Лев Давыдычев - Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство
— Ты звал меня, генерал-лейтенант? — раздался негромкий, хрипловатый, на редкость противный голос, щелкнул выключатель, зажглась люстра, и я увидел… Вы только представьте себе такую… слова не подберу… картину, что ли… Стояла передо мной, — а я лежал в кровати, — особа в огромных чёрных очках, длинноволосая — этакая седая пакля до острейших плеч, — в белой короткой юбке, чёрном свитере и красных сапожках. — Ты звал меня, я здесь! — И она мерзко, с присвистываниями хихихикнула.
— Кто… ты… такая? — с трудом выговорил я, хотя сразу догадался, что же это за особа передо мной. — Кто ты? — постарался я спросить как можно грознее, чтобы придать себе храбрости.
— Я Смерть! И ты сразу узнал меня! — прохрипела она, села, закинув ногу на ногу (то есть кость на кость), и продолжала, давясь свистящим смехом: — Времени у нас с тобой не так уж много, но я тебя выслушаю и даже с некоторым интересом. Только заранее учти, что все разговоры со мной бесполезны! Решения мои окончательны и обжалованию не подлежат! — Она на некоторое время просто подавилась своим наиотвратительнейшим хихиканьем. — Жаловаться на меня некому! И некуда! — И хихиканье её переросло в этакий хрипло-свистящий хохотище. — Ну-у-у-у-у!!!! — столь страшным голосом прикрикнула она, что меня всего передёрнуло, чуть ли не затрясло.
Надо отметить, кстати, что как только эта особа назвала себя, я сразу вроде бы успокоился. Если явилась Смерть, рассудил я, значит, дела мои оч-чень плохи. Да что там — плохи! Хуже некуда. Тем более, что я знал: она должна быть зла на меня. Ведь сколько раз я уходил от неё! Можно сказать, убегал, уползал, увертывался!
Знал я и то, что она коварна, немилосердна, жестока, несправедлива и, по моему глубокому убеждению, совершенно глупа. Но ещё больше подла, конечно.
И, чтобы выиграть время, собраться с мыслями, сделать отчаянную, пусть даже и бесполезную попытку ещё раз уйти, убежать, улизнуть, ускользнуть, от-полз-ти живым от мерзкой и абсолютно незваной гостьи, я спросил:
— Почему ты так странно выглядишь? Я представлял тебя по рисункам из старинных книг старухой в балахоне и с косой в руках, а ты модница какая-то! Чего ты вырядилась?
— У меня выходной день! — гордо, самодовольно и хвастливо проскрипела Смерть. — Балахон, точнее, саван, и коса — это всё в прошлом. Ты, так сказать, отстал от смерти, не знаешь нашего нового порядка! — Она хихикала так долго, что запохрипывала, запосвистывала. — В свой последний час ты, генерал-лейтенант, увидишь меня в современной форме и сразу, может быть, что-то и поймешь. Теперь у меня, кстати, масса заместителей и заместительниц, помощников и помощниц, невообразимое количество агентов. Сегодня они все трудятся, готовят для меня работу, а я гуляю и наслаждаюсь! Ради остренького, этакого пикантненького удовольствия я решила сегодня кой-кого при-пуг-нуть! То есть пре-ду-пре-дить, что скоро я явлюсь к ним для выполнения своих прямых обязанностей.
— В том числе и меня при-пуг-нуть? — с притворно равнодушным видом спросил я, хотя внутри у меня всё похолодело, прямо-таки оледенело. — А я-то зачем тебе понадобился? Помирать мне, я считаю, рановато.
— Помирать никогда не рано! — Из её беззубого рта уже выскочил было хихик, но она подавила его и медленно выговорила: — А тебя, генерал-лейтенант, я не пе-ре-ва-ри-ва-юююююю-ууууууу… — повыла она и гнусным голосом, до того гнусным, что у меня по коже мороз пополз, продолжала: — Я тебя давно неее-нааа-виии-жуууу… — Она тяжко передохнула. — Храбрые, к сожалению, нисколько меня не боятся и подолгу не сдаются мне. И гибнут они молча, сжав зубы. А я обожаю, мне у-у-у-ужасно приятно, когда я вижу и слышу, как люди плачут, стонут, страдают, мучаются, проклинают Смерть и боятся — хи-хи-хи-хи-хи-и-и-ик! — меня! Ого-го! Го-ого! Я сама определяю, когда и к кому мне явиться, как и что мне делать! — со свистом шипела Смерть, и сквозь шип отчетливо слышалось постукивание костей, а её могильно-холодное дыхание уже касалось моего разгоряченного лица. — Ты не можешь не понимать, генерал-лейтенант в отставке Самойлов Илларион Венедиктович, что на сей раз тебе от меня не выр-вать-ся! НЕ! ВЫР-ВАТЬ-СЯ!!!!
Тут голова моя закружилась, сердце от резкой боли сжалось… Ощущение было такое, словно у меня враз заныли все старые раны. Я пробормотал через силу:
— Нет, нет, нет… у меня много оч-чень важных… срочных дел… дай мне их закончить… потом забирай меня… если уж у тебя совсем нет совести… прошу тебя… дай мне закончить дела…
— Глупости, глупости, глупости! Ух, какие дурацкие глупости! — хрипло прокричала Смерть с посвистываниями. Она сняла огромные чёрные очки, и я увидел вместо глаз пустые отверстия, дырки обыкновенные. Пальцами-костяшками она приподняла над черепом парик из седых волос, прошипела: — Готовься… Скоро я явлюсь к тебе в своей форме-спецодежде. Тогда мне будет не до разговоров. Я буду на работе, на службе, на посту, при исполнении прямых обязанностей, буду делать любимое дело. Можешь быть уверен, я приложу всё своё умение, всё мастерство, все знания и опыт, чтобы ты не просто умер, а…
— Когда?
— Когда сочту нужным. Вскоре. Я применю к тебе какой-нибудь даже с моей точки зрения невообразимо жестокий способ… что-нибудь из модерна… чтобы ты…
— Ты опять решила припугнуть меня? — против своей воли заискивающим тоном спросил я. — Или ты… серьёзно?
— Нет на свете ничего серьёзнее меня, — высокомерно проскрежетала Смерть. — Я никогда не шучу. Я начисто лишена чувства юмора. А когда я смеюсь, у людей от у-у-у-ужаса волосы встают дыбом… Вообще-то я могла бы прийти на несколько лет позже, чем решила. Но — с одним условием.
— Каким? — невольно вырвалось у меня, хотя я, конечно, прекрасно знал, что, кроме самых подлых подлостей, от этой особы ожидать нечего.
Смерть долго и мерзко хихикала и прохрипела:
— Да, да, я могу оставить тебя на несколько лет в покое с одним непременным условием. Обещай мне не делать ничего хорошего людям, особенно детям, и я не трону тебя до поры до времени. А если ты хотя бы изредка будешь делать людям, особенно детям, хотя бы маленькие пакости, я буду к тебе ещё благосклонней… Видишь, как я, оказывается, добра и великодушна?.. Ну?.. Я жду!
Тут я до того возмутился, что ответил так:
— Была ты, извини за выражение, круглой дурой, ею и осталась. Соображать-то тебе нечем! Череп-то у тебя пустой! Вот и несешь разную подлую ерунду! — Перед глазами у меня поплыли чернейшие круги, я упал на подушку и говорил, собрав последние, так сказать, уже почти бессильные силы: — Ведь не делать ничего полезного людям, особенно детям, — ведь это и значит фактически умереть! Нет, нет, особа ты пустоголовая, всё равно рано или поздно мы с тобой разделаемся и…
— И Смерть, по-твоему, умрёт? — ехидно в высшей степени спросила моя абсолютно незваная гостья и рявкнула: — Смерть бессмертна! — Она склонилась надо мной. — Если хочешь ещё пожить, ничего не делай полезного людям, особенно детям!!! Только в этом случае я несколько лет не трону тебя! А если ты хотя бы изредка, хотя бы немножечко будешь делать пакости людям, особенно детям… — Голос её стал наиотвратительно страстным. — Я буду к тебе ещё благосклонней… А?
Собрав остатки остатков сил, я приподнялся на руках, и хотя голова моя пошла кругом, я, не размахиваясь, ударил… Кулак попал в пустоту, в воздух… Я потерял равновесие и едва не полетел с кровати на пол.
Совершенно обессиленный, я опрокинулся на подушку, лежал и пытался сообразить, что же такое со мной было.
Сон, обыкновенный сон, конечно… Но постепенно я начал понимать, что к разряду обыкновенных его отнести нельзя: слишком уж сильное он произвёл на меня впечатление…
Едва дождавшись утра, измучившись разными болями, я вызвал врача.
Меня сразу же отвезли в госпиталь, где я пробыл две с половиной недели, и две с половиной недели на душе у меня было, знаете ли, плоховато. Даже тогда, когда здоровье мое пришло в норму, я места себе не находил. Думалось только об одном: что я конкретно должен успеть сделать до смерти?.. Ни в какие сны я никогда, конечно, не верил, а тут… Не выходит кошмарнейший сон из головы и — всё тут!.. И главное, не могу определять, что именно меня так взбудоражило. Домой я вернулся весь какой-то взвинченный, раздражённый, в тревоге, смятении… Представьте себе, боялся наступления ночи! И спать лег не на кровать, а на диван в кабинете. Одеяло туда принес, подушку, не раздеваясь, не погасив света, устроился поверх одеяла и незаметно задремал…
Вдруг… да-да, слышу четкий звук шагов… вот он замер где-то тут, рядом, около… Боюсь открыть глаза, ибо уже знаю, ЧТО увижу…
— Да ты трусишь, генерал-лейтенант! — раздался знакомый гнуснейший голос и такое же хихиканье. — Да как же ты ухитрялся воевать, если ты такой…
