Н. Семенюта - Будни отважных

— Погоди, зима еще возьмет свое, — рассудительно отозвался другой. — Морозы еще так залютуют, что ой-ой!.. Ты помнишь...

Но в это время раздался взволнованный голос третьего:

— Едут! Вон они! За Базки глядите!

— Постой. Что-то мало их. Как бы не банда какая заблудшая...

— Что ты! Они ж еще не все показались из-за лесочка. Видишь, и знамя вон впереди.

— Да, пожалуй, они. Ну-ка, Сенька, мигом вниз — сообщи всем!

Через полчаса дивизион кавалеристов, перейдя через Дон, уже поднимался на высокий берег. В сопровождении оравы возбужденно галдящих мальчишек он вошел в станицу. Какие только взгляды не ощущали на себе красные конники, пока добрались до станичной площади!.. Приветливые, как бы говорящие с облегчением: «Дождались... Теперь бандам конец...» Равнодушные: нам, дескать, все одно, кто наверху, кто внизу — мы как-нибудь посередке... Откровенно враждебные, ненавидящие: «Дорвалась голь лапотная до власти — хорошего не жди».

На площади конников встретили руководители местной власти: председатель ревкома, военный комиссар округа, секретарь комсомольской ячейки, представитель продкомитета. Командир дивизиона, чернявый подвижной военный с маузером на боку, привстав на стременах, подал команду:

— Смир-рно!

Затем повернул коня и четким голосом отчеканил:

— Товарищ председатель ревкома! Кавалерийский дивизион в двести сабель прибыл в ваше распоряжение для выполнения заданий по борьбе с бандитизмом. Больных и раненых нет. Люди чувствуют себя хорошо. Командир дивизиона Воронин.

— Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

— Здрас-те! — громко раздалось в ответ. Над церковью вспыхнуло и затрепетало голубиное облако.

Когда конники спешились и разбрелись по площади, председатель ревкома сообщил Воронину о том, что на вечер назначен митинг в честь прибытия дивизиона.

— Во сколько и где? — уточнил тот.

— В нашем клубе. Как стемнеет, так и начнем собираться.

— Ясно.

— Ну а теперь прошу в ревком. Есть особый разговор.

Отдав необходимые распоряжения, Воронин пошел вслед за председателем.

— Иван Николаевич, кажется?

— Точно так, — ответил Воронин.

— Так вот, Иван Николаевич... — Председатель подошел к сейфу, открыл его, достал какую-то бумагу. — Получено письмо из Донкома со ссылкой на указание Владимира Ильича Ленина. Воинским формированиям на местах предписывается выделить необходимое число людей для укрепления народной милиции. Давно и нам пора создать свое окружное управление. Дел невпроворот.

— Мне говорили об этом в Ростове, — вставил Воронин.

— Знаю, вот и давай вместе посидим над каждой кандидатурой. Вы-то людей, наверное, знаете.

Воронин задумчиво улыбнулся:

— Как-никак, с восемнадцатого со многими бок о бок...

— Добре. Нам потребуется человек около двадцати для начала. Но таких, чтоб каждый стоил десятерых.

— Ясно.

— Садись. Будем кумекать.

Иван Блохин, стройный худощавый паренек в длиннополой кавалерийской шинели и шишковатой буденовке ходил по станице, выискивал себе жилье. Сам он был из калининских крестьян. Расспросы и поиски привели его в крепкий добротный дом бывшего богатея, майора в отставке Филимонова, имевшего в свое время мельницу и маслобойню. Как только в Вешенской провозгласили Советскую власть, Филимонов исчез, а в доме поселился иногородний — Иван Ильич Шапошников, пожилой кряжистый мужик с необыкновенно ловкими, женской хватки руками. Иван Ильич портняжил, зарабатывал по тем временам сносно. Но лишняя копейка в доме, как известно, никогда не помешает, и потому, конечно, он не против был бы заполучить себе квартиранта. Иван Ильич раздумывал недолго:

— Занимай, солдат, вот этот флигелек во дворе и считай, что тебе повезло. Никто тебе тут не помешает, будешь себе хозяином. Только насчет баб чтоб, значит, того...

— Ну что вы, — смущенно заулыбался Иван. — Я по этой части не мастак. Ростом не вышел.

— Не зарекайся, парень. А коня в сарай ставь. Места хватит. Экой он у тебя лысый.

— Красавец, — ласково потрепал коня Иван. — Мальчиком назвал. Он у меня пулями вражьими меченый.

— Ну ладно, управляйся да заходь в хату повечеряем чем бог послал.

За ужином Иван Ильич стал расспрашивать Блохина о том, где воевать пришлось, под чьим началом служил.

— Первая Конная, у Семена Михайловича Буденного, — с гордостью сказал Иван, ничуть не сомневаясь, что о том и о другом наслышан не только собеседник, но и весь белый свет.

— Самого-то приходилось видать?

— А как же? Вот как вас сейчас.

— Но-о?.. Без всякого-якого?

— Как есть. Я вторым номером в пулеметном расчете состоял. В двадцать шестом кавполку. Да-а... Стояли мы, значит, под Царицыном. Как сейчас помню, Семен Михайлович объезжал позиции. Жарища, духота, солнце, как вот эта сковорода с салом. Только что не шкворчит. Перед самым обедом глядим — подъезжает. Мы, конечно, во фронт, честь по чести...

— Ишь ты, как перед енералом, — удивился Иван Ильич.

— Ха!.. Генерал... Он сто очков вперед любому генералу даст. На коне, как влитой, хоть памятник с него рисуй. Усищи — во! Рука не иначе как железная. Ка-ак рубанет — ух!.. Ни один генерал не устоит.

— Ну-ну, что дале было?

— А дале было так. «Как, хлопцы, дела? — спрашивает. — Сыты ли, напиты ли?». — «Все вроде в порядке, товарищ командарм».

«Стрелять еще не разучились?» — спрашивает, а сам усмехается в усы.

Мой первый номер, Афанасьев Павел Иванович, даже обиделся.

«Такого, — говорит, — у нас не бывает, товарищ командующий. А ежели сумнение имеется, нетрудно проверить...»

Подкрутил Семен Михайлович смоляной ус, степенно отвечает:

«В первом номере сомневаться грешно. Иначе мне надо было б по домам всех пулеметчиков распустить. А вот как второй номер работает, признаюсь, хотелось бы взглянуть».

Подает он коробок спичечный своему адъютанту, подмигивает.

«На пятьдесят саженей поставь... Или, может, много?» — Оборачивается ко мне и глядит лукаво. «Ставьте, — отвечаю, — на все сто».

Вижу, удивился, но виду не показывает. Только обронил, как бы для себя: «Ну-ну...»

Прилаживаю я своего «максимку» на тачанке, планку прицельную на двести метров устанавливаю. Думаю: не переборщил ли я со ста саженями? Коробку-то еле-еле видно. А ведь надо ее, окаянную, не больше чем с первой-второй очереди срезать. Иначе — никакого впечатления. Поправляю ленту, прицеливаюсь и р-раз!.. Как не бывало коробки.

Иван Ильич недоверчиво кивает головой:

— Без всякого-якого?

— Факт. Похвалил меня при всех тогда Семен Михайлович. Говорит: «С такими орлами никакой враг нам не страшен».

И верилось и не верилось Ивану Ильичу, но после этого рассказа стал он уважительно смотреть на своего квартиранта.

— Ну так что, тезка, надумал? — Иван Николаевич выжидательно посмотрел на Блохина.

— Да что мне думать, товарищ командир? — отозвался тот. — Раз для революции такое дело нужно, значит, думать нечего. Пишите меня в милицию.

Воронин поправил портупею, мягко сказал:

— Видишь ли, в чем дело, Блохин. Ты человек беспартийный и волен отказаться. Я признаю в данном случае личное желание. Тут, как в разведке, требуется добровольное согласие. Работа предстоит исключительно опасная. Без преувеличения скажу: пока не выловим всех бандитов, каждый день смерть за плечами будет стоять. А так может пройти и год и два, а может, и больше. Ясно?

— Ясно, товарищ командир, — по-строевому ответил Блохин и, помолчав, совсем другим, домашним тоном добавил: — Два года мы с вами рядом со смертью ходили. Неужто сейчас ее испугаемся?

— Ну что ж, я не сомневался. Значит, будем оформлять. Можешь идти...

Так Иван Блохин стал рядовым милиционером Верхнедонского управления народной милиции. Инструктажи, знакомство с населением станиц и хуторов Верхнего Дона, учеба, бессонные ночные дежурства, беспокойная милицейская служба...

А бандиты пока не появлялись. Видно, прослышали, что в Вешенской стоит большой воинский гарнизон. Положение казалось устойчивым, прочным, и никто не догадывался, что назревают чрезвычайные события.

Днем со степи тянуло медовым запахом цветущего разнотравья. Над белоснежными садами гудели пчелиные семьи. Все теплее становились лунные ночи.

В одну из таких ночей подле станичного кладбища, куда в сумерки никто никогда не забредал с добрыми намерениями, встретились двое. Высокий, в военной форме, говорил приглушенным, но властным голосом:

— Выметите у него все подчистую. До единого зернышка, чтоб и понюхать нечего было. Но тогда только, когда он будет в эскадроне. Не то — несдобровать вам. Характер у него дурной. Поняли?

— Известное дело, — отвечал собеседник, одетый, как многие станичники, в холщовую рубашку навыпуск и плисовые штаны.

— И тогда он сам окажется у нас в руках. Как миленький на пузе приползет. Да!... Кто там дома окажется, сошлитесь на приказ лично председателя продкомитета Мурзова. Считайте это своим главным заданием. Понятно?