Твердые орешки - Ефим Петрович Чеповецкий
До самого отбоя возле меня вертелись Женька и Сашка, и я никак не мог от них отвязаться, чтобы подойти к Майке.
В палатке Женька начал рассказывать какие-то глупые истории и не давал уснуть. Но я и без этого не заснул бы. На моей груди лежал журнал, и мне было приятно ощущать его. Я думал о Майке и о том, что ей скажу, когда увижу. Но ничего придумать не мог…
Мне не лежалось, сон не приходил. Я встал, надел тапки и вышел из палатки. Где-то за лагерем пели, смеялись, из поселка доносились собачий лай и голоса, играло радио. Я постоял минутку, послушал, а потом пошел, куда ноги понесли. Ночь была теплая, и луна часто проглядывала из-за облаков. Выкатится, исколется о верхушки сосен и снова летит в мягкое облако… Я и не заметил, как очутился за палатками девочек. Я совсем этого не хотел, честное слово. Я даже не знаю, как это вышло. Если бы сейчас встретил Маю, я бы сбежал. Темно ведь. И что бы Мая подумала?.. Нет-нет, я просто заблудился в темноте. Конечно… И все-таки я стоял, как пень, за сосной и чего-то ожидал.
Во второй палатке горел свет, девчонки ходили, и тени отражались на брезенте. Длинные, косматые, смешные. До меня доносились какие-то слова и смех. Девчонки вообще имеют привычку громко хихикать. Потом, завернувшись в простыни, они начали перебегать из палатки в палатку. И вдруг — переполох, визг на весь лагерь! Девчонки выбежали во дворик и стали кого-то прогонять, а кого — не видно. Я подкрался ближе, но тоже ничего не увидел. А они кричат:
— Уходи! Не подслушивай под палатками!
— Вот сейчас поймаем…
И вдруг в темноту полетела подушка. Оттуда раздалось:
— Ах, так? — И подушка, описав в воздухе дугу, вернулась назад.
Девчонки снова бросили подушку, но на этот раз она не вернулась.
— Не отдам, не отдам! — прокричал знакомый писклявый голос. Девчонки бросились в темноту и выволокли на свет Женьку Быкова. Он отбивался и пищал:
— Ой, не буду! Ой, больше не буду!
Прежде чем отпустить, девчонки как следует намяли ему бока и разбежались по палаткам. Женька, хихикая, тоже побрел в свою палатку.
«Вот свинство! — возмутился я. — Да как же он посмел подслушивать под палатками?! Ему за это так надо дать, чтоб навек запомнил… Вот, значит, куда он бегает после отбоя! Исчезнет, а потом тихонько вернется, прыгнет под одеяло и хихикает. Завтра же предупрежу его!.. Э-э, нет! Не выйдет! Как же это я сделаю? Ведь если я его возле девчоночьих палаток видел, значит сам ходил туда! Чепуха получится… Интересно, а где же вожатые? Ни одного не видно…»
Я собрался уже возвращаться, как вдруг услышал песню. Она доносилась из-за ограды, из молодняка, где обычно устраивают отрядные костры. Побежал туда. Неужели какой-нибудь отряд организовал костер? Из-за забора были видны только небольшие языки пламени и тени. Я осторожно перелез через ограду и приблизился к молодняку. Теперь я отчетливо слышал голоса и сразу понял, что там происходит. Это были вожатые. Я вспомнил, что они и в прошлом году устраивали такие маленькие костры. Здесь они собирались на совещания, чтобы утвердить на завтра отрядные путевки, и после этого пели, читали стихи и танцевали.
Мне очень хотелось посмотреть, как они развлекаются. Я подошел еще ближе и вскоре начал различать лица. Они были красные от огня, и вожатые напоминали индейцев, только перьев на голове недоставало. Жора-баянист лихо растягивал баян, кто-то играл на гитаре, а остальные танцевали. Один наш Валерий сидел у костра и ковырял палкой в углях. Вожатые здесь были совсем не такие, как с нами. Днем они серьезные, строгие — не подступись! А тут как будто пионеры. Шумят, веселятся, толкают друг друга. Особенно поразила меня Нин-Вас. Она же все-таки старшая, а вытворяет такое, прямо диву даешься! Сперва танцевала гопак вприсядку, а потом потребовала, чтобы ребята сложили из рук стульчик и носили ее вокруг костра. После этого она подоткнула юбку и начала прыгать через костер. Мне это очень понравилось. Вот если бы Нина Васильевна с нами была такой же, было бы здорово! И вообще у вожатых веселей, чем у нас…
В эту минуту справа от меня раздался какой-то шорох. Я забежал за дерево и присел. Но как ни старался разглядеть, кто это там шебуршит, ничего не видел. Оттого, что я долго смотрел на костер, на глаза набегали какие-то желтые и зеленые круги, и я с трудом различал даже деревья. А через пару секунд кто-то на меня наткнулся и перевалился прямо через спину. Раздался громкий визг, и длинноногая фигура шарахнулась в сторону. Я вскочил. Это была Зинка Дорохова. Она ойкнула, отскочила и сказала:
— Ой, Маенька, это же Митя!
Мне показалось, что на меня направили прожектор и поймали на месте преступления. «Этого еще не хватало! Что им тут нужно?» Я собрался бежать, но поздно. Майка шла прямо ко мне и бессовестно трещала сучками и шишками.
— Митя, ты? — спросила Мая и улыбнулась. Конечно, отчего ей не улыбаться? Ведь она-то, наверное, подумала, что это я специально сюда пришел. Что мне оставалось делать? Я сказал:
— Не видишь, что ли? — и полез в темноту.
— Куда же ты? Стой!
Майкина рука потянулась за мной, а я — дальше.
— Иди сюда! Где ты?
— Здесь, — сказал я и не узнал своего голоса.
— Ты тоже любишь на них смотреть? — спросила Мая.
Я не знал, что ответить, и спросил:
— А где Зина?
Майка пожала плечами и улыбнулась.
— Идем, — сказала она и пошла вперед, к лагерю. — Сейчас они будут расходиться.
Песня действительно оборвалась. Послышались смех и глухие удары. Это вожатые затаптывали костер.
Мая шла впереди, а я плелся сзади. Все пни, как назло, лезли под мои ноги, а луна выкатилась из-за деревьев и сияла, словно сгорала от любопытства. Наконец мы перелезли через ограду. На территории было еще светлее, и я боялся, что из палаток сейчас выбегут ребята. И вдруг все пропало: все страхи и этот дурацкий стыд. И вокруг стало тихо-тихо. Я слышал каждый Маин шаг, слышал, как шуршит ее сарафан. Больше я ничего не слышал, больше я ни о чем не думал.
Не знаю, сколько мы так ходили, но помню, что
