Лесные дни - Николай Григорьевич Никонов
«Ток-то где!» — подумал я, прислушиваясь к щелканью ближнего петуха. Вот он издал скрипучий, скрежещущий звук, «заскричичал», как говорил Петр Григорьевич. Дважды басовито кокнула копалуха. Тетерева бормотали, балабонили где-то на сухих релках. Первый лучик солнца пробежал по макушкам сосен. Не хотелось нарушать радости утра выстрелами. Я стал собираться, и Шубка тоже вскочила, потягиваясь, виляла хвостом, умильно поглядывала смеющимися глазами то на меня, то на глухарей, висящих на суку. Вот встала как вкопанная, услышав знакомое пощелкиванье вдали, однако я тут же схватил ее за веревочный ошейник и привязал на поясной ремень. Так было надежнее.
Мне захотелось окончательно убедиться, что ночью на остров заходили лоси. Вскоре Шубка и я наткнулись на свежие следы нескольких лосей шагах в пятидесяти от нашей стоянки. Они вели в противоположную сторону от глухариного тока, туда, где остров удлинялся и переходил в болото. Идя по следам, мы вышли на берег. С этой стороны до противоположных сосняков было ближе. Лосиный след уходил в пойму. Не след, а целая тропа, будто здесь гоняли стадо коров. Я сделал несколько шагов по пойме и с радостью убедился, что кочки стоят крепко, даже не зыблются. Все же решил не рисковать и снова вооружился длинными березами. Переход через пойму в новом месте оказался легче, чем можно было предполагать. Лишь с десяток метров переползал я, опираясь на стволы березок, да и то, быть может, потому, что боялся ровной сплавины. И все же, когда выбрался к соснякам, ступил на безопасную полосу, я оглянулся и вздохнул с несказанным облегчением.
«Выбрался. Прощай, Грива! Хоть и нет на тебе леших, а не очень приветлива ты, — подумал я и спросил себя: — А почему — Грива? А потому, что она все-таки не остров, наверное, а полуостров, и не иначе как леший понес тебя пробираться к нему с самой опасной стороны! Горе-следопыт! Лоси лучше тебя знают, как ходить по болотам. Надо было сообразить, что раз остров вытянут, раз он «грива» — значит, где-нибудь может соединяться с лесом. Не знаешь броду — не суйся!» Такую лекцию прочел я себе, сидя на широкой кочке. А потом мы с Шубкой отправились разыскивать оставленную вчера сумку.
Скажу лишь, что нашли мы не только сумку, а вместе с ней донельзя встревоженного Петра Григорьевича с целой гурьбой колхозников, которые собрались на розыски.
СИНИЧЬИ ПЛЯСКИ
Вы никогда не видели, как синичка пляшет? Сначала я сам думал, что такое бывает только в сказке. Вот однажды вышел я на улицу и остановился у крыльца. До того хорошо было утро: тихое, теплое, прозрачное! И небо над головой необыкновенно яркое, высокое. Справа по горизонту оно подернуто ровной белой тучей, а от края ее словно обрывалась такая бездонная синяя глубь, что страшно было подумать. Вот так бывает на большом озере: сперва идет мелкий и светлый откос, сквозь прозрачную воду видны все камушки, гальки и раковины перловиц, а потом вдруг сразу обрыв.
Я полюбовался небом и вдруг услышал удивительную птичью песенку, будто кто-то шел по улице с ведрами на коромысле, и они, раскачиваясь, мерно скрипели: «Цыпи-цыпи, цыпи-цыпи, цыпи-цыпи». Догадался, что поет синица-кузнечик. Где же она? Я окинул взглядом высокие тополя и увидел птичку на длинном голом суку. Но что это? Не сошла ли она с ума? Синичка прыгала вдоль сучка, поворачиваясь в воздухе кругом. Только хвост мелькал. И все время напевала: «Цыпи-цыпи, цыпи-цыпи».
«С чего бы кузенька так развеселилась?» — подумал я и понял: она радуется концу зимы, как радуется человек, и звери, и, может быть, каждая дремлющая почка. А потом, поглядев вокруг, я увидел, что не одна синичка почуяла весну. Над крышей длинного пятиэтажного дома вились галки и голуби. Должно быть, там уже шла борьба за места будущих гнезд. Галки кричали пронзительно и жалобно: «Кья? Кья?»
«Чья? Чья? Чья квартира?» — словно спрашивали они, а «миролюбивые» голуби даже не думали улетать: «Вот еще! Уступать место каким-то черномазым нахалкам!» Так и улетели галочки ни с чем. А ведь прежде они из года в год жили под этой крышей. Едва стих галочий крик, как ясно послышалось унылое гуркование голубей. А несколько штук слетели во двор, расхаживали у моих ног. И уже ясно было, что голуби разбились на парочки. Вот как усердно кланяется своей подружке толстый сизарь с фиолетовым блеском зоба. Он и хвост развернет, и подбежит, и волчком покружится. Видимо, в марте и голуби по-своему пляшут. Да что голуби! Вот воробьи на акациях совсем с ума посходили: дерутся, чиликают, орут хриплыми, одичалыми голосами кто во что горазд! А иной старый воробей не стыдится, что весь в саже, поднимет хвостик торчком, распустит крылышки и таким гоголем на ветке повертывается. Наверное, думает, что красивее его во всем свете птицы нет.
«Да, — подумал я, — все готовятся Весну встречать». А может быть, уже пришла она, прячется где-нибудь на припеках, за ветром, и там, где побудет недолго, мокрым сахаром станет снег, обнажится черная кровля и заплачет бегущей капелью, от радости заплачет. Тонкий пар пойдет от влажной сохнущей крыши — первое дыхание Весны. И, согретая этим дыханием, на теплую парную доску вылезет муха. Сидит греется. Выползет из щели лохматый домовой мизгирь, и нет в нем пока его паучьей суровости. Добродушно он смотрит на муху всеми своими шестнадцатью глазами, машет лапами, а мне кажется, что этот заспанный паук почесывается, зевает во весь рот, крестится на свой крест и бормочет: «Охо-хо! Слава тебе господи, до тепла опять дожили!»
Много можно увидеть, если искать места, где прячется молодая Весна. Вся беда в том, что робка, пуглива она, и чуть подует сибирским ветром, ее уж не увидишь: спрячется невесть куда. Будто и не бывало Весны. Ярким белым озимком закроется снег, закружит метель, остеклятся лужи. И ступай ищи Весну — все равно что мартовский ветер в пустых полях.
Мне всегда казалось, что Весна убегает, прячется в родниках и ключах, за стволами деревьев в лесных чащах, и я уходил из города ее искать.
Вот иду я на лыжах по течению замерзшей Исети. Санная дорога тянется слева, обходит полыньи, желтеет по наледям. Утро. Все как в феврале: и мороз, и туман, и желтое солнце над перелесками.
Впереди снимается с дороги большая стая странных птичек — белых с черными крылышками. Это пуночки. Снежные подорожники
