Евгения Яхнина - Кри-Кри
— А по-моему, — не стерпел Кри-Кри, чувствуя по настроению Люсьена, что пойманная им рыбка уплывает, — рисунок нельзя признать удовлетворительным. — И добавил с важностью: — Я нахожу, что оригинал лучше портрета. Разве у меня такой нос? Повидимому, художник думал о господине Тьере, а не обо мне, когда набрасывал этот кривой профиль.
— Господин Капораль, — вспылил в свою очередь Анрио, — каково бы ни было ваше решение, вы не должны позволять этому нахальному мальчишке оскорблять меня. Я буду жаловаться!
— Ну, друзья, — произнес свой приговор Люсьен, — по-моему, все ясно: пусть господин Анрио отправляется на все четыре стороны. Мы можем только посоветовать ему впредь выбирать в качестве моделей другие объекты.
Анрио поторопился использовать благоприятное для него решение. Он учтиво поблагодарил Люсьена и зашагал без оглядки.
С грустью смотрел Кри-Кри вслед удалявшемуся Анрио. Он был бессилен что-либо сделать, но беспокойство не покидало его. Какое-то смутное чувство подсказывало ему, что свершилась ошибка, что этот Анрио — опасный человек. «Странно, — рассуждал Кри-Кри, — одет он в штатское, а когда ходит, то, кажется, слышно, как звенят его шпоры, точь-в-точь как у офицеров».
Всегда веселый, никогда не унывающий Кри-Кри на этот раз печально брел по бульвару. Как ему не хотелось снова возвращаться в «Веселый сверчок»! И вовсе не потому, что было уже за полдень и он опаздывал в кафе почти на два часа. Он не боялся брани тетушки Дидье: за все время службы в кафе это был первый случай, когда не он раскрыл двери кафе, чтобы впустить первых посетителей. Но сколько впечатлений за день!.. Сперва встреча с Гастонам, который вступил в батальон школьников и сегодня или завтра будет драться с ружьем в руках на баррикадах. Затем этот подозрительный художник и, наконец, спасение из огня женщины. Все это не прошло даром для Кри-Кри и снова всколыхнуло в нем желание бросить мадам Дидье и уйти на баррикаду. «Нет, довольно! — решил он. — Надо еще раз и очень серьезно поговорить с дядей Жозефом. До каких пор должен я ждать?» И, дойдя до бульвара Ришар Ренуар, он решительно повернул на улицу Рампоно.
Глава пятая
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Эрнест Анрио, «художник по призванию», вынужденный, по его словам, превратностями судьбы заниматься коммерцией, не в первый раз встретился с Люсьеном Капоралем.
Однако у них было немало оснований и достаточно выдержки, чтобы ни намеком, ни жестом не выдать своего знакомства перед толпой, которую собрал Кри-Кри, когда увидел Анрио с блокнотом в руках.
Эрнест Анрио сказал Бантару правду, что он коммерсант, ибо он и в самом деле торговал честью французского солдата и во время войны с Пруссией и после заключения мира, когда, по наущению своих хозяев, натравлял армию на парижский народ.
Он не лгал и тогда, когда утверждал, что увлекается живописью. Он действительно окончил художественную школу, где обучались сыновья богатых французских аристократов. Для зачисления юноши в эту школу понадобилось восстановить приставку «де» перед фамилией, утраченную его дедом во время Французской революции 1789 года. Эрнест д’Анрио числился в школе среди наиболее знатных и наименее способных юношей.
Но Анрио не сказал всей правды: он скрыл от Бантара, что не любовь к искусству, а другая страсть двигала им, что больше, чем живопись, он любил блестящую офицерскую форму бывшей императорской армии.
Кри-Кри, обладавший талантом подражания, способностью копировать походку, манеру речи и жесты других людей, был очень наблюдателен. Его сразу поразила военная выправка Анрио.
Анрио действительно был офицером версальской армии. Несмотря на молодой еще возраст — ему не было тридцати пяти лет, — он успел сделать блестящую карьеру.
18 марта капитан Анрио, незаметный адъютант генерала Винуа, одним ловким ходом достиг вершины офицерских чинов: на следующий же день генерал Винуа представил его Тьеру, главе правительства, бежавшего из Парижа в Версаль. Винуа рекомендовал его для поручении, требующих находчивости, смелости и цинизма.
Чем же купил Эрнест Анрио такое доверие своего начальства?
Дело было так. Когда Винуа под натиском огромной толпы гвардейцев, сопровождаемых женщинами и детьми, вынужден был спешно оставить занятые им позиции на площади Клиши, он послал своего адъютанта Анрио с донесением к военному министру, генералу Лефло, командовавшему операциями на площади Бастилии. Но и здесь войска реакции оказались ненадежны: они не хотели стрелять в народ. Анрио, прибыв на площадь, увидел, что солдаты братаются с народом, а гвардейцы окружают Лефло и его свиту. В тот момент, когда Анрио наконец приблизился к Лефло, с трудом протиснувшись сквозь толпу, вдруг почему-то наступила тишина. Анрио вскочил на груду камней и, окинув взором площадь, понял, какой удобный случай ему представляется. Со стороны Лионской улицы медленно двигалась похоронная процессия.
— Обнажите головы! — крикнул капитан Анрио.
Стоя на груде камней и возвышаясь над толпой, как оратор на трибуне, он снял военное кепи и держал его в вытянутой руке. Рука указывала на похоронную процессию.
Взоры всех обратились к гробу на простых дрогах. За гробом, опустив голову, шел седой старик.
— Это Виктор Гюго[22] хоронит своего сына! — пронеслось в толпе.
Кто в Париже не знал великого поэта? В это именно время Гюго пользовался наибольшей любовью народа.
Поэт вернулся недавно с далеких английских островов, где он около двадцати лет провел в изгнании после переворота 1851 года. Всем памятны слова, сказанные поэтом при прощании с Францией:
Если нас останется только тысяча — я буду в этом числе.Если останется только сотня — я все равно брошу вызов Сулле[23].Если нас останется десять — я буду десятым.Если останется только один — этот один буду я.
И вот он вернулся в Париж в сентябре 1870 года. Через несколько месяцев после этого в Бордо умер его любимый сын Шарль, тоже писатель. Теперь за гробом шел старик, убитый горем, который не замечал и не видел ничего, кроме медленно продвигающихся сквозь толпу дрог и тихо покачивавшегося на них гроба.
Гвардейцы и вооруженные парижане по-военному салютовали процессии. Многие бросились разбирать камни, нагроможденные здесь для прикрытия от выстрелов и мешавшие теперь процессии. Этим моментом и воспользовался Анрио, чтобы увести генерала Лефло и спрятать его в безопасном месте.
Когда Винуа во всех подробностях рассказал о находчивости своего адъютанта Тьеру, тот заметил:
— Если выразиться точнее, ваш Анрио хорошо использовал благородный дух французского народа и его романтическую любовь к искусству. Узнаю тебя, парижанин!
Немного помолчав, он лицемерно добавил:
— Только ты способен в разгар боя отложить ружье и снять каску, чтобы обнажить голову перед павшим товарищем!
Пройдясь по комнате и задержавшись перед большим портретом Жан-Жака Руссо[24], висевшим над камином, Тьер подумал: «И этой твоей благородной слабостью, Париж, я воспользуюсь: в эту обнаженную голову, начиненную верой в братство и равенство, я поражу тебя, Париж!» А вслух он сказал:
— К утру, генерал, приготовьте план наступления на Париж. — И, оскалив зубы, с улыбкой, похожей на гримасу человека, выпившего по ошибке уксус, добавил: — Если французские генералы не сумели во-время защитить Париж, им теперь придется наступать на Париж, чтобы исправить свою ошибку.
Винуа молча проглотил эту ядовитую пилюлю.
Только теперь заметив раболепную улыбку на лице капитана Анрио, Тьер обратился к нему:
— Вы, капитан, останьтесь. У меня будет для вас особое поручение.
Так началась карьера Анрио.
С Люсьеном Капоралем Анрио впервые встретился в немецких лагерях для военнопленных. Офицер Капораль был взят в плен после кровопролитного сражения при Сен-Приво. Армия генерала Базена, имевшая против себя вдвое превосходящего численностью противника, потерпела тяжелое поражение, потеряв много убитыми, а еще больше — пленными.
Сын крупного акционера железнодорожной компании, Люсьен Капораль, готовившийся стать адвокатом, один из первых отозвался на призыв империи, объявившей набор добровольцев в армию. Когда началась война с Пруссией, во Франции не было еще всеобщей воинской повинности, и каждый имел право нанять вместо себя заместителя, который и отбывал за него воинскую службу. Но Люсьен Капораль отверг предложение своего богатого папаши, пожелавшего оградить сына от опасностей войны.
Он принадлежал к радикальной части буржуазной молодежи, вращался в обществе левых республиканцев, имел друзей среди социалистов. Во время стачки шахтеров на Кентенском руднике, за два года до объявления Коммуны, когда рабочую демонстрацию расстрелял батальон регулярных войск, Люсьен дал свою подпись под протестом группы лиц свободных профессий. Это выступление стоило Люсьену временного разрыва с отцом, но зато сблизило его с молодой учительницей Мадлен Рок, принимавшей деятельное участие в организации помощи семьям шахтеров.
