Елена Усачева - Ночь восставших мертвецов
— Что, мне делать нечего? — искренне возмутился Квасников. — О такой ерунде мечтать?
— На некоторых это не распространяется, — отпихнул его Левка, желая получше рассмотреть, чем же таким занимается Шагунов. — Тебя к тому времени уже на свете не будет. Не забудь, ты у нас первый пойдешь на снятие шкурки.
— Да ладно тебе… — начал Сашка и поперхнулся подготовленными словами.
На ладони у Ильки переминался с ноги на ногу крошечный человечек. Вокруг его импровизированной талии был повязан кусочек бежевой ткани.
— Фантастика, — выдохнул Квасников.
— Будем сражаться с ними их же оружием, — решительно произнес Илька, поднимая ладонь выше. — Я… — Платочный человечек повернулся в его сторону. — Мне нужно, чтобы ты сюда привел куклу. Без манекена они все равно ничего не начнут делать. Здесь есть где-нибудь окно?
— Есть, — мрачно отозвался Сидоров. — Только оно закрашено и чуть ли не забито. А дверь, между прочим, железная. Ни единой дырочки.
— Ничего, он найдет, — словно убеждая сам себя, произнес Шагунов.
— А если он того… — Сашка закатил глаза и качнул головой. — Тоже свихнется. Кукла-то уже стукнутая. Вдруг и этого стукнут?
— Этого стучать не по чему, — грустно улыбнулся Илька. — Он мягкий. Ну все, иди.
Человечек спрыгнул с Илькиной ладони, пробежал туда-сюда по комнате, юркнул в угол и исчез.
— Я что-то не понял, — запоздало спросил Сашка, — а у тебя-то откуда столько пергаментов? Ты их штампуешь втихаря?
— У куклы напрокат взял, — пошутил Шагунов. — Глазами расплатился. Когда она свою записку уронила, я помочь ей хотел, но старик опередил меня. Подсунул ей свой пергамент, тот, что Левка букинисту отдал. Про свой я как-то сразу забыл, а тут вдруг нашел.
— Интересно, как этот носовой платок Улю приведет? — недоверчиво пожал плечами Сашка. — На себе притащит? Да она его одной левой по стенке размажет.
— Вот сейчас и узнаем.
Илька нащупал ближайшую стену, опустился на корточки и собрался ждать.
Ожидание затянулось.
Сашка сидел около стены, закрыв глаза и нахохлившись, словно ему было холодно. Левка нервно прохаживался туда-сюда, сюда-туда, и если бы Илька мог это видеть, у него непременно зарябило бы в глазах. Но этих самых глаз у него не было, поэтому оставалось лишь прислушиваться к мерному стуку каблуков сидоровских ботинок, к изредка проезжающим вдалеке машинам, к шуму в соседнем помещении.
Раньше Илька никогда не замечал, что вокруг него столько звуков. Обычно шум был какой-то один: перед доской говорил учитель, надрывался магнитофон, мама звала ужинать, бормотал телевизор. Потеряв глаза, Шагунов заметил, что весь мир состоит из звуков — по улице проезжали машины, где-то грохотал по рельсам трамвай, галдели ребята, за стеной громко ругались.
Причем ругались давно.
Голос старика разобрать было легко. Он накатывал волнами, перекрывая все остальные звуки. Иногда в паузы между неприятными вскрикиваниями вклинивался бухтящий голос — с сумасшедшим коллекционером спорил то ли букинист, то ли Иван Иванович Иванов. Голоса иногда прерывал неприятный скрипящий звук, словно чем-то острым вели по стеклу или по кафельному полу передвигали что-то тяжелое.
В душе Шагунова рождались нехорошие предчувствия, что его рассказ про котел и человеческие кости, которые нужно непременно подкинуть в огонь, не выдумка, а страшная правда. Он попытался прогнать эту жуткую мысль, но образ костра, в который кого-то кидают, не выходил из его головы. Тогда, чтобы отвлечься, он стал вспоминать истории про колдунов Средневековья.
В книжках о том времени ему попадались легенды о философском камне, о том, как алхимики убивали лунный свет, превращая его в золотой песок. Волшебники столетиями искали эликсир вечной жизни, таблетки бессмертия, микстуру неиссякаемого богатства, порошок извечной привлекательности.
Правда, рядом с живой водой всегда появлялась вода мертвая. Плеснул мертвой водой — убил, живой — оживил.
Шибанут главного героя неудачно по голове, он еще глаза закрыть не успеет, а тут раз — две капли живой воды, и он снова целый и здоровый. И давай заново своим мечом врага рубить.
Хлоп — враг падает. С вражеской стороны врачи подбегают, живой водой обрызгивают. И снова они бьются.
Долго.
Месяц, без остановки. Пока у кого-нибудь живая вода не закончится.
Тогда все бегут… Бегут туда, где главный ученый сидит и из корня мандрагоры живую воду выжимает. По капле в год. Но выжать он еще ничего не успел, потому что мандрагору сначала нужно ее же соком, то есть живой водой, полить.
А вода кончилась, нужно у врагов отнимать. Бегут посыльные обратно, а там…
Ударили нашего героя по голове, а спасать уже нечем. Смеются враги, язык показывают.
Тогда послали в стан врага нашего лазутчика. Он во вражеский шатер залез, пару часов вражеские песни радостные послушал да и стащил под шумок скляночку с живой водой. А как вышел он на нейтральную территорию, то решил воду живую не отдавать, самому выпить. Выпил и стал вдвойне живым.
А наши ждали-ждали лазутчика, не дождались. Решили, что его убили, и пошли мстить за него. Перебили всех врагов, лазутчика не нашли, еще больше рассердились. И пошли лазутчика искать…
Илька выпал из задумчивости. Вот ведь история получается. Короче, когда они этого лазутчика поймали, то порезали на мелкие кусочки, получилось много-много пергаментов, способных мертвых людей живыми делать — воду-то он выпил, вот она и впиталась в кожу. И если все пергаменты собрать однажды в одном месте, то лазутчик соберется и снова будет живым и здоровым. И проживет так еще тысячу лет. Пока его снова кто-нибудь на запчасти не разберет.
Можно было придумать другую какую-нибудь легенду, но эта Ильке нравилась больше всего. Она была какая-то безопасная, с надеждой на хорошее завершение.
За стеной упало что-то тяжелое и с гулом прокатилось по полу.
— Это они там котел, что ли, готовят? — прошептал Сашка. — Варить нас будут?
— Столько времени прошло, давно можно было все приготовить, — покачал головой Левка. — И не только нас сварить, но и гостей на ужин позвать.
— Оптимист, — фыркнул Илька и вдруг подпрыгнул, потому что старик издал такой пронзительный визг, что стена завибрировала.
Дверь дрогнула от удара. В Илькиных глазах снова что-то щелкнуло, и они стали видеть. Но видели они не совсем то, что ожидалось. Перед его глазами была не дверь, в которую сейчас должен был кто-то войти, а небольшая темная комната. В углу, с трудом разгибая колени, вставал Сашка, сильно побледневший Сидоров застыл в стороне. Рядом с ним, в упор глядя на самого себя, стоял… стоял… Короче, стоял сам Илька и с удивлением смотрел на… на того, кто смотрел на него.
— Отдай!
Изображение скакнуло в сторону. Шагунова что-то ударило в грудь. Его глаза пронзила острая, резкая боль.
— Ах ты, мелюзга! — возмущенно закричал Александр Николаевич. — Да я тебя на одну ладонь положу, другой прихлопну!
Илька зажмурился, чувствуя, что в каждом глазу у него вспыхнуло по маленькому пожару.
— Стоять!
— Илья Шагунов! — произнесли у Шагунова прямо перед носом. Он оглянулся на звук и увидел, как по полу пробежал платочный человечек. За ним с тапочкой в руке мчался коллекционер.
— Илья… — снова повторил механический голос.
— А-а-а! — своим воплем Илька перекрыл тронную речь куклы — кто-то очень больно ударил его по плечу.
Он опустил глаза и, к своему большому удивлению, увидел в руках куклу Улю. Она дергала руками и ногами, пытаясь вырваться или дотянуться до Илькиного лица. Глаза у нее при этом были бесцветно-серые, слепые.
На радостях, что он снова с глазами, Илька чуть не расцеловал Улю. Но вовремя спохватился, сунул ее под мышку и бросился к двери.
— Ходу отсюда! — крикнул он через плечо приятелям.
На бегу он подхватил платочного человечка, который все еще носился по комнате, и посадил к себе на плечо. Тапочка просвистела у Шагунова над головой.
— Ах вы, черти! — простонал Александр Николаевич.
Илька обернулся. Ему вдруг стало интересно, что коллекционер станет делать дальше, что бросит после тапочки. Вдруг что-нибудь ценное. И, не глядя, налетел на кого-то.
Этот кто-то мягко спружинил, отталкивая Шагунова от себя. Илькина душа ухнула в пятки. Руки чуть не выпустили куклу.
— Илья Шагунов, — с обидой в голосе произнесла Уля, звонко ударяясь об Илькину коленку.
Иван Иванович Иванов неприятным тяжелым взглядом посмотрел на застывшего Ильку.
— Отдай, — прошептали стены.
К лицу Шагунова потянулись темные руки. Илька почувствовал на своем языке неприятный горьковатый вкус, словно в рот ему что-то положили. На мгновение стало страшно: вдруг это сбывается его недавнее видение, в котором он становился таким же послушным рабом пергамента, как и все.
