Поль Берна - Пианино на лямке
— Интересно, что же за всем этим кроется, — то и дело приговаривал на ходу Габи.
— Деньги, что же ещё! — саркастически хмыкнул Зидор. — Целая куча деньжищ, как тогда в поезде Винтимилья — Париж, и все эти субчики с разных сторон до неё докапываются. В наше время люди ни о чём другом и не думают…
— И очень жалко, если так, — сказала Марион своим певучим голосом, как всегда выражая подспудные мысли и подлинные чувства друзей.
Между тем в гараже Боллаэра что-то было неладно. Соскочив с подножки грузовика, Пол Пирс вихрем ворвался в контору к хозяину.
— Он вернулся, — севшим голосом сказал шофёр. — Я только что видел его своими глазами. В двух шагах отсюда…
Бледное одутловатое лицо месье Боллаэра позеленело. Голос отказывался ему повиноваться.
— Не может быть! — выговорил он, отирая ладонью лоб.
— Ты мог обознаться…
— Я его видел, вот как сейчас вас, — сказал Пол Пирс, — и ошибиться я не мог. Такое лицо не забудешь. Он играет на аккордеоне в одном из дворов квартала Ферран. И его чёрный пёс при нём. Возьмите да съездите сами — убедитесь, что это не мои галлюцинации!
Месье Боллаэр осел в кресле, совершенно раздавленный. Его дрожащие губы беззвучно шевелились.
— Да сделайте же что-нибудь, — нервно понукал его Пирс.
— Поговорите там, в комиссариате. Не позволяйте вас запугать…
— А что я скажу? — вздохнул Боллаэр. — Он имеет полное право играть на аккордеоне хоть на каждом углу, если ему заблагорассудится. Всё, что я сейчас могу сделать, — это переправить жену и ребёнка в дом на Конце Года. Этот дом я купил через подставное лицо, и ни одна душа не знает, что он мой. Вечером буду потихоньку к ним туда приходить. Там нас, по крайней мере, никто не побеспокоит.
— Это не выход, — покачал головой Пирс. — Так же невозможно жить. Только создадите себе лишние трудности.
— Пойду поговорю с женой, — сказал Боллаэр, словно не слыша его. — А ты отгони грузовик на задний двор и позови остальных. Прямо сейчас и начнём грузить вещи.
— Да ещё эти сопляки так и торчат в сквере, чего-то замышляют! — проворчал Пол Пирс и вышел, хлопнув дверью.
До поздней ночи за запертыми воротами предприятия Боллаэра в полном безмолвии кипела работа. Изрядная часть его домашнего скарба перекочевала в утробу огромного красного грузовика.
Клуб Детективов
Две недели неотступной и тщательной слежки ушли на то, чтобы собрать все доступные сведения о слепом и составить подробную и цельную картину его обычного времяпрепровождения. Марион, Зидор, Жуан-Испанец и большой Габи взяли на себя основную часть этой работы, требовавшей и сообразительности, и терпения, но свой штрих в портрет неизвестного внёс каждый, включая самых маленьких и самых нерасторопных.
Каждый вечер после семи дежурный наблюдатель отчитывался по результатам слежки перед Клубом Детективов, который базировался теперь в Тупике Заложников. Все важные сведения Габи заносил в записную книжку, с которой с недавних пор не расставался. Новый командный пункт представлял собой короткий проулок, заросший бурьяном и упирающийся в стену газового завода; по обе его стороны возвышались глухие заборы складов. Мемориальная доска из чёрного мрамора с лежавшими под ней двумя-тремя засохшими букетиками напоминала о том, что на этом месте были расстреляны двенадцать участников Сопротивления[6]. Ещё и сейчас, десять лет спустя, сквозь халтурную побелку проступала цепочка выбоин, оставленных в стене пулями палачей. Но трагическое прошлое не угнетало детей, и не было ничего кощунственного в том, что они радовались жизни на месте, некогда отмеченном смертью.
Имя слепого стало известно из рапорта Бонбона. Прикрываясь невинностью своих шести лет, малыш не стеснялся подходить к слепому чуть ли не вплотную, благодаря чему смог услышать, что говорил тому Арахис.
— Вот и пришли, мсье Анатоль! — угодливо сказал старик, останавливаясь на углу улицы Союзников. — Отсюда пойдёте всё прямо и прямо, до самой дороги Чёрной Коровы; вы её сразу узнаете — вся разбитая, в ухабах. По левую руку тут четыре переулка, но их не трудно перейти. А ровно в восемь я за вами приду…
Даже такой бывалый человек, как Бонбон, был поражён почтительностью старика по отношению к слепому. Тот невнятно что-то пробормотал и пошёл дальше один, нащупывая край тротуара своей белой тростью.
— Мсье Анатоль! — проворчал Габи, пожав плечами. — Похоже, в этом деле все скрывают свои настоящие имена, пользуясь первыми попавшимися. Да у нас в городе Анатолей не меньше шести дюжин. Так что это нам мало что даёт…
— Погоди, я ведь его настоящее имя тоже узнал! — поспешил добавить Бонбон, который любил приберечь самое интересное напоследок. — Все торговцы на Рыночной площади зовут его «Фантомас»[7]!
Старшие ребята покатились со смеху. Пришлось объяснить малышу, какие ассоциации вызывает в народе имя этого литературного героя.
— Но как кодовое это прозвище вполне годится и замечательно ему подходит, — отсмеявшись, признал Габи. — Люди зря не скажут… Пусть и у нас этот слепой будет проходить под зловещим именем «Фантомас»!
— Я видел Фантомаса близко-близко, — добавил Бонбон, — прямо вот так вот подходил. У него полно седых волос, но с виду лет сорок пять, не больше. Это у него из-за синих очков такой чудной вид.
Что касается Татава, то этот увалень не только успешно справлялся с порученной ему слежкой, но ещё и додумался порасспросить о слепом консьержек и старичков-пенсионеров на улице Сесиль. Правда, безуспешно. Никто такого человека не знал, никто не мог припомнить, чтобы встречал его раньше в Лювиньи или ещё где-нибудь. Каждое утро он выходил из дома месье Тео и каждый вечер туда возвращался, держась за плечо старого Арахиса. Потом, неделю спустя, должно быть, освоив маршрут, стал обходиться уже без посторонней помощи.
Берта Гедеон и Мели Бабен, поделившие между собой долгое четверговое дежурство, установили, что у Фантомаса в городе два опорных пункта. Утром он играл на Рыночной площади, после обеда — на автостанции. Появление Арахиса или Амедея заставляло его сниматься с якоря. Тот или другой что-то шептал ему на ухо — видимо, передавая дневное задание. Фантомас тут же складывал стул и отправлялся в долгое музыкальное турне, заводившее его порой в самые глухие закоулки Лювиньи.
Зидор задался целью подсчитать доходы таинственного уличного музыканта. Весь вторник он, бесстрашно прогуляв школу, посвятил слепому и повсюду неотступно следовал за ним, стараясь хотя бы приблизительно оценить размеры его заработка. Очень скоро обнаружилось, что к выручке Фантомас на удивление равнодушен и играет без разбора как под раскрытыми окнами, из которых выглядывают слушатели, так и под наглухо закрытыми; и на людном перекрёстке, и на забытом всеми пустыре.
— Девяносто пять франков за четыре часа стараний! — недоумевая, заключил Зидор. — Только-только Нанара покормить, да и то не досыта…
На долю Крикэ Лярикэ выпала очень тонкая работа. Марион вручила ему двадцать франков монетами по сто су и велела любым способом втянуть Фантомаса в разговор, но не подавать слишком часто, чтобы не вызвать подозрение.
Негритёнок вернулся с задания, чуть не плача.
— Я ему все денежки отдал, все-все! — жалобно рассказывал он. — Я был очень-очень милый, говорил по-негритянски, чтоб рассмешить этого Фантомаса. А Фантомас не смеётся, хоть тресни, вредина!
Пришлось купить ему в утешение рожок мороженого.
— Дорогостоящая оказалась затея, — признал Габи. — А выяснили только, что Фантомаса не больно-то расколешь. Это ж каким надо быть железным человеком, чтоб не засмеяться, когда Кри-Кри возьмётся смешить! Голодный лев, и тот умилился бы…
Марион занялась проверкой догадки Фернана относительно репертуара слепого. Где бы он ни играл — хоть в самых дальних и неурожайных точках, — под конец с почти маниакальным постоянством исполнял всё ту же задушевную мелодию, которую девочки втайне предпочитали всем другим:
«На грош любви».
— И её он играет с особым чувством — не так, как всё остальное, — убеждённо говорила Марион. — Можно подумать, старается, чтоб она накрепко засела у каждого в голове. Все ребята в квартале Ферран теперь насвистывают этот мотив…
— У музыкантов часто бывают особенно любимые вещи, — заметила Берта Гедеон. — Помните, был такой одноглазый певец из Бакюса, так он раз по двадцать за час исполнял свой коронный романс.
— И не удивительно: это хорошо окупалось, — сказал Зидор. — Тётки как услышат, сразу ему копеечку… Парень огребал по триста франков в час на одной этой песне, как её…
«Ночи Китая». А ты говоришь!..
К вопросу репертуара слепого следовало бы отнестись повнимательней. Марион считала, что эта его странность имеет большее значение, чем все остальные вместе взятые; однако дальше обсуждения её дело у ребят пока не пошло.
