Р. Стайн - Маска одержимости: Начало
Так что я стараюсь не жаловаться. Разве что напоминаю ему, как сильно ненавижу это место — раз так по пять-десять на дню.
Сильный порыв ветра пронесся над полем. Деревья, росшие вдоль забора, сгибались и страшно стонали. Тыквенные листья шелестели у моих ног.
— Я… я в дом, — сказал я близняшкам. — Вы со мной?
Ответа я ждать не стал. Повернулся и рысцой припустил к дому, перепрыгивая через длинные тыквенные плети.
— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Я споткнулся о плеть.
Ухватиться было не за что. Остановить падение я не мог.
Падая, я успел заметить пару горящих кошачьих глаз, неотрывно наблюдающих за мною.
Грохнулся я знатно и звучно. Головой приложился обо что-то твердое. О тыкву? О камень?
От колен все тело прострелила резкая боль.
Все окутала чернота. Чернее ночного неба.
Мало-помалу я оклемался. С немалым трудом открыл глаза. В голове резвилась боль. Я чувствовал, как кровь стучит в висках.
— О-о-о-о-о-ох, — простонал я. Мотнул головой, пытаясь отделаться от боли.
— Ты в порядке?
— Девин, ты не ушибся?
Надо мной склонились сестренки, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
— Нет. Не в порядке, — ответил я. Я подал им руки, и они помогли мне сесть.
— А в чем дело? — спросила Долли.
— Вы что, не видели, что случилось?! — воскликнул я.
Они покачали головами.
— Ты споткнулся? — спросила Дэйл.
— Нет, — сказал я. — Разве вы не видели, как эта плеть двигалась? Вот та, — показал я. — Она двигалась. Она меня подсекла. Честное слово. Я видел, как она двигалась!
2
Девочки только посмеялись над этим. Они решили, что я шучу, но мне было не до шуток.
Вглядываясь в темноту, я готов был поклясться, что видел, как плети ползают по полю, извиваются, сплетаясь и расплетаясь, вытягиваются и скользят по земле.
Я поднялся на ноги и потер лоб. Там, где я ударился, вскочила шишка. Крови не было. Но я точно заработал пренеприятный синяк.
Холодный ветер приятно освежил разгоряченное лицо. Если не брать в расчет хлопающие листья, на тыквенном поле царила тишина. Не кричали ночные птицы. Сверчки, должно быть, и вовсе попрятались на зиму.
— Пошли. Идемте в дом, — сказал я. — Хватит с нас на сегодня страстей-мордастей.
И вот тут-то передо мною взметнулась какая-то длинная тварь, и нацелилась мне в лицо.
— Змея! Змея! — завизжала Долли.
Я заорал благим матом.
Девчонки покатились со смеху. Дэйл помахала передо моим лицом тыквенной плетью. Она держала ее обеими руками.
Я должен был заметить, как она с ней возилась. Но я еще не очухался как следует после падения.
— Вы такие же смешные, как заплесневелая тыквенная требуха, — сказал я.
На это они только громче захохотали. Ладненько. Чудненько. Пускай себе радуются своей шутке.
Мне же было не до смеха. Я был ужасно несчастен.
Я хочу сказать, мне придется целую неделю убить на эту чертову ферму. Целую неделю ухаживать за тыквами, помогать покупателям относить их к машине, провожать посетителей на поле и обратно, стоять за кассовым аппаратом и заниматься прочей сельскохозяйственной деятельностью.
Целая неделя без школы и школьных друзей.
Как только мы вошли в дом, я позвонил Лу-Энн, чтобы узнать, как у нее там дела.
— Я все еще переживаю из-за вечеринки у Полли Мартин, — сказала она. — Там будет полный отстой. Мы сейчас с Брэдом усиленно думаем. Но не можем придумать, как сделать эту вечеринку хоть капельку живее.
— Я знаю, что ты можешь сделать, — сказал я, потирая шишку на лбу. — Ты можешь приехать к нам. Тут куча свободных комнат. И ты могла бы выполнять за меня всю работу! Весело, да?
Она не засмеялась.
— Ты же знаешь, Девин, я не могу. Родичи ни в жисть не позволят мне пропускать школу ради твоих тыкв.
— Но, Лу-Энн, — сказал я, — от твоего дома до фермы меньше часу езды. Ты, наверно, могла бы…
— Забудь об этом, Девин. Ни за что. Нет — и точка. — Она крикнула что-то своей матери. Я слышал, как они переговаривались с минуту.
Затем она снова взяла трубку:
— Тебе там тошно?
— «Тошно» — неподходящее слово, — ответил я. — Вот «паскудно», пожалуй, подходящее слово.
Мы с Лу-Энн постоянно выискиваем «подходящие» слова.
— Ну-с, как совсем худо станет — подумай, как тебе повезло пропустить вечеринку у Полли.
Я хотел уже ответить, как вдруг что-то приковало мой взгляд. Нечто, отражавшееся в окне моей комнаты. Нечто яркое и пылающее.
Я уставился на отражение. Только через несколько секунд до меня дошло, что это был джек-фонарь. Рот его ощерился в огненной ухмылке. Фонарь парил в воздухе у меня в комнате!
3
Я вскрикнул от изумления. И обернулся.
В комнате ничего не было. Никакого джека-фонаря. Никакой летающей тыквы.
Я повернулся к окну. И вновь увидел в стекле ухмыляющуюся тыкву. Она ярко мерцала. Отражаясь из моей комнаты.
Я опять обернулся. Никакого джека-фонаря.
Вновь устремив взгляд на окно, я увидел, как тыква постепенно тает на темном стекле. Вскоре она растворилась совсем. Исчезла, а я все стоял и с колотящимся сердцем смотрел в окно.
О, Господи…
Как я мог видеть отражение того, чего нет?
— Девин? Девин? В чем дело? Чего ты так завопил? — доносился из трубки встревоженный голос Лу-Энн.
— Я… Мне пора, — сказал я. Взгляд мой был прикован к окну. Теперь оно было таким же черным, как и ночной мрак за ним.
— Но с тобой все хорошо?
— Ага. Вроде бы. Давай, пока, — отозвался я. Отключил телефон и бросил на постель. После чего вылетел из комнаты, как ошпаренный. Пронесся по коридору и выскочил на двор через заднюю дверь.
Мощный порыв ледяного ветра тут же оттолкнул меня назад. Но я припустил вдоль стены дома, вглядываясь в темноту в поисках тыквы-фонаря.
Нет. Ничего не было.
Ничего не было в моей комнате. Ничего не было во дворе. Но ведь я себе это не вообразил. Не мог я такое вообразить.
Я потер шишку на лбу. Болит, зараза.
Неужели от удара у меня начались глюки?
Галлюцинации. Это более подходящее слово.
— Есть здесь кто? — позвал я. В удушливом ночном воздухе голос мой прозвучал как-то глухо и сдавленно.
Тишина. Только шелестели тыквенные листья. И шуршали… шуршали… шуршали… шуршали длинные плети, ползущие по мягкой земле.
Нет. Постойте-ка.
Почему они издают такой звук? Это ведь ненормально, не так ли?
Обхватив себя руками, чтобы согреться, я оторвался от стены и сделал несколько шагов вперед. Я вышел из квадрата света, падавшего из окна моей спальни, и двинулся к тыквенному полю.
Через некоторое время мои глаза привыкли к темноте. Стояла такая темень, что я не мог различить, где кончается небо и начинается земля.
И тем не менее, по мере своего приближения, я все отчетливее слышал шорох скользящих по земле плетей. Да. Я слышал, как они вытягиваются… вытягиваются…
Плети двигались. Их было видимо-невидимо.
И все они ползли к дому, волоча за собою тыквы.
Я вдруг понял, что стою не дыша. Все это время я сдерживал дыхание. Я протяжно и шумно выдохнул. Воздух вырвался изо рта облаком пара.
И когда пар растаял, я обратил внимание на некоторые из тыкв. Огромные, круглые, из тех, что находились ко мне ближе всего.
Я охнул, увидев, что они двигаются. Их бока вздымались и опадали. Едва заметно. Но я видел.
Вздымались, опадали.
Они дышали.
Тыквы дышали.
— Не-е-е-е-ет, — сдавленно простонал я. От страха меня всего затрясло.
Я повернулся и бросился бежать. Кроссовки скользили по грязи, когда я мчался обратно под защиту дома. Я ворвался в дом, пронесся по коридору и влетел в родительскую спальню.
Знаю, знаю. Сперва следовало постучаться. Но я был слишком напуган, чтобы помнить о приличиях. Так что я просто опустил плечо и протаранил дверь.
Родители крепко спали под одеялом.
— Мам! Пап! — я подлетел к кровати и принялся их трясти.
— А? Что? — ошалело заморгала глазами мама.
— Девин? Что стряслось? — Папин голос был сиплым со сна.
— Там… Плети… — выдавил я. Я так запыхался, что едва мог говорить. — Они растут. Они шевелятся. Я видел их. Вы должны мне поверить. Плети ползут как змеи. Ползут к дому. А тыквы… я видел, как они дышали!
— Да, я в курсе, — сказал папа, оторвав голову от подушки. — Я как раз собирался тебе сказать.
4
— Что? — с колотящимся сердцем я уставился на отца.
— А еще, Девин, — продолжал папа, — у нас работают обезьяны, за кокосы и бананы они тыквы стерегут…
Мама с папой дружно расхохотались.
Я стоял, как дурак, с отвисшей челюстью. И ждал, когда они отсмеются.
