Лога - Голубков Михаил Дмитриевич

3

Тягостны, однообразны стариковские думы.

Игнатий лежит на печи, смотрит в надоевший, засиженный мухами потолок, мычит что-то себе под нос, слова застревают, путаются в сивой бороде. Порой он переваливается на бок, к краю печи, поднимает свою копну-голову, глядит — не посветлело ли за окном, не перестало ли капать с крыши?

Не посветлело, не перестал дождь. Какой уж подряд день нудит. И не расходится по-настоящему, и не стихает. В лес не дает наведаться.

Были бы ноги здоровые, не посмотрел бы на эту морось. А то что и говорить, никудышные уже ноги-то, стариковские, семьдесят с хвостиком носят. Два последних года как прихватило их, так и не отпускало, ныли нещадно, «скрыпели», будто несмазанные, в коленках — ревматизм и еще какие-то болезни, как сказывают врачи, навязались. Но нынешней осенью болезни отступили вроде, отошли маленько «ходули», отмякли суставы и косточки — надолго ли? — и Игнатий решил поохотиться последний сезон, проститься с лесом. А то как-то враз занемог, не успел лесу и спасибо сказать, низкий поклон сделать.

Решил поставить на зиму капканы. Авось повезет, попадется одна-другая желтогрудка. Порадует сердце старику. На большую охоту, уж конечно, и надеяться не приходится, но душу отвести можно.

Ладно, съездил в сентябре в райцентр, в заготконтору, заключил договор на полтораста рублей, на сдачу пяти куничек. Меньше чем на пять куниц договор не заключают. Только так ныне с охотниками разговаривают. Никакого тебе почета, никакого доверия, будто он не сдаст, коли больше добудет.

— Что мало обязуетесь, Игнатий Терентьевич? — спросили его в заготконторе. — Плану нас горит, не знаем, как выкрутиться. Вовсе не стало промысловиков.

— Мне бы, старику, и этих-то, дай бог, поймать.

План у них горит, охотников не хватает. Откуда им быть, охотникам? Тут вон деревни целые исчезают, хлеб убирать некому, не то что охотничать. Везде планы горят, везде люди требуются. И куда они подевались, люди-то? Ни мору ведь, ни войны давно не было... Куда все разъезжаются, куда притыкаются? Почему людей на самые что ни на есть важные дела не хватает?

Ведь чего только не понаделали, не изобрели уже ученые, академики, профессора разные: и машины-то всякие, и телевизоры, и бомбы страшные, и в космос-то сейчас каждый год не по одному разу летают, а вот полегшую пшеницу с сырого поля убрать не могут. Не могут — и все тут. Может, тогда и космосом поменьше заниматься, пока на земле порядка путного нет? Ведь космос, науки, изобретения разные — дело это без конца и без края, порядок же на земле и в душах людских всегда нужен. В первую очередь нужен. А после уж космос, науки эти самые. Без первого, без матицы, так сказать, не будет большого толку и от второго.

Уймется наконец погода или нет?

Игнатию только и надо-то — попасть к Плутаихе, в Плутаихинский лог, пройти своим зимним путиком, подправить, подновить, подготовить к сезону кое-какие надежные, самые уловистые дуплянки, которые редкая куница стороной обходит. Всего-то и сделать потихоньку-помаленьку кружок километров в двенадцать-тринадцать.

Это был темный, дремучий и сонный лог, заросший вековым перестойным лесом. Лес уцелел тут лишь потому, что лесозаготовители не смогли вырубить его по крутым склонам. Вырубить, впрочем, и смогли бы, ведь заготавливают как-то древесину в горах, да просто не пожелали. Зачем надсаживаться, уродовать себя и технику, когда кругом полно более доступного леса.

Так сохранились, выстояли кое-какие лесные массивы и массивчики в здешнем краю, сохранились в них речки и ручьи от полного высыхания. В лога те собирается зверь, слетается птица. Зимой здесь есть где спрятаться от леденящих северных ветров, свободно и разбойно гуляющих над вырубленными, опустошенными пространствами, от жестких декабрьских и январских холодов, загоняющих в снег, в хвою, в дупла и норы все живое в лесу. Летом лога хранят тень, прохладу, спасают от немилосердно палящего на вырубках солнца, укрывают от ливневых гроз, неожиданно налетающих, вонзающих в косогоры, в уцелевшие на них столетние липы синие молнии, — гроз, окатывающих землю от края до края беспрерывным громовым наплывом, обивающих иногда листву крупными яйцевидными градинами.

Было в логах больше и корма: шишек для белки, ягод для рябка, глухаря и прочей боровой мелкой птицы. А там, где рябок и белка, там и куница держится. Там, где по речкам есть хоть какая-нибудь рыбешка, там и норка, и выдра с семействами своими. Барсук роет по крутым склонам глубокие норы, волки отыскивают себе укромные, потаенные места под логова, медведи находят, выстилают и обихаживают берлоги, укладываются в них на зиму. Заяц-беляк, наглодавшись в осиннике молодых, нежных побегов, скатывается в лог на дневку, чутко затаивается где-нибудь под мохнатым лапником мелкого ельника, лоси спускаются летом на водопой, на кормежку, трава здесь выше, сочнее и слаще, оводов же, слепней и всякого другого гнуса — поменьше.

Для всех находится место, приют в логах.

Плутаихинский лог был издавна охотничьим угодьем Игнатия. Он исходил его вдоль и поперек, знал в нем каждое приметное дерево, каждый приметный кустик. Знал, где можно всегда поднять табунок рябчиков, где спугнуть с лежки зайца, где набрать полный туес черной смородины, наломать белых грибов, нарезать на засолку хрустких груздей и рыжиков. Не было тайн у лога от Игнатия.

Промышлял Игнатий и по другим логам, но чаще охотился в Плутаихинском, больше настораживал там плашек на белку, черканов на колонка, больше наделывал и дуплянок под капканы на куницу.

Лог, без конца петляя и меняя направление, тянулся с юга на север километра четыре. В верховьях он разветвлялся на множество мелких отростков-ложков, питающих ручьями Плутаиху, которая и сама в верховьях походила на мелководный ручей, сама была по-ребячьи звонка, говорлива и шустра. Леса там сохранилось меньше — не такими глубокими и страшными оказались ложки для лесозаготовителей в истоках Плутаихи.

4

Вдоль речки, заросшей по берегам глухим густолистным ольховником, Ларька оставил позади деревню, свернул потом, пошел к видневшемуся на взгорке лесу тропкой, проложенной прямо через поле. Пшеничная стерня на тропке вытерта, земля утоптана, твердая. Тропкой пользуется не один Ларька, а и грибники, ягодники. Но сейчас посреди поля гулко, пронзительно тарахтел бойко, накатисто бегал колхозный трактор, вспарывал плугами, делил поле надвое, ширил с каждым своим заездом темную полосу пашни, объезжая, опахивая лишь соломенные скирды, далеконько разбросанные, разбежавшиеся друг от дружки, — урожай нынче собрали опять маломальский, опять не успели кое-где взять пшеницу до дождей. Серо, уныло кругом. Скирды низко осели, оплыли, почернели сверху под частой осенней моросью, ждут терпеливо зимних заморозков, когда их по первому неглубокому снегу утянут тросами на ферму, на прокорм скотине. Ну а поле сегодня к вечеру из желтого, золотистого превратится в темное, жирными крупными пластами поблескивающее — нужно будет торить новую дорожку.

Дойдя до пахоты, Ларька, хоть и некогда было, остановился, подождал трактор. Из кабины к нему вылез Родька Малыгин, щупленький, низкорослый, совсем заморыш против долговязого, ширококостного Ларьки. Они поздоровались за руку.

— Ты чего мне колею ломаешь? — спросил с напускной грубостью Ларька.

— Другую вытопчешь, — оглядывал озабоченный Родька поле. Тракторист он был рьяный, жадный до работы. — А мне этот клин поднять приказано.

— Поднимешь, куда он денется. — Ларька ехидно усмехнулся. — Ты ведь у нас тот еще молодец-удалец. Ударник, передовик... герой! Вчера девки в клубе только на тебя и зыркали.

— Да ладно тебе...

Вчера вместе с другими деревенскими парнями Родька тоже ездил в райцентр, на призывную медицинскую комиссию. После комиссии шатались всей компанией по городку (обратный автобус был не скоро), зашли перекусить в какую-то забегаловку, выпили разливного, домой приехали навеселе, шумные, по-братски сплоченные, вечером, перед танцами в клубе, устроили еще складчину, слетали в магазин за водкой — гулять так гулять, последние денечки, последнюю осень дома! А там, после армии, кто знает, кого и куда разметает судьба? Многие ли вернутся обратно в Кондратьевку? Да и будет ли она жива-здорова, Кондратьевка, через два-то года? Не опустеет, не стихнет ли совсем, как многие деревушки вокруг? К этому ведь все дело идет. Домов в деревне еще полно, а бригада набирается худая, малосильная, на добрую часть бабская — людей нехватка. И все меньше и меньше становится — растекается, исчезает куда-то народ, глохнет, хиреет год от года Кондратьевка, хоть она и не включена в список «неперспективных». Вот ведь какое половодье накатило, вымывает и вымывает людей из деревень. И будет ли конец этому?