приметы. Они вообще народ очень суеверный. Например, если такой вор не нащупает в чужом кармане ничего, кроме спичечного коробка, он обязательно должен его вытащить и ни в коем случае не выбрасывать – иначе спугнешь удачу.
Однажды папа из-за этой приметы задержал сразу трех карманников. Он об этом нам не рассказывал, об этом мы прочитали в книге о работниках милиции. Дело так было. Папа обратил внимание на автобусной остановке на троих вполне нормальных мужчин. Только занимались они очень странным делом. Один из них доставал из спичечного коробка по нескольку спичек и отдавал двум другим. А они эти спички клали в свои коробки.
И папа догадался: один из них украл коробок и делился этой удачей со своими дружками. И еще он догадался, что они ждут следующий автобус, чтобы эту удачу пустить в ход.
Папа стал за ними наблюдать и задержал их с поличным. Один – всех троих, здоровенных мужиков.
В книге было написано, что он совершил героический поступок с риском для жизни. Но нас это не удивило – ведь наш папа тоже воспитывался на лучших образцах классической литературы.
– И вот этот Сыч, – вспоминал папа, – если вытащит кошелек или бумажник, никогда их не выбрасывал, чтобы не спугнуть свою воровскую удачу. Он вынимал из них деньги, а кошелек или бумажник прятал у себя дома. Кстати, потом, когда у него делали обыск, эти вещицы становились хорошими вещдоками и уликами. У него в тайнике даже старенький носовой платочек хранился. Тогда еще были такие бабули, которые держали свои крохотные денежки не в кошельках, а завязывали их в узелочек...
