Валерий Гусев - Похищение Черного Квадрата
Тут затрезвонил дверной звонок — ворвался Алешка.
— Срочно едем в Малеевку! Деньги есть?
В Малеевку так в Малеевку. С нашим удовольствием. В самых радужных тонах.
По дороге Алешка мне ничего не объяснил, только сказал:
— Увидишь — поймешь. Нахальный стал, как воробей.
…Напротив музея стоял прошлогодний стог сена — лохматый, неаккуратный. Тоже у кого-нибудь сбежала коза или корова, вот и некому было скормить. Мы спрятались за ним и стали наблюдать.
За стогом было уютно, он загораживал нас от ветра, который пошевеливал сухие травинки. От сена еще приятно пахло, но уже с какой-то затхлостью. И шуршали в глубине стога мыши.
— Долго ждать? — спросил я Алешку.
— Уже дождались. Скройся.
На дороге показалась знакомая мятая «Ауди». Она остановилась возле музея, задиристо посигналила. Из нее вышли несколько человек и среди них — Ростик. Это были «экскурсанты». Они проявили интерес к творчеству и быту неизвестного им художника Малеева.
Алешка, покусывая травинку, напористо наблюдал за группой и что-то соображал.
Нужно посмотреть, что они будут делать в музее, — сказал я.
А как? Нас с тобой Игоряха сразу же узнает. И по кочкам понесет. — Алешка повернулся ко мне встревоженным лицом. — Дим! Сбегай за Олькой! Мы ее в музей запустим. Пусть она там все подглядит. А потом нам расскажет.
Вновь прибывшие вели переговоры с Васей у калитки. Они сбились кучкой и, конечно, не заметили меня, когда я помчался к заветному домику.
И мне здорово повезло. Как только я подбежал к калитке, она отворилась, и навстречу мне вышла юная балерина Олечка.
Она улыбнулась мне и как-то странно взглянула. С каким-то двойственным выражением: с затаенным интересом и одновременно с некоторым, я бы сказал, разочарованием. Или недоумением.
Я поздоровался и в двух словах изложил нашу просьбу.
А зачем? — спросила Оля. — Очень нужно?
Очень важно.
Она без лишних слов пошла рядом со мной к музею.
Когда мы подошли к калитке, экскурсанты уже осматривали интерьер избы художника. Оля вдруг протянула мне запечатанный конверт.
— Только дома посмотри, ладно? Обещаешь? Мне хотелось сказать, что я могу обещать ей
все, что угодно. Хоть целый мир. Если бы, конечно, он был у меня. Но только молча кивнул и спрятал конверт в карман.
Проводив Олю взглядом, я вернулся к Алешке.
А чего это она тебе дала? — с любопытством спросил он. — Записочку? Про любовь?
Это тебя не касается, — сердито отрезал я.
Как знать, — многозначительно проговорил Алешка.
В тот момент я не придал этим словам значения. А когда все разъяснилось, было уже поздно исправлять. И сердиться на него — тоже.
…Мы просидели под стогом довольно долго. Не теряя зря времени, обсудили наши дела, в которых уже появилась какая-то ясность. И можно было уже приступать к каким-то действиям.
Правда, Алешка так и не раскрыл до конца свои секреты.
— Не обижайся, Дим, ты очень простодушный. У тебя все чувства и мысли на лице написаны и в глазах светятся. Ты мне всю маскировку испортишь.
Своим лицом, что ли? Глупым? Что-то наглеет пацан. Без меры. Пора его на место ставить. Я ему не какой-нибудь «двоюрный».
— Не пыхти, — сказал Алешка, — они выходят.
«Экскурсанты» чередой прошли до калитки, уселись в машину и отбыли. Вася запер калитку и, забрав Абрека, ушел в дом. Утомленный гостями.
Оля, своей красивой походкой, словно не зная о нашем присутствии, пошла домой. Мы догнали ее у калитки. Вошли в сад и уселись под яблоней.
Ничего особенного я не заметила, — сказала Оля. — Походили по избе, позаглядывали во все утлы, ничего не стащили. И не пытались. Правда, мальчишка, что с ними приехал, плохо себя вел. Ни с того ни с сего уселся на экспонат…
На какой экспонат? — настороженно спросил Алешка. — На печь, к примеру?
К примеру, — не обидно передразнила его Оля, — к примеру, на сундук.
Подумаешь, устал мальчик…
Вот именно! Он еще на сундуке разлегся. Лег на бочок, ноги подобрал, будто спать собрался.
Хулиган, — сказал Алешка и хитро улыбнулся.
Чай пить будете? — спросила Ольга. — С козьим молоком.
Мы напились чаю и отправились домой. Оля проводила нас до калитки и опять как-то странно взглянула на меня.
А дома — сюрприз. На кухонном столе сохранились следы «гостевого» чаепития. Парадные чашки, печенье в вазочке, конфеты в коробке.
Татьяна Львовна приходила, — объяснила мама. — Очень милая женщина. Зря ты ей, Алексей, нагрубил. И не такая уж она глупая.
А зачем приходила? — спросил я.
Ну как же! Она же Алешкин педагог. Она тоже отвечает за его воспитание. Должна же она с родителями познакомиться? Не таскай конфеты, Алексей! Вот мы и познакомились. Жаль, папа еще не пришел. Ну, в другой раз.
Она что? — испугался Алешка. — Опять придет?
Должна же она с папой познакомиться! А тебя, Алексей, Татьяна Львовна очень хвалила. Говорит: талантливый, чуткий и очень честный человек. — Слово в слово повторила за директором, отметил я. — Она хочет тебя старостой класса выбрать…
Какая же наивная у нас мама!… — Так что, Алексей, завтра можешь идти в школу. Радуйся!
— Я так рад, так рад, — сказал Алешка. — Прямо счастлив.
Но зачем она приходила? Зачем ей папа? Ведь все изменилось, как только она узнала, что наш пала не простой милиционер, а очень важный. Что же ей нужно?
Но я и эти мысли отставил в сторону. Мне не терпелось поскорее вскрыть конверт, который тайно вручила мне Ольга. С условием — ознакомиться с его содержимым только дома.
Пока мама с Алешкой яростно спорили — идти ему завтра в школу или не идти, я закрылся в ванной и нетерпеливо распечатал конверт.
И долго ничего не мог понять.
В конверте был тетрадный листок с каким-то текстом вроде письма. И с яростными красными пометками — исправление ошибок. И еще в конверте была короткая записка с обращением ко мне.
Я прочел сначала записку:
«Дима! Меня очень тронуло твое искреннее письмо. Оказывается, ты тоже бываешь красноречив, но, к сожалению, только на бумаге. Не скрою, я с удовольствием прочла твое признание, но меня очень огорчили твои ужасные грамматические ошибки. Ты неглупый, хороший парень, и тем более стыдно быть таким безграмотным. Возвращаю тебе твое письмо, обрати внимание на красные пометки. И не скрою, что мне очень бы хотелось оставить его себе на память. Но не в таком же виде! Надеюсь, в самом ближайшем времени ты доставишь мне такое удовольствие. Ольга».
Я тупо смотрел на записку, написанную красивым, ровным почерком. И ничего не мог понять. Какое письмо? Я не писал ей никаких писем. Какое признание? Я ни в чем ей не признавался, ни в какой любви. Какие ошибки?
Тут я спохватился: да вот же письмо с ядовитыми беспощадными пометками ручкой с красной пастой.
Я лихорадочно прочел его. И мне стало еще больше не по себе. Это действительно было что-то вроде признания в любви — очень поэтичное, в восторженных тонах. Только написано оно было странно знакомым почерком.
Я вглядывался в эти строки. Написано было аккуратно, и если бы не ошибки… Причем некоторые ошибки мне тоже показались знакомыми. «Придлогаю», например. Где-то мне такое «правильнописание» уже встречалось, и совсем недавно.
Засунув записку и письмо обратно в конверт, я пулей вылетел из ванной и пулей прилетел в нашу комнату. Вломился в Алешкин стол, перерыл в ящиках все, что там было навалено, и отыскал черновик его послания «дорогому господину» Алтынскому.
Так и есть! Письмо Ольге было написано Алешкиной рукой. С Алешкиными ошибками. Но какой стиль! Какие эпитеты!
Я еще раз посмотрел письма, сравнил и окончательно убедился — Алешка писал. И тут на обороте записки я обнаружил странную фразу: «И еще, Дима, ты не очень наблюдателен — глаза у меня не черные, а голубые, присмотрись. О.».
Буря бушевала в моей душе. В самых грозных и мрачных тонах.
И в это самое время в комнату вошел опечаленный Алешка и сообщил:
Завтра в школу пойду, Дим.
Не пойдешь, — сказал я, — потому что я тебя убью.
За что? — искренне удивился Алешка.
Я показал ему письма. А он даже не дрогнул.
— Дим, я тебе хотел помочь. Я видел, как ты в балеринку влюбился. Даже поглупел.
— Ты мне не помог, — безнадежно сказал я. — Ты меня опозорил. Рассказывай…
…Все оказалось очень просто. Когда Алешка решил мне помочь, он сообразил написать Ольге письмо от моего имени. Ну вроде того: ты мне очень нравишься, давай с тобой дружить. У него долго ничего не получалось. Тогда он вспомнил, что в бабушкиной шкатулке хранятся письма, которые наш папа писал нашей маме. Правда, тогда они еще были очень молоды и не были еще нашими родителями. Мама училась в институте, и ее послали на практику в далекий город. А папа в нее уже влюбился и писал ей нежные письма. Мама иногда в шутку признавалась: «Если бы не эти письма, я, может, и не вышла бы за него замуж».
