Владимир Сисикин - Сыщик

Крот и Крыс начали втягивать беспомощного Шарика в корзину.

Волоча подбитое крыло, Воробей подскочил к Амазонскому:

— Слышь, артист, продырявь ты этот шар!

— Кто, я? — пролепетал артист, еще не пришедший в себя от погони.

— Ты, кто ж еще! — напирал Воробей. — Делов-то! Будь у меня крыло…

— Видите ли, — забормотал Амазонский, — у меня, как всем известно, очень тонкая нервная система, и если я оттуда… гм-гм… упаду в обморок, искусство понесет невосполнимую потерю. Этого мне никто не простит. Извините, мне нужно идти работать над собой!

Так и ускользнул бы Попугай-Амазонский, если бы не Иван Иванович, который понимал душу артистов. Активный общественник подмигнул жильцам дома № 1, воскликнул: «Просим! Просим!» — и начал аплодировать.

Со всех сторон раздались дружные аплодисменты, переходящие в овацию, и возгласы:

— Просим! Браво! Бис! Просим!

У любого артиста от этих волшебных звуков исчезают волнения и страхи, а душа просится в полет. Блистающие крылья раскрылись сами собой. Амазонский поклонился публике, разбежался и взмыл в воздух, как сверкающая ракета! Увы!

Воздушного шара уже не было над двором. Тянул ветерок, тополь тревожно шелестел. На солнце снова надвигались тучи.

Верьте!

В это время на плацу школы Рекс Буранович Доберман-Пинчер держал речь перед строем курсантов. Голова начальника была перевязана (болела рана, нанесенная кирпичом злодея). Говорил Доберман трудно, и слушали его, затаив дыхание.

— Не остается никаких сомнений, что Шарик погиб. Он до конца выполнял свой долг, преследуя преступников с такой настойчивостью и бесстрашием, какие сделали бы честь любому воспитаннику нашей Школы. Как я теперь понимаю, он мог бы находиться в наших рядах, несмотря на… хм… не совсем подходящие внешние данные. — Начальник сделал длинную паузу, вздохнул и, повысив голос, продолжал: — Но, как это ни тяжело, мы должны признать, что погиб он из-за собственной недисциплинированности. Нарушив мой приказ, он самовольно участвовал в облаве. Это печальный жестокий урок, который мы все должны усвоить. Дисциплина, дисциплина и еще раз что?!

— Дисциплина! — железно громыхнул строй.

— Вот так, — одобрил начальник. — Вопросы есть? Нет. Держите хвост пистолетом.

И вдруг кто-то всхлипнул.

Доберман-Пинчер растерялся. Даже испугался.

— Что это? — сказал он нестроевым голосом. — Кто это, а? — и гаркнул: — Два шага вперед шагом арш!

Вышла Маша.

— Разрешите обратиться, — сказала она, глотая слезы.

— Обращайтесь.

— Почему вы говорите, что Шарик погиб? Нужно искать, нужно верить… и… и какая же у него внешность неподходящая, если он очень… очень симпатичный… Я таких еще не встречала.

И Маша заплакала навзрыд, прижав к глазам свое мягкое шелковое ухо…

Доберман-Пинчер не знал, как ему поступить. В первый раз за всю историю Школы в строю плакали. Это было, на взгляд начальника, вопиющее нарушение дисциплины. Но, с другой стороны, плакал не могучий Овчаренко, не громадный Данила, а маленькая медицинская сестричка Маша. И Доберман-Пинчер решил, что ей полагается быть милосердной и жалостливой. Поэтому он неслужебно сказал:

— Встань-ка, Маша, в строй. Конечно, мы пошлем группу на розыски Шарика. Но не это наша главная задача. И даже поиск преступников — дело не первоочередное.

— Та як же ж так? — ахнул Овчаренко.

— Разговорчики в строю! — оборвал его начальник. — На данный момент главная задача нашей Школы — спасение города. Пусть банда уничтожила запасы лекарств! Крот забыл, что на свете существует такая вещь, как народная медицина. Мы немедленно отправляемся в поля и леса на сбор лекарственных растений. Кто, кроме нас, с нашим тонким чутьем, может справиться с этим делом! По машинам! — приказал Доберман-Пинчер и тотчас крикнул: — Отставить!

Он увидел, что через забор, окружавший Школу, лезут котята-близнецы, крича:

— Подождите! Подождите!

Подбежав, Катя крикнула:

— Шаржа!

— Который сыщик, — вставил Кутя.

— В плен взяли, — сообщил Кетя.

— На воздушный шар, — закончил Котя.

— Знаете конкретно, куда они полетели?

— Знаем. Конкретно их ветром унесло. Начальник поднял породистый нос, понюхал.

— Ясно. Ветер от норд-веста. К реке. Овчаренко, на мотоцикл! С собой возьмешь…

Доберман-Пинчер скользнул глазами по строю курсантов.

— Можно я? — шагнула вперед Маша и, увидев, что начальник колеблется, торопливо добавила: — Шарик изранен. Вдруг ему моя помощь потребуется?

— Хорошо, — согласился начальник. — Овчаренко, выполняйте.

— Есть! — откликнулся Руслан, завел мотоцикл и, откинув полог коляски, сказал Маше: — Сидай. Держись крепче.

Мотоцикл взревел, и они помчались.

— По маши-инам! — донеслось до них со двора Школы.

Страшное слово: предатель

Никогда в жизни Маша не ездила так быстро! Встречный ветер выжимал из глаз слезы, а шелковистые ушки Маши тянулись за ней горизонтально, как флажки, и, казалось, испуганно лопотали: «Ой, оторвемся, ой!». На поворотах шины визжали, пассажирку прижимало то к одному, то к другому борту коляски, и Маше всё время хотелось зажмуриться. Но она заставляла себя глядеть в небо, потому что там вот-вот мог появиться аэростат с пленником. Ион появился!

Мутно-серая точка в голубом прорыве между облаками!

— Вот он! — воскликнула Маша.

— Где? — задрал голову Овчаренко. Не нужно было этого делать!

Мотоцикл врезался в ограду сквера. Водитель и пассажирка перелетели через нее — хорошо, что ограда оказалась невысокой, — и шлепнулись на мягкий газон.

— О-ох! — крякнул Овчаренко.

— Ай! — пискнула Маша.

Бегемот Дуся поливал из шланга цветы. Он повернул свою большую умную голову и долго смотрел на каких-то двоих, которые появились неизвестно откуда да еще разлеглись на траве.

— Это порядок? — спросил Дуся сам себя, подумал и ответил: — Это непорядок. Эй, не фулюганни-чайте! Не видите, что ли?

В землю была воткнута палка, а к палке прибита фанерка с надписью:

— А мы ходим? — спросил Руслан.

Дуся смотрел-смотрел, думал-думал и признал:

— Нет. А что вы делаете?

— Мы лежим.

— Ага. — Бегемот удовлетворенно кивнул, повернул фанерку. На той стороне было обозначено:

— В следующий раз будете знать, как фулюга… А Руслан с Машей уже стояли на четвереньках!

— Мы не ходим и не лежим, — заявили они. Бегемот Дуся смотрел-смотрел, думал-думал и вытащил из необъятного кармана еще одно объявление:

— Теперь попались, фулюганы, — сказал Дуся, направляясь к нарушителям.

— Ты по чему идешь? — быстро спросил Руслан.

— По газону, а что?

— Штраф, вот что!

Дуся долго и трудно размышлял и наконец жалобно протянул:

— У меня с собой столько нету. Только три копейки на газировку.

— Вот придешь до дому, — строго сказал Овчаренко, заводя мотоцикл, — и заплатишь себе штраф. Я проверю.

Маша хихикнула:

— И квитанцию не забудь выписать.

Руслан и Маша помчались дальше на мотоцикле, хотя то, на чем они теперь сидели, мотоциклом можно было назвать с большой натяжкой. Фара разбита, руль скособочен, коляска погнута так, что похожа на консервную банку, которой целый день играли в футбол, переднее колесо «восьмерило» и лихорадочно колотилось, просясь на волю. Вся эта груда металлолома гремела, звенела, плевалась дымом, чихала, стреляла и тряслась беспрерывной дрожью, отчего у седоков колотились зубы, а в глазах двоилось, троилось и четверилось.

Город кончился, выскочили на шоссе, и вдали показалась серо-синяя полоска реки.

— О-о-о… ста… станови… о-о-о-гля-глядимся!

— Не-не-не-нельзя, — крикнул Руслан, тоже заикаясь от тряски, — бо-боюсь, не заведемся!

— Во-во-вон они ле-ле-летят! Сворачивай! Овчаренко круто свернул на кочковатый пустырь, заросший бурьяном. Тряска усилилась.

Таща по земле бледную тень, медленно снижаясь, летательный аппарат тянул к реке.

Овчаренко прибавил газу. Что-то, сверкнув, оторвалось от мотоцикла и пропало в траве. Мотор взревел с утроенной силой.

— Ой! Вы-выхлопная тубра… турба оторвалась! — крикнула Маша.