Мария Некрасова - Толстый на кладбище дикарей
По шее, конечно, лучше всего. По шее таким и надо при первой же встрече без лишних слов. Но как-то неспортивно это, господа… На пробу Тонкий резко встал, задев головой маленький столик. Столик не упал, а всего-навсего накренился, но карты: и кон, и отбой дружно съехали на пол. Теперь Петруха не закончит свою нечестную партию. Как ему это понравится?
– Ой, прости, нечаянно! – Тонкий сделал такие невинные глаза, какие Ленка делает, когда получает двойку. Петруху аж перекосило: с такой гримасой киношные люди бегут взрывать дома и в туалет. Но ничего, промолчал, видимо, решил, что несолидно это: лупить человека за опрокинутый стол. Младшие тут же бросились подбирать карты.
– Ты откуда такой выискался? – Нашел Петруха нужные слова: вроде вопрос, как вопрос, а звучит обидно.
Сказать бы сейчас: «Из Москвы», получить по морде, дать в глаз и гордо уйти со своей сатисфакцией. Но у тети еще машина недочинена. Жаль.
– Мы тут отдыхаем. Тетя поехала за водой и заглохла, твой отец чинит на дороге.
От так! Мы отдыхаем, а кто-то на нас работает, гы-гы.
– Заглохла, говоришь… Ой!
Толстый, до поры сидевший у Сашки за пазухой, почуял запах кухни и высунул морду на свет: здесь кормят? Петруха, не ожидавший от гостя сюрпризов, слегка растерялся. Хороший повод поиздеваться.
– Это Толстый, он не кусается!
– Я и не боюсь. – Смутился Петруха. Вроде, никто его в крысобоязни не обвинял, а все равно получилось неловко. Он даже резко переменил тему:
– Отец, говоришь, звал с фонарем?
– Угу.
– А ты чего?
– Тете помогу, дрова таскать.
Петруха солидно кивнул: одни чинят машину, другие таскают дрова, все справедливо, все довольны. Он нашарил на полке фонарь и вышел первый. Тонкий – за ним.
– Сколько у тебя братьев? – спросил он уже спокойно из чистого любопытства.
– Тебе-то что? – буркнул идущий впереди Петруха, но тут же спохватился:
– Восемь братьев и Ленка…
– Бип!
– Да, она. – Петруха потер коленку, в которую врезалась девчонка на велосипеде. – А у тебя?
– А у меня только Ленка, но достает она покруче восьмерых братьев, – честно ответил Тонкий.
Петруха вежливо хохотнул:
– Моя – тоже! – Первый вышел на улицу и шмыгнул за калитку.
Тетя рубила дрова, Ленка сидела на бревнышке и чертила палочкой по земле. Взмыленный Федька собрал солидную стопку наколотых дров и сейчас пытался поднять всю разом. Стопка разваливалась, Федька солидно по-взрослому чертыхался, но попыток не оставлял. Тонкий подошел помочь.
– Весело тут у вас! – Он сгреб половину дров, предоставив Федьке вторую, и понес.
– Ага! Обхохочешься! Что с машиной? – Похоже, парень обиделся.
– Ты чего?
– А ты чего?
Разговор начал походить на перебранку в песочнице.
– Извини, я сказал, что думал. Что с машиной – не знаю, я с тетей так и не поговорил, а Петруха с фонарем убежал быстро, мы тоже поболтать не успели.
Тонкий шел по коридору, Федька сопел сзади.
– Строгая она у тебя, – выдал он на середине коридора. – Вошла на кухню, ни «здрасьте», ни «до свиданья», сразу: «Я – дрова колоть. Федя, идем поможешь».
Тонкий кивнул:
– Да, это она может!
– У нас была такая воспиталка, но она круче была. Разговаривала командами: «Ко мне!», «Сидеть!» Мы ее звали Полканом.
Тонкому стало обидно:
– Да нет, она вообще-то нормальная. Опер она, поэтому…
Федька шмыгнул носом:
– Знаю, профессиональная деформация.
– Что?!
«Вот так, – подумал Тонкий, – и подрастает смена. Детсадовские воспиталки разговаривают командами, а дети относятся с пониманием, потому что знают такие умные слова…»
– Нам батя в газете прочитал.
– А-а.
– Долго плевался еще, говорил, что брехня. – Федька остановился посреди коридора, изображая отца, откашлялся и важно басом произнес:
– Я хоть и завгар, но на детях не срываю. Даже не ругаюсь при них, тудыть-растудыть!
Тонкий захихикал:
– Завгар – это заведующий гаражом?
– Ага!
Они, наконец, добрались до кухни. Федькины братья оставили карты и организованно топили печь. Вчетвером это было не так уж просто: печь одна, пацанов четверо, у каждого по две руки, и всем хочется поучаствовать. Старший, лет восьми, кидал поленья в печку. Другой, чуть помоложе, шерудил внутри кочергой. Из печки время от времени вылетали ошметки золы, и тогда старший солидно ругался:
– Осторожно ты, дом спалишь!
Остальные подавали дрова. Тонкий с Федькой шмякнули полешки на пол. Старший парень посмотрел на Тонкого, потом на дрова и оценил:
– Хорош!
Федька кивнул:
– Пойдем, Сань, тетю твою остановим. А то она как пришла, так и рубит, и рубит…
Тонкий подумал, что за то время, пока тетя здесь, можно было срубить весь запас дров, каким бы он ни был, и половину избы.
– Почти полсарая дров заготовила, – продолжал Федька, будто про себя, – и откуда у человека силы?
– Она давно приехала? – поддержал разговор Тонкий, чтобы Федька не уходил в себя.
– С утра. Как приехала, так и рубит, и рубит… – Федька медитативно бубнил себе под нос, открыл ногой дверь, вышел первым на крыльцо и встал на пороге. Тонкий в него чуть не врезался:
– Ты чего, Федь?
– А? – Парень подтер нос рукавом. – Хватит дров, говорю.
Тонкий аккуратно обошел его (пускай медитирует на пороге, если нравится) и сам подошел остановить тетю:
– Хватит дров! Пацаны сказали, ты с утра тут колешь!
Тетя расколола еще полешко, аккуратно сложила его на землю, только потом воткнула топор в чурку. Ленка, сидевшая рядом на бревнышке, от души удивилась:
– С утра?
Тетя Муза только хмыкнула:
– Это не работа, Елена, это активный отдых. Работа – когда головой и в обязательном порядке.
– Дрова колоть? – тупо спросил очнувшийся Федька. Ленка хихикнула:
– Ага! Головой и в обязательном порядке. Обязательно коли дрова головой. Это и есть настоящая работа!
Федька вопросительно поднял голову, через секунду, поняв, наконец, что сморозил чушь, насупился и сел на крыльцо:
– Сама ты головой.
Он был совсем жалкий: мелкая фигурка на крыльце, освещенная фонарем. Тонкому показалось, что он сейчас разревется. Ленка, блин, тоже, нашла ровню, над кем потешаться! Но тетя Муза быстро восстановила порядок:
– А что, Федя, у вас коровник тут есть? Его вычистить не надо ли? Елена давно мечтала…
Ленка сделала такое лицо, что сразу стало ясно: и не мечтала она о таком счастье, даже в ночных кошмарах не видела!
– Коза есть, – наивно ответил Федька. – Тоже грязная. Пойдем покажу!
Он спрыгнул с крыльца, взял Ленку за руку (она даже не сопротивлялась) и повел в дальний угол огорода, к дощатой развалюхе, предположительно, сараю с козами.
– М-да. – Тетя проводила их взглядом. – Цени, Санек. У тебя родители хоть и по командировкам вечно, а все-таки есть.
Тонкий не понял, о чем это она, и с чего вдруг заговорила о родителях. На всякий случай уточнил:
– У Федьки тоже есть.
– Теперь-то конечно. Федька говорил – приехал сюда только прошлым летом.
– Что значит «теперь»? Он детдомовский?
Тетя кивнула:
– Я так поняла, не он один. У Ван Ваныча своих меньше половины.
– Ван Ваныча?
– Завгара, который на дороге под машиной валяется с Петрухой на пару. Где у них умывальник здесь? – Тетя отряхнула ладони, глянула, что получилось (равномерно-серый цвет), оценила бесполезность своего занятия и стала оглядываться по сторонам, в поисках умывальника.
– В доме я видел один.
Тетя кивнула и пошла было в дом, но помыть руки ей не дали. За калиткой заплясал луч фонаря, доплясал до Тонкого с тетей и врезал от души по глазам. Убил бы за эту привычку! Тонкий прищурился и сквозь слезы разглядел фигуру за калиткой. Петруха, что ли? Он.
– Сань! Теть Муз! Пойдемте машину толкать, отец сказал – в гараже дочинит!
– Давно пора. – Тетя обреченно глянула на свои руки, распрощалась, наверное, с мыслью помыть их хотя бы до полуночи и кивнула Сашке: «Пошли».
Глины было столько, что хватило бы на целую гончарную мастерскую. Причем, мастерскую можно было открывать прямо здесь: «жигуль» послужил бы помещением, каким-никаким, а колеса «Жигуля» можно было бы переделать под гончарные. Все равно здесь, на глине и ухабах, они ни на что больше не годятся! Тонкий убедился в этом, пока толкал машину по полю к дому. Тетя с Петрухой и Ван Ванычем, конечно, тоже помогали, но от этого было не легче. Особенно надрывался Петруха. Вроде толкал вместе со всеми, ни больше, ни меньше, но на лице его была такая гримаса, что Тонкого совесть замучила. Может, отпустить парня, сами справимся? А то вон как надрывается, жалко его!
– Может, она заведется? – в сотый раз спросил Петруха, голосом раненой балерины.
– Нет, – отрубил Ван Ваныч. – Иначе я бы вас не звал. Да ты чего разнюнился? У тебя дела, что ли?
– Да так, ерунда…Дотолкаем и пойду.
Хитрющий он, Петруха этот! «Дотолкаем и пойду», – сама добродетель, блин! А вот сейчас старший оперуполномоченный на это купится! Потому что Петруха ей не племянник, его сильно мучить нельзя!
