Лога - Михаил Дмитриевич Голубков
— Не обессудьте... какое есть угощенье.
Краснолицый налил всем водки, поднял стакан:
— Ваше здоровье, Игнатий Терентьевич. Меня Романом Алексеевичем звать, можно просто Ромой или Алексеичем, его — Саней, Сашей... как угодно.
Рома и Игнатий выпили, Саня сослался, что он за рулем.
— Говорят, Игнатий Терентьевич, вы отличный охотник? — начал мягко стелить Рома.
— Какой уж я охотник. Едва ноги передвигаю.
— Не скажите. Вид у вас еще бравый.
— Разве я таким был, — с нескрываемой горечью сказал Игнатий. — Вы меня молодого не видели... И-иэ-эх! — вдруг мучительно застонал он. — Сбросить бы сейчас годочков двадцать. Порыскать бы еще с ружьишком.
— Но мы слышали, что вы нынче опять собираетесь?
— Так, пустое, — махнул рукой Игнатий. — Причуда уже стариковская, а не охота. В последний раз. На пять всего куничек договор заключил. Смех.
— Почему смех?
— Я раньше за одну осень больше настреливал.
Рома еще налил в стаканы и решил, должно быть, что пора приступить к делу, ради которого они приехали.
— Игнатий Терентьевич, знаете... Короче, мы предлагаем продать нам куниц, которых вы поймаете.
— Да вы что, мужики? — опешил от неожиданности Игнатий. — Я ведь уж пообещал, заверил...
— Кому пообещал? Кого заверил? — Голос у Ромы напрягся, встревожился.
— Заготконторе... Кому я еще могу.
— А-а, вон вы о чем. — Рома облегченно засмеялся. — А я не понял сначала, напугался. Неужто, думаю, кто-то опередил нас, забил куниц... Странный вы человек, Игнатий Терентьевич. Скажите, сколько получает охотник за каждую куницу?
— Ну, около сорока рублей. Иногда больше, иногда меньше... Смотря какая шкурка.
— Вот, а мы вам предлагаем по сту... Как? Устраивает? Есть или нет разница? — напирал Рома.
— Да вы что, мужики, — твердил свое Игнатий, — додумались... У меня же договор.
— Договор можно и не соблюсти. Неудачный, мол, сезон выпал. В тюрьму ведь за это не посадят.
— Не посадят, конечно. А вот доверять перестанут...
— Да зачем вам чье-то доверие? Сами же сказали, что последний сезон охотничаете.
— Последний... в том-то и дело. И все насмарку... Я всегда выполнял договор.
— Дался вам этот договор, — начал терять терпение Рома. — Поймите, Игнатий Терентьевич, вместо двухсот рублей вы получаете все пятьсот. Наличными. Чистыми, без всяких вычетов и волокиты. На старость ведь пригодится... Можно и задаток сразу дать. Вот прямо сейчас, не сходя с места. Мы верим вам, Игнатий Терентьевич, — полез Рома в брючный карман, достал пухлый бумажник. — Рубликов полтораста хватит?
— Каких полтораста? Какой задаток?.. Кончайте, мужики, с этим.
Рома тяжко вздохнул, спрятал бумажник.
— Может, Игнатий Терентьевич, вы думаете, что мы собираемся спекулировать, перепродавать куниц?.. Упаси боже. За кого вы нас принимаете?.. Мне от жены отвязаться надо. Ему вон... подарок невесте сделать, — ткнул Рома шофера кулаком: чего не поддерживаешь, молчишь, мол?
— Ну да... невесте, невесте, — спохватился тот. Похоже было, что никакой невесты у парня еще нет, да и куницы ему не больно нужны.
— Жизнь пошла такая, Игнатий Терентьевич, время такое. Ничего не попишешь, раз сейчас так плохо с мехами, — откровенничал дальше Рома. — Мне моя проходу не дает. В лесу, говорит, работаешь и на боярку мне достать не можешь. Боярка, — пояснил Рома тут же, — это такая высокая шапенция из двух куниц... А где я их достану? Поди-ка поймай. Тут специалист нужен.
Игнатия запоздало осенило:
— Где-где вы работаете?
— Да по соседству, нефтяники мы... Я буровой мастер. Саня начальство возит.
— Вон оно как! — разом встрепенулся, воспрянул Игнатий. Куда и растерянность, замешательство перед нахрапистым Ромой делись.
— Деньги нам, слава богу, хорошие платят, — продолжал ничего не подозревавший Рома. — Если хотите, надбавим за куницу, скажите только. Назовите вашу цену, Игнатий Терентьевич. А то рядом с пушниной живем, а куниц не видим. У нас на буровой есть один, ставит капканы. Второй год уже ставит, а толку-то... хоть бы для смеху, для показу поймал.
— Нефтяники, значит, — как бы даже радостно переспросил Игнатий. — С этого и надо было начинать. Я бы вас сразу в шею вытурил.
Рома на полуслове замер, крайне удивившись столь крутой перемене в старике. Красное лицо мастера, казалось, еще больше покраснело. Глазки налились жесткостью и свинцом. Сразу понял мужик, что с куницами не выгорело.
— Почему именно к нефтяникам такая немилость? — тяжело запыхтел он.
— Ни почему, — встал из-за стола Игнатий и полез снова на печь.
— Нет уж, объясните нам, растолкуйте, пожалуйста. Просветите темных, — зло и настырно приставал Рома. А какой обходительный заявился: «Игнатий Терентьевич, Игнатий Терентьевич»... Он, видно, из тех, кто мог быть и блином масляным и, обувшись, в рот влезть.
— Много в лесу гадите, вот почему. Да еще им куниц подавай. Сами все куньи угодья попортили, а меха надо... губа-то не дура. Шальными деньгами швыряются. Нашли добытчика... Баста, больше я с вами не разговариваю. Марш отсюдова! Живо!
— Ух, напугал! Ух, распетушился... куда там. — Рома не спеша выпил, кинул в рот щепоть капусты и пошел к вешалке. За ним — Саня. — Знать бы такое — и не заикнулся бы, что мы нефтяники. Все равно продал бы куниц, как миленький продал. Поломался-поломался бы для близиру — и продал, никуда бы не делся. Тоже губа-то небось не дура.
— Вас что, поленом выпроваживать?
— Лежи, хрыч старый, — накинув полушубок, застегивал на тугом животе пуговицы Рома. — А то ведь не посмотрим... сдернем с печи-то, вздуем.
— Ну-ка, ну-ка... попробуйте, — приподнялся на локте Игнатий. — Вас хоть и двое битюгов, а со мной вы не скоро сладите. Вы не смотрите, что у меня ноги худые. Я еще...
— Помалкивай, говорят, пока в самом деле не схлопотал.
— Ах, мать вашу! — схватил Игнатий полешко, сушившееся для
