Валерий Роньшин - Охота за Красной Шапочкой
Конечно, не отпустят, — согласился Димка. — Но я кое-что придумал…
А придумал Молодцов вот что: он скажет своим родителям, что погостит двадцать дней на даче у Ромки; а Орешкин скажет своим — что погостит двадцать дней на даче у Димки. По расчетам Молодцова, им как раз должно было хватить двадцати дней, чтоб добраться автостопом до Черного моря и вернуться назад в Питер.
Десять дней туда — десять оттуда.
Димка в ярких красках описал Ромке, как клево они будут путешествовать. И Орешкин загорелся этой идеей. Поэтому, когда отец предложил ему поехать в спортивно-подростковый лагерь, Ромка без сожаления отказался. Какой еще лагерь — если впереди его ожидает захватывающее путешествие по России!
И вот теперь выяснялось, что впереди его ожидает фига с маслом.
— Понимаешь, Орех, — смущенно бормотал Димка, — обстоятельства изменились. Я с отцом в Штаты лечу.
Ромка даже не сразу врубился:
В какие штаты?
Ну в Америку. ФБР пригласило папашу одно запутанное дельце распутать.
Орешкин скептически хмыкнул:
А что, в Америке своих сыщиков не хватает?
Сыщиков-то хватает. Но ты же знаешь, мой батя не какой-нибудь задрипанный сыщик. Он — Суперопер.
Да, Ромка это знал. Григорий Евграфыч Молодцов, по прозвищу «Суперопер», был самым крутым сыскарем во всем питерском угрозыске. Ему поручали наиболее сложные дела не только в Питере, но и по всей России. А в прошлом году Григорий Молодцов по линии Интерпола работал в английском Скотланд-Ярде.
И вот теперь его пригласили в Штаты.
— Там у них в Сан-Франциско серийный убийца орудует, — объяснял Димка. — Мочит всех подряд, а фэбээровцы никак не могут его вычислить. Вот папашу и позвали на помощь. А он меня с собой берет. Прикинь, Орех, разве я мог отказаться? Ромка вздохнул:
— Я понимаю, Димыч. Езжай.
Молодцов, видя, что друг не обиделся, тут же обрел свое обычное бодрое настроение.
— Эх, Америка! — восторженно воскликнул он. — Представляешь, Ромыч, настоящих гангстеров увижу. Может, мне даже там какое-нибудь преступление раскрыть удастся. Мы же с тобой здесь вывели на чистую воду бандита Буратино. А их гангстеры — это те же бандиты…
Димка продолжал с увлечением говорить, а Ромка думал о своем. Его-то в Штаты никто не приглашал. И от путевки в спортивный лагерь он отказался. И даже к бабке в Гусь-Франковск ему не поехать — потому что туда едут Катька с Ликой. А он и с той, и с другой в ссоре. Короче, остается — или куковать все лето в Питере, или жить с родичами на даче под Зеленогорском. Один же он к Черному морю автостопом не отправится…
Орешкин еще раз вздохнул.
Когда летишь-то? — спросил он у друга.
Завтра утром, — ответил Молодцов.
Глава II ПИСЬМО ИЗ ЛАГЕРЯ
И вот наступило завтра. И все разъехались кто куда: Катька с Ликой в Гусь-Франковск; Димка с отцом в Сан-Франциско; Ромкины родители в Зеленогорск… Один Ромка никуда не поехал.
Он сидел дома у окна и смотрел на улицу.
Погода была великолепная. А настроение у Орешкина было отвратительное.
«Да уж, — мрачно думал он, — замечательно начались летние каникулы, ничего не скажешь». Любимая девчонка его отшила. Лучший друг — продинамил.
Все идет просто блестяще.
Наконец Ромке надоело пялиться в окно, и он решил пойти на кухню. Перекусить. Дело в том, что Орешкин вспомнил совет своего приятеля Леши Толстикова по прозвищу Толстый. Тот всегда говорил: если у тебя фиговое настроение — надо как следует поесть.
Придя на кухню, Ромка намазал на кусок булки кусок масла, сверху положил кусок копченой колбасы и все это без аппетита съел. Настроение не улучшилось. Орешкин повторил эксперимент. Настроение все равно оставалось паршивым. Он сделал третий бутерброд. Результат был прежний. Тут Ромку заело. Он начал делать себе бутерброды с сыром, с вареньем, с ветчиной и даже с горчицей… И вот когда Орешкин делал двенадцатый «бутер» (на сей раз с котлетой), позвонили в дверь.
В принципе Ромка никого не ждал. А значит, это, скорее всего, какие-нибудь сумасшедшие тетки, которые постоянно ходят по квартирам и предлагают религиозные брошюрки. Или, хуже того, бандиты. Вон по телику все время талдычат: «Не открывайте двери незнакомым людям, не открывайте двери незнакомым людям…» А после этого обычно следуют леденящие душу ка-др, показывающие тех простаков, что не послушались совета и открыли дверь…
Впрочем, звонок был довольно робкий. Явно не бандитский. И Орешкин решил открыть. Предварительно, конечно, поглядев в дверной «глазок».
У дверей, на лестничной площадке, стояла Антонина Карповна Дорожкина — старушка из соседней квартиры. Она была старше Ромки лет на двести, едва передвигала ноги и вечно теряла свои очки. Поэтому, когда ей приходили письма, она ковыляла к Орешкиным и просила почитать.
Судя по всему, так было и на этот раз.
Ромка открыл дверь.
Здравствуй, милок, — поздоровалась старушка.
Здрасте, Антонина Карповна.
А мама дома?
Нет. Она на дачу уехала.
Ах ты, господи, — запричитала Дорожкина, — жалко-то как…
А что вы хотели?
Да вот письмо от внучка получила. А очки куда-то задевались, будь они неладны.
Так давайте я почитаю.
Ой, почитай, милок, почитай…
Они прошли в комнату. Антонина Карповна очень долго усаживалась в кресло, а когда уселась, вдруг вспомнила:
Батюшки, я же плиту не выключила. — Кряхтя и охая, бабка начала вставать.
Да я схожу, выключу, — предложил Ромка.
Нет, нет, милок. Я уж лучше сама… Кое-как поднявшись с кресла, Дорожкина потащилась к себе. А Орешкин принялся за письмо. Почерк у внука Антонины Карповны оставлял желать лучшего. Прошло минут десять, прежде чем Ромка разобрал первые несколько строк.
«Привет, Красная Шапочка, — писал внук бабушке, — Извини, что долго не чиркал. Мусора на хвост сели и пасли плотно. Я хотел когти рвануть, но меня замели с мечеными бимбарами. Пришили дело на треху. И поплыл я по статье в особняк…»
В прихожей раздались шаркающие шаги. Старуха Дорожкина вошла в комнату и снова начала усаживаться в кресло.
— Ну чего там мой внучек пишет? — усевшись, спросила она.
Ромка откашлялся, не зная, что и сказать. — Почерк корявый, Антонина Карповна. Не разобрать.
Ох, и не говори. Корябает как курица лапой.
А ваш внук где живет? — осторожно поинтересовался Орешкин.
В Новгороде. Но сейчас он в лагере. Ромка понимающе кивнул:
Давно в лагере?
Да как лето пришло — так сразу в лагерь и поехал.
И сколько ему еще сидеть? — напрямик спросил Орешкин.
Чего, милок? — не расслышала старушка.
Я спрашиваю, сколько дали внуку-то? — повысил голос Ромка.
Без малого сорок годков, — со вздохом ответила Дорожкина.
Орешкин присвистнул:
Я думал, столько уже не дают.
А ему и не дают, — заверила Антонина Карповна. — Он молодо выглядит.
Кто молодо выглядит? — не понял Ромка.
Да внучек мой. Игорек.
Бабка явно что-то путала. Или Орешкин не врубался.
На всякий случай он решил уточнить:
— А ваш внук в каком лагере?
Старушка наморщила и без того морщинистый лоб:
— Ну в этом, как его… Гос-споди, склероз… ну их раньше «пионерскими» называли… А теперь спортивно… спортивно… Ой, не вспомнить.
Спортивно-подростковые? — подсказал Ромка.
Да, да. Спортивно-подростковые. Он в школе учителем физкультуры работает. А на лето в лагерь уезжает, воспитателем. Лишние денежки никому не помеха, опять же питание бесплатное…
Орешкин посмотрел на конверт и все понял. Письмо было адресовано в квартиру этажом выше.
Антонина Карповна, это не вам письмо, — сказал он.
Ась? — приставила Дорожкина ладонь к уху.
— Я говорю: не вам письмо! — прокричал Ромка.
Старушка растерянно заморгала:
Как не мне?
А так. Видите, квартира двадцать три, — сунул он бабке конверт под нос, забыв, что та без очков не видит. — А у вас — девятнадцатая.
Ах-ах-ах, — заахала Дорожкина. — Дура я дура. Это ж надо так оплошать. У меня ящик почтовый в самом закутке находится. А там темно. Вот я все время соседский и отпираю, сослепу-то. У нас с ней ключи подходят.
Орешкин понял, о ком идет речь. В квартире двадцать три жила девушка по имени Влада. Очень красивая. Когда Ромка первый раз столкнулся с ней на лестнице, у него даже холодок по спине пробежал. Таких красавиц Орешкин видел только в кино.
С тех пор он сталкивался с ней еще два раза. И оба раза Владу сопровождал пожилой мужчина. Он привозил ее домой на иномарке. Впрочем, и у самой Влады была иномарка. «Мазда» красного цвета.
— Я уж не впервой ее письма беру, — продолжала сокрушаться Дорожкина. — Прямо так неловко… Может, ты сходишь, отдашь письмо?..
Ромка с готовностью согласился. Ему было интересно посмотреть, как живет Влада.
