Чудо за порожком - Владислав Анатольевич Бахревский
Собранное стекло из тапочек они высыпали на бетонную плиту недостроенного здания. И когда Поле пришло время уезжать, на плите выросла стеклянная горка, а на тропе — ни единого блеска.
ЕВПАТОРИЙСКИЕ ПОГОДЫ
Кто-то шептал ласково и немножко печально. Поля чувствовала: она и во сне сдвигает брови, но не может, не может расслышать, что же ей говорят. Открыла глаза — светло, да серо. Дождь. Дождь шепчет.
«Ну, вот! — огорчилась Поля. — Сегодня не пойдём на море».
Проснулась: небо синее-синее, будто его скатертью застелили. Выбежала во двор — ни единого облачка, а на земле, выставив рожки, — улитки. Все из домиков своих выбрались, блаженствуют. Поля скорей домой.
— Бабушка! Идём на море. Дождик вылился до последней капли.
— Сначала позавтракаем.
Они завтракали совсем недолго. Съели овсяную кашу, творог со сметаной, выпили по чашке кофейку.
— Ну, вот! Ну, вот! — У Поли даже слёзы на глаза навернулись. — Просидели дома.
Небо снова в облаках. Облака чёрные, улица потемнела.
— Ничего, — сказала бабушка. — Собирайся.
— Зонты брать? — спросила Поля.
— Не сахарные.
«Уж очень она смелая, папина мама, мама капитана», — подумала Поля.
Они взяли сумку с подстилкой, с полотенцем, с бутылкой компота и отправились в путь.
Поля поглядывала на небо, на тучи, но бабушка шла спокойно.
На озере их встретил ветер. Дул без передышки. Поля представила себе щёки ветра. Уж это такие щёки! Дует, а воздух не кончается.
Поля принялась подбирать стекляшки в тапочек. Перебрели разлившееся озеро, прошли через молодую рощицу серебристого лоха, тут и море открылось — такое же, как утреннее небо. Синее-синее.
— Бабушка! — Поля даже сумку уронила. — Ты только погляди — ни единого облака. Ни единого.
— Уж такая у нас Евпатория! — сказала бабушка. — Везде погода, а у нас — погоды. Девять пятниц на дню.
ТРОИЦА
По дороге с моря бабушка сказала:
— Завтра большой праздник. Троица. Нарвем немного травы. Деревья тоже пусть нас простят — возьмем у них несколько веточек.
Они нарвали в пакет полыни, цветущего мышиного горошка, жёлтого донника. С куста туи взяли несколько лапок с голубыми ягодами, попросили у каштана ветку с пятипалыми листьями, у серебристого лоха серебристую ветвь. Подняли сломанные веточки под орехом. Мальчишки в разведчиков играли, в кроне прятались. Каждый лист ореха — аптека. Листьев всего-то горсть, но пахнет зелёным лугом.
— А почему Троице трава нужна? — спросила Поля.
— Троица, милая, — Господь Бог. Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой. Травки не Богу, людям нужны. Троица — зелёный праздник. Вся красота Божьего Творения напоказ. Лето. Куда ни посмотри — цветы. А мне, грешной, всегда казалось: люди на Троицу тоже все расцветают. Душа-то, Полюшка, она ведь и есть цветок.
— Невидимый, — сказала Поля.
— Душа невидимая, — согласилась бабушка, — но домой придём, напомни. Я тебе покажу мою драгоценность.
Удивилась Поля — у бабушки, оказывается, спрятана драгоценность. Пошла чуть поскорее; одно дело просто так идти, а к тайне — на сандалиях крылышки отрастают. Глазам эти крылышки не видны, зато ногам понятно.
Поля шла молча, потому что думала. А на бетонной площадке, где пробились трава спорыш и цикорий, остановилась.
— Бабушка, ну как же так? Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой — три существа. Дух, Сын, Отец, а Троица — одна, и Бог один. Как же это так?! Вот мама, вот ты, бабушка, вот я — мы родные, но ведь нас — трое!
— Сия тайна, Полинка ты моя, для нашей веры. Если веришь в Троицу единосущную — ты христианин, православный человек. Русский человек. А уж коли тебе дороже умничанье… — и бабушка вздохнула.
— В ад попадешь! — догадалась Поля.
— Ну, зачем же в ад? Иисус Христос милостив. Для тех, кто умом-то своим кичится, дорога к Господу долгая и не прямая. Ох, не прямая! Про такую дорогу говорят — мытарство. Но я тебе так скажу: какими соблазнами русского человека ни улавливай, а он все равно придет ко Христу.
Дома бабушка устлала полы травою. Украсила ветками красный угол с иконами. Положила веточки на окна в спальне, на кухне.
Поле очень хотелось поговорить с бабушкой о самом важном, о самом сокровенном — о Троице, а у бабушки все дела, дела. И Поля не вытерпела. На кухне начала свой разговор.
— Бабушка, вот скажи ты мне! Вот скажи ты мне, как нужно Бога любить?
— Жить по совести.
— Никому зла не делать?
— Даже не держать в сердце — ни зла, ни обид.
— Нет, бабушка, ты меня не понимаешь! — покачала головой Поля. — Я люблю папу, потому что он папа. Я люблю маму, потому что она мама. Потому что я их дочка. Я тебя люблю — ты моя бабушка. А Бог — он тоже мой? Маму я знаю. У нее ямочки на щеках. У папы глаза строгие, но он очень весёлый, у тебя сто дел, а на меня времени хватает. У тебя только одна прядка седая. Я вас знаю. А Бог? Он же везде. На солнце, на звёздах, на каждой травинке. Как можно любить всё?
— Так ведь все, Поленька, — жизнь. Кто жизнь-то не любит?
— А-а-а! — Поля обрадовалась. — Бабушка! Я ведь, пожалуй, всё люблю. И звёзды, и землю. Паучишек, муравьишек, китов, слонов… Вот только задавал не люблю и обидчиков.
— Э, дорогая! Обидчиков-то люби больше других! — бабушка смотрела на Полю такими глазами, что было ясно: в её словах правда.
— Они же зло мне делают! — не поняла Поля.
— А ты на зло добром отвечай.
— Добром на зло?.. — и тут Поля вспомнила: — Бабушка, ты мне хотела драгоценность показать.
— Да вот же она! — Ефросинья Калинниковна сняла с божницы маленькую икону. — «Троица» дивного художника Андрея Рублёва. Икона у преподобного отца Андрея большая, а твой дедушка написал эту икону точь-в-точь, но с детскую ладошку.
— Разве дедушка художник? Он — геодезист.
— Твой дедушка за что бы ни брался, всё у него получалось. «Троицу» он написал для своей больной сестры. В те годы за веру в Бога в тюрьмы людей сажали. А дедушка учился в Москве. Он каждый день ходил в Третьяковскую галерею, смотрел на «Троицу», а потом спешил в студенческое общежитие. Икону писал тайком, на чердаке. Господь смилостивился, исцелил.
— Наталью Васильевну?! — обрадовалась Поля. — Она ведь у нас астроном, открыла множество крошечных планет.
— На этой иконе тишина написана, — сказала бабушка. — Святая тишина.
Золотые лики трёх Ангелов были прекрасные. На их одеждах ласковый мерцающий свет. Ангелы молчат, но глаза у них говорят.
