Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова
Он не знал, сколько часов это длится, всё вокруг, даже деревья, перестало существовать: только он, земля и тот, кого нужно откопать. Тот, за кого просил лес, тот, кто не может просить за себя, но изо всех сил пытается освободиться, взрывая изнутри ещё не прогретую, но чудом тёплую землю. Лёка только немножко ему поможет…
Светало. Стены аккуратной прямоугольной ямы были выше головы и уходили в светлеющее небо. Лёка стоял на дне уже весь мокрый, без рубашки, босой – не помнил, когда успел разуться. Тогда-то лопата наконец ткнулась в мягкое.
– Тише!
– Тише!
– Тише!
Деревья, трава, птицы, белки, кабаны – кажется, все, весь лес сразу шептал ему это «Тише» огромным бесконечным хором. Лёка невольно разжал пальцы. Лопата бесшумно упала на землю, и рассветный луч осветил что-то белое – там, на дне ямы. Белое? Лёка присел и уже руками, осторожно и быстро стал откапывать это белое. Натруженные руки тряслись, но надо было торопиться, а то ему душно там, этому немому, так душно, что говорить не может!
Комья земли летели в лицо из-под собственных пальцев. Лёка даже моргать боялся. Чтобы не пропустить, чтобы не навредить, чтобы… Пальцы нащупали другие пальцы, не его, не Лёкины – чужие, человеческие! От неожиданности Лёка охнул и всё-таки моргнул, а когда открыл глаза…
Там, где только что была твёрдая земля, изрытая большими корнями, которые Лёка, сам не понял как, ухитрялся обходить лопатой, там… Сперва он увидел белую рубашку и удивился: чего она белая? Здесь, под землёй, в земле – как она белая-то? Земля, конечно, не грязь, но Лёка, вот, уже весь грязный, а она белая.
…Ещё был зелёный вышитый сарафан, тоже чистенький, блестящие в рассветном луче волосы, распущенные по плечам, и пронзительно зелёные глаза, рассматривающие Лёку.
Девочка. Наверное, третьеклашка, как Лёка. Здесь?! Лёка так и сел на горячую землю и опять почувствовал, как трясутся руки.
Девочка протянула палец (чистый-чистый, прямо белый) и отвела прилипшую ко лбу Лёкину чёлку. Её короткое прикосновение было не просто тёплым, а таким, что аж обжигало. Лёка инстинктивно отшатнулся, и девочка рассмеялась. Её губы не шевельнулись, и глаза оставались серьёзными, и Лёка не слышал смеха в его человеческих звуках. Она рассмеялась на цветочном. Это было странное ощущение, как будто щекочут под кожей и глубже, где-то внутри мышц, Лёка даже усталость чувствовать перестал.
– Разбудил… Разбудил… Разбудил… – Девочка молчала, за неё говорил лес. Деревья и птицы, трава и земля, всё-всё живое и даже камни, которых Лёка раньше не слышал. Так она правда не может говорить сама?
– Кого? Почему? Как? – вопросы рвались один за другим, Лёка задавал их девочке, но, кажется, орал на весь лес. На цветочном, конечно. Потому что лес отвечал.
– Ты. Говорил. Кричал. Разбудил. Меня. – Она смотрела в упор на Лёку, но говорил по-прежнему лес. Весь, сразу. Лёка чуть не оглох, если можно оглохнуть от цветочного языка.
– Извини.
Девочка опять засмеялась, так же не видно и не слышно, по-цветочному осязаемо: не сердится?
– Долго спала. Молчали, – объяснил за девочку лес.
– Кто молчал?
– Люди. Как ты. Говорили как ты. Замолчали. Уснула. Ты разбудил. Ты говоришь. – Она сидела на земле, близко-близко, Лёка стеснялся смотреть ей в лицо и таращился на странную вышивку на сарафане. Что, здесь жили люди, говорящие на цветочном?! Они говорили с ней?
– Они жили здесь?!
– Везде.
– Много.
– Говорили. Много. С животными, растениями, ветром, полем.
– Забыли. Уснула. – Она по-прежнему отвечала не сама, за неё говорили наперебой деревья, трава, животные и птицы. В голове звенело от этого разноголосья, но это и помогло Лёке понять: она и есть лес. Волшебная девочка, которая выжила под землёй, – она и есть. Каждый кустик, каждая травинка и, кажется, даже каждая собака, хоть она и не в лесу… И речка, и камни, и, похоже, сам Лёка: всё живое – это она!
– Дух?! – Лёка не знал, что в цветочном есть это слово. Оно спросилось само собой, как мать, увидев его с кружкой, спрашивает: «Чай?» – как будто там может быть что-то другое. Уж она-то знает, что нет, а всё равно спрашивает: не чтобы спросить, а чтобы разговор завести…
Она и не ответила на глупый вопрос. Не моргая смотрела на Лёку, а он всё стеснялся поднять глаза. И всё пытался осознать: до него жили люди, говорящие на цветочном, а потом забыли язык… И что, закопали её?!
– Они тебя закопали?!
Она опять засмеялась и покачала головой:
– Уснула. Земля потом наросла. Давно было. Очень. Столько земли… – она повела головой, оглядывая яму, а лес всё шептал:
– Тысяча-лет-больше-меньше-давно-много-земли…
Лёка с трудом выделял неслова из этого хора. Наверное, каждое деревце пыталось ему втолковать что-то своё – или, может, её, волшебной девочки, мысли путались, если спала столько лет. Дух. Дух леса. Люди перестали с ней разговаривать, и она уснула на тысячу лет. А что, Лёка думал, он один такой? Теперь-то, может, и один, раз они всё забыли…
* * *
Солнечные лучи уже заполнили яму. Лёка всё ещё стеснялся посмотреть в лицо волшебной девочки. Или не мог? А деревья, кусты, всё вокруг шептало:
– Хороший-хороший-хороший… Помог-помог-помог… Что хочешь? Что хочешь? Что хочешь?
Кажется, у неё совсем нет собственного неголоса. Наверное, он и не нужен, когда можно воспользоваться тысячью других. Лёка смотрел на отвесные стены, прикидывая, как будет выбираться, и не сразу разобрал неслова. Он хороший? Он помог? Ах да, поработал лопатой!.. Это что же, ему предлагают исполнить его желание, как в сказке? Да там герои дураки – такую ерунду загадывают, а потом упрашивают вернуть всё как было, да поздно уже…
Девочка смотрела на него, наклонив голову, а лес шептал всё громче:
– Что хочешь? Что хочешь? Что хочешь?
Человеческая голова болела от неголосов. Человеческие руки ныли от усталости. Человеческий стыд не позволял поднять глаза посмотреть в лицо волшебной девочке. Он опять уставился на вышивку на сарафане. И чего же он, Лёка, хочет-то?
– Да чтобы животные не страдали, чтобы люди не были такими гадами, чтобы…
Под кожу, под всю сразу, будто вогнали невидимый ком. Вышивка на сарафане вдруг исчезла, перед лицом захлопали пёстрые крылья. Огромная сова выпорхнула в рассвет и пропала за ветками деревьев. Земля вспухла под коленками и осторожно, как на гигантской ладони, подняла Лёку из ямы. Комья земли с отвала тут же посыпались вниз, засыпая
