Александр Преображенский - На воре шапка горит
— Он и у меня покрышку украл с «Запорожца», — раздался от ворот скрипучий голос.
При наступившей после этого тишине в калитку просочился Панкратов. Боевая тяпочка в руке Любови Андреевны медленно опустилась.
— Попался, голубчик, — злорадствовал старикан, на котором по такому торжественному случаю даже появился пиджак с орденской планочкой над левым нагрудным карманом. — Только в сарай за маслом на минутку зашел, а он уже у меня колесо свистнул. На ходу подметки режет, орелик.
— Вот! Вот! — чуть не запрыгал Кобзарь. — Вот слово истины.
— Митяй, как это все понимать? — не спросила, а взмолилась бабушка.
— Да не воровал я у него колесо! — возмутился Митя. — Наоборот, Дантес его стащил, а я нашел и вернул.
— Ты б еще Пушкина приплел, — посоветовал Кобзарь.
— Какой Дантес? Ничего не понимаю, — растерянно бормотала Любовь Андреевна.
— Собака Дантес!
— Ну ясно, — не унимался Кобзарь. — Дантес — собака, а он ни при чем.
— Да при чем тут я?!
— Ни при че — ом, ни при че — ом, — нараспев издевался главный обвинитель. — Ты Пушкина не убивал, ты только покрышки воруешь.
— Полный маразм! — не выдержал Митя и от огорчения не сел, а плюхнулся на ступеньку крылечка, обхватив ладонями голову, благо его уже никто не держал.
Видимо, решив, что обвинение наконец победило, Кобзарь поставил вопрос о мере наказания.
— Ну что будем делать? — спросил он.
И поначалу никто ему не ответил, но уже через несколько мгновений Панкратов предложил:
— Выдрать его надо, поганца. Митя криво усмехнулся и напомнил:
— Телесные наказания в России запрещены законом.
— Митя, что еще за Дантес? — ухватилась за соломинку защита в лице Любови Андреевны.
— Ризен Петровича, — опять усмехнулся обвиняемый. — Этой весной приблудился. Умный, как черт.
В этот момент Виктор начал чесать себе темя.
— Какой еще ризен, что ты плетешь? — не давал увести в сторону следствие Кобзарь.
— Вот спросите у него, — Митя указал на Виктора. — Мы сегодня с Петровичем под крылечком сторожки нашли логово этой псины.
— Нашли, нашли, — вынужден был согласиться под недоумевающими взглядами сторож.
— Ну вот, — сам взял дело защиты в свои руки обвиняемый. — А в этом логове я нашел шину от его «Запорожца», — теперь Митя указал на Панкратова. — Лежала в углу под лесенкой. Я ему эту шину вернул, а он за это хочет меня выдрать.
— Виктор, — вновь подняла тяпочку Любовь Андреевна, — почему вы не сказали об этом раньше?
— А я что? — пожимая плечами, сразу сдал на полшага назад Виктор. — Я не знал. То есть про логово, что они нашли, знал. А там про шину какую — то… Я и не смотрел, и не видел. Что, мне больше всех надо?
— Но вот это… — потряс блокнотиком, хотя уже не так уверенно, обвинитель.
— А что это? — отмахнулся Митя. — Это мое дело, вот что это.
— Э — э, нет, — не сдавался Кобзарь. — Это тоже надо объяснить. Одно колесо, это правда, никто воровать не будет, кроме глупой собаки.
— Поумнее вас.
— Митя! — строго глянула на внука Любовь Андреевна.
— Ишь, как хамит, — покачал головой Панкратов. — Я б его все — таки выдрал.
— Тебя самого недодрали в детстве, — вдруг разозлилась бабушка. — Что вы там говорили насчет колеса? — обернулась она опять к Кобзарю.
— То, что одно колесо и вправду никто воровать не будет, а у меня украли все четыре. Четыре! Виктор подтвердит, что я говорю правду.
— Ну, — подтвердил сторож. — Так и было. Взяли их прямо из сарая, ночью в среду на прошлой неделе.
— Ну и что? Он тут при чем? — напирала бабушка.
— Как при чем. Он же даже не возражает, что дачи с машинами переписывал. Зачем?
— Да, зачем? — вякнул и Панкратов.
— Опять, что ли, что — нибудь сперли? — послышался от ворот еще один мужской голос.
Митя вскочил, он узнал Петровича.
— Пока нет, — обернулся Кобзарь. — Наводчика поймали.
Николай Петрович вошел на участок, имея вид чрезвычайно серьезный. Подошел и встал рядом с Митей.
— Кто ж наводчик? — спросил он.
— Вот, — указал на Митю блокнотиком Кобзарь.
Петрович даже глаза прикрыл на вздохе.
— Знаешь, Игорь, — сказал он, — иди домой, ладно?
— Это почему?
— Потому что я его знаю, никакой он не наводчик. Балбес он, вот это правда.
— Да, а это что? — Кобзарь опять сунул чуть ли не в нос Петровичу блокнотик.
— Что?
— Наводка и есть. Здесь все дачи переписаны с машинами. И юн даже…
— Ну — ка дай, — Петрович выхватил блокнотик из руки Кобзаря одним движением прежде, чем тот успел что — либо сделать. — Ерунда, — сказал он, рассматривая Митину писульку. — Никакая это не наводка, это мы с ним поспорили. Он говорил, что «Москвичей» в поселке больше, а я говорил, что «Лад». Вот он и проверял это. Верно? — Петрович глянул на Митю.
— Ну верно, — согласился тот.
— Так что ж ты молчишь? — взъярился Кобзарь.
— Так вы ж слова сказать не даете.
Конец препирательствам положила Любовь Андреевна. Тяпочка взметнулась так, что Кобзарь сразу посчитал инцидент исчерпанным. Виктор быстро попятился, а Панкратов, как молодой, первым выскочил за ворота.
— Все, — сказала бабушка, — еще раз его так приведете, добра от меня не ждите.
Никто вроде бы в этом уже и не сомневался. Петрович ушел последним, выдержав шквал упреков за дурацкие споры.
— А я ему еще сегодня говорила, — сокрушалась Любовь Андреевна, — к Николаю Петровичу можешь идти без спроса. Все, до родителей никуда больше не пущу. Будет сидеть дома. Вот приедут, тогда пусть решают.
Петрович подмигнул Мите от калитки, но тот не смог даже улыбнуться. Ему никак нельзя было теперь сидеть взаперти. Только выхода вроде бы не было, ни с участка, ни с территории Дубков, а вместе с тем и из создавшейся ситуации.
«Скорее бы ночь, — подумал Митя. — Сбегу».
Глава VII
ЗАБЕГИ В НОЧИ
— Митяй, огород поливать будешь? Бабушка оттаяла еще за ужином, который в этот нелегкий день, несмотря на все приключения и скандалы, оказался относительно ранним. Сев за стол и глянув на часы, Митя с удивлением заметил, что еще всего полвосьмого. Столько всего с утра успело случиться, что ему казалось, будто уже часов десять, если не больше.
После ужина он ушел в свою комнату и собирался по обычаю последних дней бухнуться на кровать, но тут его и позвала поливать огород бабушка. В принципе он не прочь. Даже охотно. Потому что все равно надо убить время. А так и польза, и бабушка будет довольна.
Вскоре Митя уже шумел струей из черной резиновой кишки по листьям малины. С другой стороны этой живой изгороди, да еще за разделяющей участки сеткой кто — то тоже был в огороде, но его почти не было видно. «Наверное, на корточках*, — догадался Митя. Он тоже пригнулся немного, чтобы посмотреть сквозь малину снизу, там, где нет листьев. Так и есть, в соседском огороде сидела Таська и прямо с кустиков на грядке объедала садовую землянику. Она обернулась. Митя, застигнутый врасплох, в тот же миг выпрямился да еще отвернулся, переведя поливочную струю на длинные зеленые полосы укропа и другой зелени. Под живительной, но тяжелой водой тонкие стебли растений склонялись и плющились в плоскую, спутанную единую кляксу. Все равно к утру они снова встанут, да еще полные сил.
— Ты что не здороваешься?
Теперь Митя обернулся на оклик. Таська подошла к самой сетке и смотрела на него поверх подвязанных малиновых кустов благодаря своему гулливерскому росту.
— Здрасьте, — исправился Митя.
— Да нет, серьезно, встретились сегодня на линии, ты так гордо мимо прошел. Сейчас опять подглядываешь и молчишь.
— Виноват. Впредь такого не повторится.
— Да нет, ну серьезно, — заладила Таська. — Ты что, думаешь, будто мы на тебя думаем?
— Я не думаю, что и на кого вы думаете.
— Мы на зараевских думаем, — тут же выложила соседка, не обращая внимания на подколку, — а на тебя — нет.
— Спасибо и на этом.
— Нет, ну серьезно, а кто еще? Кто еще?
— Да не знаю я, кто еще. Кто угодно.
— А мы думаем, что зараевские. И в милиции так же считают. Папа сегодня туда ходил, ему так и сказали — зараевские, больше некому.
Митя до того разозлился, что скрипнул зубами, ему пришлось их сжать, чтобы чего — нибудь не брякнуть. Но эта долговязая дурында продолжала как ни в чем не бывало:
— Мы на карьер сегодня ездили, ну, с той стороны реки, за Зараево, около кладбища. Там часто на мотобайках гоняют, место удобное. Думали, может, и на нашем кто — нибудь… Никого там не было, только следы, но один след — как от нашего. Очень похож. Ну очень — очень.
— Тась, — не выдержал Митя, — ты думай, что говоришь. Какой след, когда в этом карьере все вдоль и поперек этими мотобайками изъезжено.
