Валерий Гусев - Враг из прошлого
— О, господи! — вздохнул папа.
Дорога свернула от берега и снова нырнула в лес, под ветки деревьев и под щебет птиц, подальше от туманов. И вскоре мы остановились возле небольшого домика за невысоким заборчиком.
— Мой дворец, — с улыбкой похвалился Матвеич, когда мы выбрались из машины.
Дворец Матвеича был очень похож на скворечник. Двухэтажный такой птичий домик. К тому же во втором этаже было только одно, очень круглое окошко. То ли леток для скворца, то ли корабельный иллюминатор.
А на участке вокруг дома не росли никакие грядки, не было никакого укропа вроде редиски, как Алешка сказал. И никаких кустов со смородиной и клубникой. Росли только высокие деревья и густая темно-зеленая трава. Мне по пояс, Алешке по шейку. Иногда с озера долетал легкий влажный ветерок, и тогда эта трава ходила волнами. И деревья скрипели, как мачты парусного корабля. И казалось, будто двухэтажный скворечник плывет по бурному морю зеленого цвета во главе сосновой эскадры.
— Как мило, — сказала мама. — Я бы хотела здесь пожить.
— Ты этого достойна, — поддержал ее Алешка. — Но дома, без нас, тебе будет еще лучше.
Мы забрали из машины свои вещи и поднялись в дом по крылечку, похожему на капитанский мостик.
В доме было всего две комнаты — одна внизу, другая — на втором этаже, куда круто вертелась винтовая лестница с деревянными ступеньками. Имелась еще кухня, которую Матвеич называл почему-то камбузом — на корабельный лад.
В нижней комнате ничего особенного не было. Ничего такого, что подсказало бы: здесь живет на покое легендарный сыщик, гроза воров и бандитов. Будущий писатель.
На стенах было много разных фотографий, но не в тему. Не криминальные, а морские. Боевые корабли, высокий маяк, о подножие которого разбивались штормовые волны, бравые матросы на стальных палубах, под сенью грозных башенных орудий. А одна фотография была в виде портрета молодого моряка в бескозырке набекрень. Надпись на ее ленточке — название корабля — никак не читалась. Потому что на лихо заломленной бескозырке виднелось только загадочное окончание слова: «…чивый».
— Это я в молодости, — похвалился Матвеич. — Матрос с гвардейского эсминца. Ну да ладно. Разговоры потом. У нас, у вятских, обычай такой: если в доме гость, хоть свой, хоть чужой, сперва напои, накорми, а потом расспрашивай.
— Как у Бабы-яги в сказке, — добавил вполне серьезно Алешка. — Сначала надо Иван-царевича накормить, в баньке попарить, а потом на сковороде в печку засунуть. Сытого и чистенького.
Матвеич сначала прищурил свои добрые глаза, а затем рассмеялся:
— А ты, Лешка, случаем, не вятский будешь? Мы, вятские — мужики хватские.
— Мы не вятские, — перемещаясь поближе к столу, где мама с помощью Матвеича накрывала стол, пробормотал Алешка. — Мы не вятские, мы вернадские.
— Знаешь, мать, — сказал папа, — заберем-ка мы его обратно, в Москву. Мне Матвеича уже жалко.
— Не отдам, — возразил Матвеич. — Он мне нравится.
— Я этого достоин, — скромно отозвался Алешка. — Хоть и не вятский. — Тут он притормозил. — А мы куда заехали ваще? Ехали к тверским, а попали, что ли, к вятским?
— Куда надо попали, — успокоил его Матвеич. — Я вятский родом. А вятские, они…
— Хватские, — кивнул Алешка. — Уже знаю, два раза.
На столе, к счастью, появился обед. Огромное блюдо зелени (редиска вроде укропа, салатик), тарелки с окрошкой.
— Сам выращиваешь? — спросил папа Матвеича. — Ты огородник теперь?
— И веселый молочник, — Алешка ткнул пальцем в кувшин с холодным молоком. — У вас и корова есть?
— Ошибаетесь, граждане. У нас, у береговых жителей, огородов нет. И коровы с молоком тут не бродят.
— И фруктов нет, — сказал Алешка, — потому что нет снежных вершин.
— Потому что здесь дожди очень обильные, да и по весне озеро сильно разливается. Я, бывает, прямо с мостика… то есть с крыльца в лодку перешагиваю. Какой уж тут огород. А зелень и молоко нам тетя Фрося носит. Она неподалеку, на горушке живет. Там у нее и сад, и огород, и корова с курочками. Славная женщина!
— Кормилица, — согласился Алешка.
— Нам пора, — отобедав, сказал папа. — Надеюсь засветло доехать. А вы, — он повернулся к нам, — поступаете в полное распоряжение полковника в отставке Матвеича. Слушаться его беспрекословно. Как меня. И маму.
— Тогда ничего, — обрадовался Алешка, — жить можно.
— Значит, так! — Полковник в отставке встал. — Принимаю командование. Сообщаю: делать вам можно все, что не запрещено. Ясно?
— Так точно, товарищ полковник, — вытянулся перед ним Алешка. — А что запрещено?
— Первое. Запрещено ходить на песчаный карьер, это опасное место. На втором этаже, где вы будете жить, есть две вещи, которые нельзя трогать: штурвал на одной стене и мой именной пистолет на другой. Запрещено также ныть, скулить, бездельничать. Это все.
— Прекрасно, — сказала мама, вставая. — Хорошо, что вы их предупредили. Первое, что они сделают, когда мы уедем, — это станут крутить штурвал на одной стене и стащат пистолет с другой стены. А потом убегут на карьер. Навстречу опасностям и приключениям.
(Мама оказалась права. В отношении всех трех объектов — штурвала, пистолета и опасного песчаного карьера.)
— Что ты, мам! — горячо обиделся Алешка, вытаращив свои большие «правдивые» глаза. — Ты же нас знаешь!
— Я вас прекрасно знаю! И поэтому по первому же тревожному звонку от товарища полковника в отставке я пришлю за вами папу.
— Он нас не найдет, — хихикнул Алешка. — Мы спрячемся в карьере.
Как ни странно, но Алешка оказался прав. Впрочем, об этом — позже, в свое время и на своем месте…
Родители уехали. Мы с облегчением помахали им вслед с капитанского крыльца, и Матвеич сказал:
— А теперь спокойненько попьем чайку и разработаем стратегию отдыха.
— Вы нам лучше расскажите, как ваш «Чивый» корабль называется? — Алешке это было очень интересно.
Похоже, и Матвеичу приятно было вспомнить далекую молодость.
— Я ведь до милиции на флоте служил. На эсминце с красивым названием «Задумчивый».
— Ни фига! — удивился Алешка. — И о чем же он задумывался? — Задавая вопросы, Алешка успевал накладывать в розетку раз за разом варенье из разных баночек, быстро поедать его и запивать чаем, чашка за чашкой.
— Ну… Задумывался… Ну, например, как лучше выполнить боевую задачу. Как безопасно обойти коварную мель.
— Все-таки, — сказал я, — для военного корабля такое название не очень подходящее. Не боевое какое-то.
— Я бы так не сказал. Думать в бою обязательно надо. Но дело еще в том, что когда формируется эскадра из однотипных кораблей, то им всем дают название на одну букву. К примеру, «Бдительный», «Буран», «Берегущий»…
— А у вас была буква «З»? — догадался Алешка. — В вашей однотипной эскадре.
— Точно. «Забияка», «Заносчивый», наш «Задумчивый». И скажу вам, не так-то просто подобрать названия кораблей для всей эскадры.
— Не просто, — согласился Алешка. — Но запросто!
— Ну-ка!
— «Задира»! — выпалил Алешка.
— «Зануда», — подсказал я, с намеком в его адрес.
— «Зас…» — начал было Алешка, но я его вовремя одернул.
Он невинно похлопал глазами и обидчиво объяснил:
— Я хотел сказать «Застенчивый». А ты что подумал? Не стыдно тебе?
Матвеич усмехнулся и с довольным видом покрутил головой, а я, кажется, покраснел. Зато Алешка не унывал.
— «Задумчивый», — сказал он, — все-таки лучше звучит, чем «Застенчивый».
— Почему так? — заинтересовался Матвеич. Он вообще Алешку слушал с большим интересом. Не привык пока к его «закидонам».
— Ну… — Алешка явно еще не придумал, что сказать. Но быстро нашелся: — Ну, «Застенчивый», он как бы за стеночкой прячется, в порте…
— В порту, — поправил его Матвеич.
— Ну в порту. Прячется, когда другие корабли сражаются.
— Не согласен, — возразил Матвеич. — Вот был у нас один опер. Молодой такой парнишка. И очень застенчивый. Его о чем-нибудь спросишь, так он сразу краснеет, стесняется. И этот наш застенчивый один троих вооруженных грабителей задержал и доставил. А когда ему медаль за это вручали…
— Знаю! — вставил Алешка. — Он так покраснел! И за вашу спину спрятался.
Мама говорит, что мысли у Алешки скачут, как блохи. Блох мы ни разу не видели, тем более — как они куда-то скачут, но Алешка в самом деле переключается мгновенно, как телевизор под пультом.
— А если вы так море любите и всякие корабли, — спросил он Матвеича, — зачем же тогда в милицию пошли? Плавали бы себе по морям и океанам.
Матвеич призадумался, вновь осененный (или овеянный) воспоминаниями молодости.
— Потому, наверное, — сказал он наконец, — что от меня в милиции больше пользы, чем на корабле. — Он вдруг взглянул на часы: — Ого! Засиделись. Пошли-ка наверх. Будете устраиваться в рулевой рубке. Да, и с лестницей поосторожнее.
