Валерий Гусев - Под девятой сосной в чистом поле
Возле магазина постоянно паслись все те же куры и все та же лошадь Паршутина. Он теперь называл себя таксистом, потому что за небольшую плату, если кто-то делал большие покупки, подвозил их до дома. Таких клиентов у него было мало – чаще всего две блондинки из нашего поселка, – и дядька Паршутин почти все время торчал в магазине. Собирал и сливал информацию:
Мы еще не дошли до магазина, а уже услышали, как там верещит тетка Полинка:
– Этот Шурик неладный, ну все не так делает. За что ни возьмется, все не вдоль, а поперек ладит.
– Сам виноватый, – бубнит Паршутин. – Не лезь не в свое дело.
Мы в первые дни думали, что Шурик – это что-то вроде бедового пацана, а на самом деле он был довольно взрослый неудачник. Но тетка Полинка за него переживала. Когда у нее, конечно, для этого время было.
– Вишь, взялся Фляжкину на его пасеке советами помогать. Насоветовал! Надумал – пчелок от ульев веником отгонять. Фляжкину-то ничего, тот привычный, а Шурика всего целиком пчелки пожалили. Живого места на нем не осталось. Один глаз вовсе заплыл, а другой только вверх глядит. Даже через портки добрались. Я б этому Фляжкину показала, да некогда.
– Подумаешь, – лениво возражал Паршутин. – Пожалили… Не собаки небось. Те круче жалят.
Когда мы вошли в магазин, Полинка уже пластинку сменила – ругалась на бывшего председателя колхоза, своего соседа Ивана Макарыча. Оставшись не у дел, Иван Макарыч устроился в церковь звонарем. Но так как на колокольне не хватало главного колокола, звонить ему приходилось редко и свободного времени было с избытком, то Иван Макарыч посвятил его работам по дереву. И первым делом смастерил десяток затейливых скворечников и разукрасил ими березу возле своего дома на манер новогодней елки.
Скворцам это пришлось по вкусу, и они плотно заселили дармовое жилье. А тетка Полинка не уставала жаловаться, что соседские скворцы на ее огороде червей воруют.
– Ишь, повадились! – шумела она. – Мне самой червей на грядках мало! Червь – он в огороде самый полезный житель. Я б им показала, да некогда. – Тут она вспомнила свою вторую беду: – Вот, бабоньки, печь перекладывать собралась. Уж и с Петрушей-печником сговорилась. Уж он мне и глины накопал в овраге. Уж он мне и кирпич достал – да такой ладный, один в один. Так что думаете? Скрали! С под самых окон увели.
– Не иначе сам Петруша и скрал, – подсказал Паршутин с вредной улыбочкой. – Да по второму разу кому-нибудь и продал.
– Не ври! – тетка Полинка забрала покупки и пошла к двери. – Петруша сроду чужого не брал. Не то что некоторые.
– Кого имеете в виду? – с обидой подбоченился Паршутин. – Не нас ли?
– Я б тебе сказала, да некогда, – и Полинка хлопнула дверью.
Тут настала почему-то Алешкина очередь.
– Теть Аль, – спросил он продавщицу, – а где печник живет? Нам папа велел его найти, печку складывать.
– Да неподалеку отседа, в Пеньках.
– В пеньках? – недоверчиво переспросил Алешка. – Как муравей?
– Деревня так называется – Пеньки, – пояснил с усмешкой Паршутин. – Две версты отседова. Вдоль по речке.
Не успел я опомниться, а мы уже шагали с Алешкой узенькой тропкой вдоль берега. В эти самые Пеньки. До которых – две версты.
На первой версте Алешка трещал:
– Понял, Дим? Папа не велел заниматься иконой, так? Он попросил разобраться с кирпичами, так? А что мы нашли под кирпичами? – И сам себе ответил: – Мы нашли там вещественное доказательство в виде ключей от церкви! Так?
Я молча кивал. Но про загадочно исчезнувшие ключи не спрашивал.
– Если мы найдем того, кто украл кирпичи, то найдем и того, кто спрятал ключи. Так? И я думаю – это один и тот же человек. Который крадет все подряд. Кирпичи, иконы, деньги. Ему все годится. Так? И папа нам ни слова не скажет. Мы ведь ничего не нарушим. Так?
Я молча кивал и думал: кого он уговаривает – себя или меня? Но не додумал – вторая верста пошла.
– Я думаю, Дим, – вдруг брякнул Алешка, – это прокурор икону украл.
Я и тут смолчал. На этот раз от изумления. Дар речи потерял. И буркнул:
– Переведи.
– Запросто! Прокурор подделал ключи, залез в церковь и украл икону, а ключи спрятал в кирпичи. А тот, кто у прокурора украл кирпичи, заодно прихватил и ключи. А кирпичи…
Здорово. Ключи-кирпичи… Голова заболела.
Тут тропинка круто свернула от реки в поле, пробежала среди высокой травы и громадных развесистых стволов зловредного борщевика и вывела нас к деревне Пеньки.
Вообще-то никаких пеньков здесь не росло да и никакой деревни не было. Было всего два дома и один колодец. У колодца старушка в кожаной куртке и теплом платке вертела ворот, вытаскивая из глубины тяжелое мокрое ведро.
Мы ей помогли и спросили:
– А где живет печник дядя Петруша?
– Да вон, в крайнем дому, не ошибетесь.
В крайнем дому… А какой из них крайний, если их всего два?
Но и в самом деле мы не ошиблись: на калитке одного из крайних домов висела фанерка, а на ней фломастером было написано:
«Печьник.
Ложу печи и камины».
Алешка побарабанил по фанерке костяшками пальцев.
– Иду! – раздалось в ответ из дома. И вышел седенький старичок с палкой, так согнувшийся в пояснице, будто что-то потерял на полу и все время разглядывает: и куда ж оно делось?
Он дошаркал до калитки, щелкнул шпингалетом, вскинул голову и взглянул на нас чистыми прозрачными глазами:
– Клиенты! Заходьте. Обговорим.
А чего обговаривать-то? Я толком и не знал. Впрочем, мое дело – тылы обеспечивать. А если что – «Забыл!»
Дед Петруша провел нас к старой липе, под которой стояла врытая в землю скамеечка, кряхтя уселся, поставил перед собой клюку, положил на нее узловатые пальцы, а на них – подбородок. В такой позе он казался устойчивым на века.
– И чего будем делать?
– Папа велел про печку разузнать, – объяснил Алешка.
– И какую будем ложить?
– Ложить? – не понял я.
– Складать, – еще «понятнее» объяснил дед. – «Голанку», «шведку», либо русскую?
– Русскую, – выбрал патриот Алешка.
Дед вскинул голову и с удовольствием глянул на него:
– Это хорошо. Значит, изба у вас большая.
– У нас этой избы… – начал было я, чтобы докончить – «вообще еще нет», но Лешка наступил мне на ногу.
Сидеть под липой и вести неторопливые разговоры про всякие «голанки» было хорошо. В ее кроне шебуршали всякие птицы, а по траве бегали солнечные зайчики, когда ветер шевелил над нами густую листву.
– Да… – дед Петруша опять уронил голову на руки. – На русскую, однако, кирпича много надоть. Да и не всякий кирпич на нее пойдеть.
– Ну… – подбодрил деда Алешка, – вы же достали кирпич для тети Полинки.
А, вот он куда подбирается!
– Сказал тоже! – дед опять вскинул голову. – Тама – ремонт, а тута – строительство. Русская печь поболе иного дома выходит…
Уж поболе нашего – точно.
– А вам для тети Полинки кто кирпич доставал? Вы у него и для нас попросите.
– Да откель у него столько? Непутевый он мужик. Все у него не ладом получается.
Я ничего не понял, а у Алешки вдруг засветились глаза. Так и казалось, что он сейчас прольет луч света на эту темную кражу. И он уже нетерпеливо заерзал на лавке, готовый куда-то помчаться по горячему следу.
Но сразу не получилось. Дед «Печьник» завелся и одобрительно ворчал про наш правильный выбор:
– Такие печи уже никто не ложит, только Петруша. Русская печь – это цельный агрегат: и топит, и варит, и сушит. А спать на ней – два удовольствия.
– Чего же сразу два-то? – вежливо поинтересовался Алешка.
– Приятно и полезно. Да, – дед еще припомнил, – в старое время в русской печи и мылись, как в бане.
– А потом? – удивился Алешка. И я тоже вспомнил наше пребывание в печи. И последующее отмывание.
– Что – потом?
– Где отмывались-то? От всякой сажи.
Дед рассмеялся так, что даже закашлялся. А мы воспользовались моментом и улизнули в калитку.
И долго еще слышали, как кашляет нам вдогонку развеселившийся дед – словно крышка дребезжит на кипящем чайнике. На русской печке.
Когда мы уже подходили к деревне, нас шустро обогнал, вздымая тучи пыли, большой черный автомобиль.
Алешка чихнул и сказал ему вслед как-то не очень прилично:
– Джипердес!
И вот этот самый… джипердес мы снова увидели возле дома отца Леонида. И, конечно, не могли пройти мимо. Притормозили.
Возле машины прохаживался мрачный бритоголовый амбал. А второй – такой же амбал и такой же мрачный – сидел за рулем.
– Здрасьте! – вежливо сказал Алешка.
Ходячий амбал лениво глянул на него с высоты своего роста и вежливо ответил:
– Ходи мимо!
Алешка возмутился:
– А я не к вам. Я к батюшкиной матушке.
– И я не к вам, – сказал я. – Я к матушкиному батюшке.
Мне даже показалось, что амбал вдруг стал меньше ростом. Во всяком случае, глаза сильно вылупил, соображая. Но так и не успел сообразить – на крыльцо вышли отец Леонид и какой-то важный мужик в белом костюме и с тяжелой витой тростью в руке. Они о чем-то говорили, но нам было плохо слышно. Доносились только отдельные слова. К тому же мужик с тростью говорил как-то странно, будто не совсем по-русски, на каком-то своем языке:
