Лев Гумилевский - Плен

Серые страхи ползли из затененных рассветом закоулков, из-под ворот, из-за железных решеток садика, отовсюду.

Она поймала руку Али и потянула к двери:

— Пойдем назад!

— Я не пойду без него!

— Да ведь его нет!

— Он должен тут быть!

Она прижала к губам рупором ладони и еще раз со всей силой крикнула:

— Пыляй, иди сюда! Пыляй, где ты? Пыляй!

Звонкий крик ее отдавался странным в городской улице эхом. Но никто не отзывался в ответ. Аля прислонилась к стене, слабея от жуткого предчувствия:

— Может быть, они догнали его! Может быть, они…

С губ ее срывались уже задушенные рыдания, но она еще нашла в себе силы сдержаться и овладеть собой.

— Куда? — встревожилась Наталья Егоровна, — разве можно сейчас ходить тут…

— Пойдем! Или я одна пойду!

— Куда?

— Сначала туда, потом туда… Обойдем хоть кругом, может быть, он недалеко еще тут! Может быть, он вырвется от них. Он сильный, он не дастся им так… Пыляй! — взвизгнула она, — Пыляй!

Никто не отзывался. Но кое-где, разбуженные непривычным шумом в переулке, просыпались люди.

Одно за другим открывались окна, высовывались головы любопытных. Наталья Егоровна, ободрившись — вздохнула облегченно и согласилась обойти квартал, Они обошли все прилегающие переулки. Аля заглядывала в подъезды, ворота и щели.

Мальчишки не было.

— Они убьют его! — прошептала она, цепляясь за руку матери, — они убьют за меня.

Солнце, выскользнув из предутренних облаков, опалило улицу зноем и светом. Аля едва добрела до крыльца и опустилась на ступеньки, обессиленная отчаянной жалостью. Она закрылась от солнца, как от стыда. Она сама была свидетельницей решительной жестокости этих страшных бродяг китайский стены и не ей было думать о другой участи Пыляя.

— Иди домой, Аля!

Мать стояла над ней, не понимая ее горя. Аля не могла подняться. Два страшных дня и две бессонных ночи теперь только сломили ее. Она забыла о гордости, удерживавшей ее от слез перед мальчишками, и заплакала с безудержной силой и простотой.

— О чем ты? Ты дома, прошло все. О чем ты? Перестань, мы найдем этого мальчишку! — бессильно упрашивала мать.

Аля шептала сквозь слезы:

— Они убьют его. За меня. За меня…

Она чувствовала на своих плечах тяжесть всех преступлений: и измены Пыляя и мести Коськи. У нее кружилась голова, звенело в ушах. Она не слышала матери и не чувствовала веселых ласк утреннего солнца.

И она не заметила, кто ее поднял на руки и отнес в постель.

Это был Иван Архипович, возвращавшийся без всякой торжественности после бесславной битвы с мальчишками и последней осады, которую суждено было вынести много видевшим на своем веку стенам Китай-города.

Глава двенадцатая

Рука правосудия обрушивается на Пыляя

Пыляй был слишком опытен для того, чтобы не понять с быстротой молнии, чего можно было ожидать от тяжко падающей на шиворот руки подкравшегося человека. Он вскочил прежде, чем проснулся. Но для крепкой руки дворника, три дня и три ночи тосковавшей по воротнику похитителя его примуса, проворства было слишком мало. Эта рука ловила бродяг и покрупнее.

Пыляй повис на мгновение в воздухе.

— Что? — с торжеством проревел над ним чернобородый человек с медной бляхой на шапке, опуская его на камни мостовой, — попался, щенок! Повадился кувшин по воду ходить… Что? Что?

Он несколько раз повторял «что-что?» — и при каждом вопросе потрясал мальчишку так, что тот едва мог перевести дыхание. Вытрясши из него всякую охоту к сопротивлению, он вздохнул, пахнув на Пыляя запахом спирта, и заключил коротко:

— Пойдем, голубчик!

Пыляй почувствовал, как грозная сила, упавшая на его шею, направляет его в сторону с такой решимостью, что о сопротивлении нечего было и думать.

Он побежал вперед, стараясь хоть этим способом облегчить тяжесть на плечах, но это не помогло нисколько. Он был ошеломлен не столько неожиданностью нападения, сколько коварством девчонки, в предательстве которой он не сомневался.

Уверенность эта была так велика, что ему и в голову не пришло вступить в пререкания с грозным врагом. Наоборот, съежившись и охотно поворачиваясь во все стороны по мановению страшной руки, чтобы избежать чувствительных толчков, он производил впечатление виноватого настолько, что дворник не сомневался в его виновности ни на секунду.

Правда, под фонарем он пытался было разглядеть мальчишку. Черное бородатое, все поросшее густой щетиной лицо наклонилось к Пыляю очень близко и подслеповатые глаза в космах бровей рассматривали его довольно пристально. Но Пыляй на всякий случай постарался уклониться от столь близкого знакомства со своим врагом и завертелся так, что тот продолжал путь с уверенностью в своей правоте. Он даже встряхнул его еще раз. — Что, щенок? Думаешь, на тебя управы не найдется? Врешь! Коли маленький, так все можно? Нет, погоди… За такие дела…

Тяжелая рука приналегла на загорбок несчастного мальчишки с такой силой, что он охнул и побежал вперед с новой готовностью подчиняться и без столь резких указаний. Пыляй едва приходил в себя от происшедшего и только все чаще и чаще, сцепив зубы, шептал беззвучно:

— Вот так девчонка! Ну, погоди… С каждым шагом вперед, удаляясь от нее, от другой жизни, от несбывшихся ожиданий, с каждым новым толчком тяжкой руки дворницкого правосудия, возвращавшей его в сутолоку подзаборной жизни, мысли его начинали цепляться друг за друга все с большим и большим проворством. Наконец, привычная ясность мышления вернулась к нему, и он уже с некоторым любопытством стал поглядывать по сторонам.

Улицы были пусты и тихи. В сумерках утра еще можно было проскользнуть незаметно и затаиться в какой-нибудь щелке. Нужно было только вырваться на свободу.

Несколько минут, вдохновляемый гневом и страстной ненавистью к девчонке, он соображал. Затем, шагая все более и более покорно, он за углом споткнулся на камне и в тот же миг, ловко выпростав руки из широких рукавов, выскочил из своих лохмотьев.

Неожиданное исчезновение пленника ошеломило дворника. Он приподнял лохмотья, готовый их потрясти и воскликнуть свирепо — «что, что?», но затем швырнул их на камни и бросился за Пыляем.

Однако, в проворстве ног ему было не под силу тягаться с маленьким бродягой: мальчишка летел стрелой.

— Стой, стой… Погоди! — ревел он с таким бессильным отчаянием, что в голосе его слышался не гнев, а унизительная просьба.

Пыляй не слушал.

Он был окрылен гневом и обидой; он был опьянен собственной ловкостью и проворством. Он точно тягался в хитрости с коварной девчонкой и чувствуя себя победителем, мчался с неописуемой быстротой.

На грозный рев дворника, вынырнул из-под темной ниши ворот ночной караульщик. Он ринулся навстречу беглецу не очень проворно, потому что путался в полах своего тулупа, но зато с уверенностью в своей силе.

Возбужденный собственным успехом Пыляй мчался прямо на него. Этот маневр несколько смутил огромного мужика. Он растопырил руки. Пыляй ловко проскочил у него под ними.

И опять вдогонку ему раздались отчаянные крики, Караульщик остановился, не надеясь на свои ноги. Пыляй оглянулся, недоумевая, что случилось с преследователями. Раздавшийся вслед ему пронзительный свисток, тревожный и резкий, ожег его больнее хлыста.

Его словно подхватил ветер. Он несся из одного мира в другой, и чем страшнее был остававшийся сзади, гремевший ему вслед свистками, бранью и погоней, тем ярче и краше был другой.

Между тем, поднятая на ноги свистками сонная улица оживала. Тревога будила дворников и караульщиков. В промежутках между свистками неслись глухие вопли:

— Держи, держи его! Стой!

Тогда, как будто неведомый силач встряхнул многоэтажные каменные коробки и вытряхнул на мостовую десяток сонных, полуодетых людей. Протирая глаза, спотыкаясь отекшими от сна ногами, они, не спрашивая в чем дело, бежали друг за другом. Звериная стихия, дремлющая в человеке, гнала их за добычей, как древнейших человеческих предков, охотившихся на лесного зверя и дичь.

Полусонные люди тем более охотно подчинялись невымершему инстинкту. Раздражаемая запахом ускользавшей добычи, подгоняемая свистом и ревом толпа, задыхаясь, стонала:

— Лови, лови!

— Держите!

— Бей его!

Кто-то, споткнувшись, упал. Через него перекатились двое кубарем по камням. Неожиданная остановка и боль падения отрезвили их. Вместе с утренней свежестью это происшествие охладило и остальных охотников.

— В чем дело-то? — спросил один.

— Жулик, что ли?

— Черт его знает. Подняли с постели…

Все начали ворчать и расспрашивать друг друга. Мужик, свиставший более всего от обиды, чем от тревоги за упущенного мальчишку, объяснил в чем дело.