Поль Берна - Пианино на лямке
Марион призадумалась. Все эти люди смотрели на неё так дружелюбно — ей не хотелось нарушать возникшую доверительную атмосферу, заставляя их вспоминать то, чего они стыдились. Она, улыбнувшись, потупилась.
Месье Тео взглядом поблагодарил её за деликатность.
— Нужда и невезение порождают куда больше воришек, чем настоящая алчность, — рассудительно заметил он, качая головой. — Беда в том, что, если однажды такое дело сошло с рук, дальше уже трудно устоять перед искушением. Так одна кража тянет за собой другую, вор матереет и уже не может вырваться из этого порочного круга. Лучшее, что можно пожелать случайному воришке, которого на кражу толкнула безысходность или какая-нибудь крайняя необходимость, — попасться при первой же попытке. Тогда, если человек по натуре неплохой, наказание идёт ему на пользу и больше он на эту дорожку не сворачивает; но тут самое главное — чтоб человек вновь почувствовал, как хорошо просто честно жить.
Марион слушала, затаив дыхание.
— Среди тех, кого ты здесь видишь, рецидивистов нет, — продолжал месье Тео, — и ты правильно сделала, что не стала расспрашивать их о прошлом. Наказание своё они получили, с обществом в расчёте. Тюрьма для них просто одно из тяжёлых воспоминаний, и больше им никогда не взбредёт в голову поживиться чужим добром.
— Это точно, — хриплым голосом подтвердил коротышка.
— Я себя чувствую прямо новорождённым ягнёночком. А ты, Длинный?
— Я, — провозгласил тот, воздев руку к небу, — я невинен, как в день первого причастия. Чес-слово!
Марион оглянулась на двух «драных котов».
— А мы чего, мы просто грузчики-подёнщики, — сказал первый, сгибая руку и демонстрируя бицепсы. — Ты помнишь судью, Тото?
Тото помотал головой.
— Судья? — ангельским голосом спросил он. — Какой ещё судья? Я только-только из лицея, пять лет отучился в провинции. Меня там научили вырезать из дерева уточек. Правда, со временем это надоедает. Видеть не могу уток, даже на картинке…
Большой Сакко, всё ещё красный как рак, молчал. Месье Тео дружески поддразнил его.
— А вот этот троглодит, — сказал он Марион, — три года был шеф-поваром в отеле с решётками на окнах. Видишь, какую морду наел?
Марион рассмеялась.
— Как видишь, — заключил месье Тео, — мы тут убийц не держим, всего лишь незадачливых воришек…
— А слепой? — спросила Марион.
— Да, теперь о слепом, — медленно проговорил месье Тео. — тебе невтерпёж узнать про него побольше, но если я сейчас расскажу всё, что знаю, это может отбить у тебя охоту помогать ему, как сейчас помогла. Почему? А потому, что у него-то на совести кое-что похуже — много хуже… Послушай: согласна ты пока что довериться мне? Видишь ли, в силу разных обстоятельств мне пришлось провести пятнадцать лет среди распоследних подонков. И в этой массе попадались люди, достойные лучшей участи, люди, способные вернуться к честной жизни. Я знаю, что говорю. Опыт позволяет мне оценить меру добра и зла в подобных делах. Правосудие — запомни это, девочка, — правосудие сурово к преступникам и остаётся суровым к раскаявшимся, к тем, кто искупил свою вину. Что плохого в том, чтоб смягчить по мере сил эту суровость, помочь хотя бы некоторым бедолагам, которым закон отказывает в поддержке? Слепой, можно считать, выродок, гнусный отщепенец даже по меркам преступного мира, чудовище, которое люди с радостью бросили бы подыхать. Но он никого не убивал, и за свои дела заплатил, девочка, заплатил с лихвой… вот почему я надеюсь на твою доброту…
Марион тихонько кивнула в знак согласия.
— Хорошо, — сказал месье Тео. — Возвращайся к ребятам и попроси их потерпеть до вечера. Тем временем мы с Сакко осторожно наведём справки об этом месье Боллаэре, который с появлением слепого удрал в другой конец Лювиньи. В шесть часов ступайте все на ту забытую улочку, где никогда никого не бывает. Спрячьтесь там и ждите, только тихо. Когда месье Боллаэр вернётся с работы в своё укрытие, слепой тоже придёт и будет играть у ворот парка. Вот тут уже ваш выход: вокруг слепого должно быть много детей, чтоб развеять ореол ужаса и отвращения, который всё ещё над ним витает… Сделаешь?
— В шесть часов мы будем на месте, — сказала Марион, вставая. — Все десять человек.
Она свистнула Фифи и лёгкой походкой, не оборачиваясь, пошла к калитке.
Раскаявшиеся воры месье Тео провожали её взглядом со смешанным чувством: было в нём сколько-то стыда, а больше — сожаления. Если сложить все их сроки, получалось много-много дней тюрьмы, и появление среди них Марион во всей её детской прелести впервые наглядно показало им, как бездарно потеряно это время.
Через пять минут после ухода Марион перед домом 58 со скрежетом затормозил почтовый грузовичок. Из него вылез водитель, Ритон, а следом Амедей, газетчик с автостанции. Сакко открыл им калитку.
— Какие инструкции на сегодня? — спросил Ритон у месье Тео.
— На первую половину дня — никаких, — ответил бывший жандарм. — Анатоль играет в квартале Ферран. Но вечером предстоит некоторое изменение в программе…
Он объяснил им, какой оборот приняли дела слепого благодаря вмешательству детей. Пополь, Длинный и двое других уже собрались идти в доки, но притормозили, чтобы выслушать распоряжение своего покровителя.
— Не будем мешать ребятишкам, — сказал месье Тео. — Они и без нас прекрасно справятся. Ты, Ритон, забирай Амедея и съездите — прямо сейчас — осмотрите этот тупичок. Потом объясните всё доктору Арахису, и пускай старик к назначенному времени отведёт туда слепого… Только с тупиком поосторожней, не привлекайте к нему внимания.
Мальчик в парке
В шесть часов солнце уже начинало клониться к закату, и от деревьев потянулись прохладные шлейфы предвечерней тени. Примчавшись на забытую улицу, все в мыле, ребята наслаждались этой прохладой, напоённой ароматами окрестных садов. Они укрылись в самой глубине тупика под густой листвой каштана, ветви которого низко свешивались через полуразрушенную стену последнего сада.
— Больше я ничего не знаю, ничего не могу сказать, — в который раз повторяла Марион. — Наше дело — ждать. Слепой обязательно придёт…
Улица, по-прежнему пустынная, мирно дремала под синим с золотом небом.
Прошло четверть часа, и за стенками, затрудняющими въезд, послышался шум мотора. Машина замедляла ход, чтобы обогнуть препятствие. И вот показался старенький «Рено» месье Боллаэра. Душераздирающе взвизгнув тормозами, он остановился перед гаражом, наполовину въехав на тротуар.
Месье Боллаэр, бледный и озабоченный, распахнул двустворчатые двери, загнал машину в гараж, вышел и вдруг замер на месте, напряжённо прислушиваясь, словно до него донёсся сквозь тишину стук десяти ребячьих сердец.
— Похоже, он что-то заподозрил, — шепнула Марион на ухо Фернану.
Месье Боллаэр посмотрел в дальний конец тупика, но листва каштана надёжно укрывала соглядатаев. Он ничего не увидел. Небрежно ногой затворил двери гаража и пошёл к воротам, нашаривая в кармане ключи.
В густой зелени парка, вокруг дома, полускрытого цветущей бирючиной, не заметно было никакого движения. Месье Боллаэр, миновав ворота, отпер железную дверку в садовой стене, оглянулся напоследок и скрылся из виду.
Не прошло и двух минут, как из-за заграждения появилась знакомая обтрёпанная фигура: Сто Су! Младшие захихикали.
— Знает хозяйский распорядок, — пробормотал Габи, отвешивая подзатыльники, чтобы унять неуместное веселье.
Клошар вступал на забытую улицу с не меньшей осторожностью, чем ребята. Убедившись, что там, как всегда, пусто и тихо, он подобрал окурок, брошенный месье Боллаэром, с наслаждением затянулся и крадучись направился к лестнице гаража. Заглянул в дверь, проверяя, на месте ли машина. Успокоившись на этот счёт, Сто Су не без труда вскарабкался по скрипучим ступенькам и влез в чердачное окно.
— Как бы он нам не помешал в самый ответственный момент, — прошептал Фернан.
— Побоится высовываться, — сказал Габи. — Ему бы только зенки залить, а наши с Боллаэром секреты его волновать не должны.
Малыши, возбуждённые донельзя, попискивали в тени, как птенцы в гнезде.
Вдруг Марион знаком заставила всех замолчать. Едва уловимый обрывок мелодии таял в шуме близлежащих улиц.
— Это он, — прошептала девочка. — Теперь тихо всем…
Слепой, должно быть, шёл очень медленно и на ходу играл свою излюбленную песню, с каждым шагом приближаясь к забытой улице. «На грош любви»! Было что-то патетическое, берущее за душу в постепенном нарастании печального мотива, который пробивался сквозь дальний уличный шум, перекрывал его, набирая силу по мере того, как музыкант приближался к тупику. Сердце у Марион сжалось. Она одна догадывалась, какое выстраданное послание заключал в себе старый цыганский романс и что может произойти в этом безлюдном закоулке.
