Николай Мизийски - Желтая маска
— Чтобы и Васко прикрепили! и Жору Бемоля! и Стефана Второгодника! Гораздо лучше будет, если ты станешь нам помогать, а не мы тебе. И мы будем стараться — честное пионерское!
— Хорошо, — ответила Калинка.
Наступила тишина облегчения, было только слышно, как мы развязывали узлы на скатерти. Она была льняная и приятно шуршала…
Глава II. Два новых знакомства
Закрытая дверь соседней комнаты пропускала звук. В этом я убедился, когда совершенно неожиданно услышал, дрожащий от волнения мужской голос:
О Тангра! Меч свой огненный возденьНад тем, чье зло повергло этот день,И сокруши сынов Константинополя!Не плачем женским, не предсмертным воплем,А гневным кличем у священных стенПусть огласится Плиска в этот день!
Незнакомец за дверью замолчал. Заговорил Крум. Его голос тоже дрожал:
— А та комната… мне кажется, того… не пустая, а?
— В этом что-то есть, — уклончиво сказал я.
В этот момент открылась дверь. На пороге стоял взлохмаченный молодой человек в коротких брюках и домашних тапочках.
— Познакомьтесь с моим дядей Трифоном! — весело сказала наша одноклассница. — Недавно он окончил театральный институт и уже работает.
— И работа эта — не из легких, — сказал молодой человек со вздохом. — Особенно сейчас. Мне приходится учить драму «Нашествие Никифора» — так сказать, героическую летопись борьбы хана Крума против византийцев. А еще мне предстоит готовить и другую пьесу, в которой…
Знакомясь, мы старались быть весьма учтивыми и галантными, разумеется, в надежде понравиться нашей молодой хозяйке. Крум даже оказал, что он очень восхищен стихами, что они были прекрасно продекламированы: громко и с выражением.
— Было бы недурно, если б мой режиссер придерживался такого же мнения, — мечтательно произнес дядя Калинки. — Уж очень хочется стать великим артистом!
Тут он повернулся ко мне:
— У тебя на этот счет, конечно, свое мнение, не так ли?
Я уже не мог оставаться галантным:
— Теперь все хотят стать футболистами или хотя бы артистами, чтобы получить мировую известность. Но мне думается, для этих занятий, кроме желания, надо иметь талант.
— Например?
— Например, на стадионе…
— Не на стадионе, а на сцене, — поправил Трифон Манолов.
— Там надо быть разным в разных ролях или как это у вас называется…
— Верно. А еще что?
— Не стоит выставляться перед публикой с разными декламациями!
Дядя Калинки не сдался. Мне даже показалось, что он улыбнулся.
— То, что вы случайно услышали, — сказал он, — вложено автором в уста кавхана Бегула, ближайшего соратника и помощника хана Крума. Он появляется во втором акте пьесы, совершает жертвоприношение и молит своего языческого бога Тангру о помощи в борьбе с коварными византийцами. Но мольба есть мольба, и я, актер, не имею права ни изменять текст, ни переделывать спектакль… А ты, Саша, когда-нибудь играл на сцене?
Не будь при этом разговоре моего друга Крума, я сказал бы, что играл. Ничего не стоило обмануть лохматого молодого человека. Но Крум был в свое время свидетелем увольнения меня с должности «артиста» в школьном драмкружке. Он своими ушами слышал, как руководительница мне сказала: «Для этого искусства, кроме желания, человек должен иметь еще и талант». Те же самые слова, какими я только что поучал дядю Калинки. Поэтому на его вопрос я ответил скромно:
— Для сцены у меня не было свободного времени, но в театре я разбираюсь. Почему бы и нет? Ведь не обязательно быть поваром, чтобы оценить вкус блюда.
— Мудрый афоризм! — опять согласился дядя и, видимо, от смущения покраснел. — Скажи еще что-нибудь полезное, и я начну следовать всем твоим советам.
Мама всегда учила меня помогать людям в трудную минуту.
— А что если вам поступить в сельскохозяйственную академию! — дружески сказал я. — В артисты вы не годитесь, а если станете, например, агрономом или зоотехником, вам непременно повезет. Будете жить в деревне, кушать свежие овощи и фрукты, а для этого вам не надо будет предварительно зубрить стихи!
Он поправил волосы, рассеянно пообещал, что когда-нибудь отблагодарит меня за эти добрые советы, и ушел в свою комнату.
— Ты плохо себя вел с этим хорошим человеком, — накинулся на меня Крум. — Вместо того чтобы поддержать, ты довел его до отчаяния!
— Ну и что? — победоносно ухмыльнулся я. — Театр будет избавлен еще от одного неудачника. С меня и того довольно.
Я ожидал, что Калинка тоже меня упрекнет, но она все время что-то искала в буфете и не слышала моих слов. А может быть, просто делала вид, что не слышала. Потом она сказала разочарованно:
— Коробка пуста. Я съела все конфеты. И вам не осталось.
— Ничего, — сказал я.
— Жалко, — сказал Крум.
Калинка решительно откинула свои русые косы:
— Я схожу в магазин, он близко, за углом. Подождите меня.
— Не ходи, — еще более решительно остановил ее мой друг.
Я онемел бы от удивления, если бы все сразу не выяснилось.
— Поскольку ты недавно болела, я схожу в магазин сам. Сколько стотинок ассигновано на эту благородную цель?
После непродолжительного спора они договорились, что пойдут вместе: Калинка будет за конфеты платить, а Крум будет конфеты нести.
Я остался в комнате один.
— А вообще, здесь жить можно, — сказал я себе негромко и вытянул ноги под столом до стула, стоящего напротив. — Не то, что на нашей улице. Там оглохнешь от одних автомобилей.
Со стороны окна долетели три равномерных звука: стук, стук, стук!
Я обернулся. Никого. Наверное, это ветер продолжал качать ветви айвы, ударяя ими о стекло.
«Стук, стук, стук!»
Снова три раза и снова равномерно. Ого! Даже самые умные из всех ветров не могут этого сделать.
Я подошел к окну и осторожно открыл его:
— Эй!
Кроме веток, листьев и плодов ничего не было. Я успокоился и сорвал одну айву. Она была еще зеленой. Так же, как и две, последовавшие за ней. Стало ясно, почему Калинка не угостила нас этими фруктами.
«Если бы Крум знал, — подумал я, — он не смотрел бы на них так алчно!»
Только я собрался закрыть окно, как увидел на подоконнике черную кожаную перчатку. Тут же появилась вторая.
— О! — вздрогнул я и отскочил к буфету.
Перчатки зашевелились: верный признак того, что в них находились руки.
— Какая приятная встреча! — медленно сказал картавый голос.
В следующее мгновение обладатель голоса и рук выпрямился в оконной раме. На нем была красная жокейская кепочка с пуговкой на макушке, широченный спортивный пиджак в лиловую и голубую клетку, пестрый шарф, надетый на голую шею вместо рубашки, и некогда черные брюки, давно вылинявшие от солнца и дождя. Прекрасное сочетание!
Но не только это производило сильное впечатление. Вся верхняя часть его лица скрывалась под бледно-желтой маской, которая могла бы испугать и самого храброго человека. Глазные прорези были узки и несколько вытянуты в стороны — как будто передо мной стоял китаец без бровей. Вдобавок ко всему эта таинственная личность обладала удивительным проворством: вскочила ко мне в комнату без малейшего звука!
— Сядь на стул, — приказала личность.
Я сел.
— Положи руки на стол!
Я положил.
Незнакомец предпринял все необходимое для своей безопасности.
— Меня зовут Джерри Блейк. Можешь звать меня просто Джерри. А если пошевелишься, пожалеешь.
— Не пошевельнусь, — пообещал я.
— Как тебя зовут? Говори быстро!
— Александр Александров Александров-младший, улица Балкан, дом 36.
Человек в маске поджал губы:
— Ты живешь не здесь?
— Нет. Здесь я в гостях.
— Еще ничего не украл?
Хотя желтая маска мне внушала некоторое беспокойство, я старался выглядеть как можно спокойнее. Чтобы ввести незнакомца в заблуждение, я с достоинством отпарировал:
— На мелочи не размениваюсь. Предпочитаю государственные банки.
Джерри Блейк сочувственно похлопал меня по плечу:
— Что ж, дорогой коллега, по правде признаться, поначалу я тоже присматривался к банкам. Но, увы, все деньги и ценности там хранятся в громоздких стальных сейфах, неудобных для открывания. Сплошные секретные замки со звонками, сиренами и прочими источниками лишнего шума. И в довершение ко всему — просто ужас как много милиции!
Его картавое «р» меня раздражало. Видимо, Джерри Блейк: начал заниматься воровством в слишком раннем возрасте и у него не было времени ходить в детский сад для исправления дефектов речи. Ему я об этом сказал как можно корректнее. Но вор не удостоил мои слова вниманием. Острым взглядом он окинул скромную комнатку. На его лице, насколько позволяла видеть маска, отразились гнев и разочарование.
