Беатриче Мазини - Дети в лесу

— Но зачищать будешь ты.

— По рукам, — согласился Джонас. — Включи пока телекамеру номер три. Я хочу присмотреть за ними, пока их видно.

— Это невозможно. Телекамеры хватает максимум на сто под.

— Да, но не номер три. Я тебе потом объясню.

— А откуда ты знаешь, что они направятся в лес?

— Это же запретное место, правильно?

Рубен покачал головой и принялся возиться с панелью управления. Странно, но усталость вдруг как рукой сняло.

Часть вторая

Слова придают смысл вещам.

Они шли гуськом в темноте, молча, впереди Том, за ним Хана и остальные: сначала малыши, потом те, кто постарше. Глор замыкал шествие, закрывая остальным вид назад — если кто-то и оборачивался, то лишь упирался взглядом в его коренастый силуэт.

Не то чтобы сзади было на что смотреть: лишь ночь и где-то в отдалении — желтоватые огни Лагеря. Дети покинули его только что, но он почему-то сразу начал стираться из их памяти и уже казался далеким. Лес был непроглядно черен, под ногами беглецов шелестели листья и что-то еще, странное и незнакомое, не похожее на каменистую землю Лагеря. Что-то живое, скользкое — их босые ноги этого не узнавали (и, наверное, к лучшему).

— Ты знаешь, куда идти? — спросила Хана у Тома перед самым выходом.

Он помедлил. Хотел сказать правду, но передумал и просто кивнул: решил, что быть вожаком — значит уметь солгать, когда нужно. Да и какая разница? Они уходят. Это главное.

И потом, он же все-таки знает дорогу, хотя бы начало. Он повел их своей тайной тропой, но пока еще они не добрались даже до чемодана. В темноте приходилось ступать осторожно, поэтому двигались медленно.

«Сколько времени им понадобится, чтобы заметить наш побег? Станут ли нас искать? А если найдут, то накажут?» Вопросы вихрем кружились в голове Тома. Ему хотелось поделиться сомнениями с Ханой. Может, было бы лучше, говорил он сам себе, если бы все оставалось, как раньше — и он был бы как все, слушался бы и подчинялся? А сейчас на него будто направили луч прожектора; даже ночью он следовал за ним по пятам, указывал на него, не давал укрыться. Делал уязвимым для чужого взгляда и для чужой мысли.

«А если кто-то из детей погибнет? Подцепит простуду, отравится ядовитыми плодами, наступит на заразную колючку? Смогу ли я позаботиться о них?»

Слишком много всего, слишком. Раньше, когда Том в одиночестве исследовал лес пядь за пядью, было совсем другое дело: если бы с ним что-то случилось, это касалось бы только его. Но теперь — усталое дыхание детей, звуки их осторожных шагов в темноте — все вместе тяжким грузом навалилось на его плечи. Дети шли туда, куда шел он, куда вел их он. А он не знал, куда идти.

— Ты все еще их видишь?

— Рубен, у тебя раньше никогда не было такого интереса к детям, — усмехнулся Джонас. Он пытался настроить изображение на вспомогательном мониторе, который он подключил к удаленному датчику. Основной экран был «вычищен» им как следует и показывал теперь привычные черно-белые полосы.

— Ты мне не ответил. Ты их все еще видишь?

— Да, вот они. Ты что, сам не видишь?

— Мне нужны линзы. Раньше я носил линзы или очки.

— A-а… Тогда тебе доверили как раз подходящую работу.

Джонас чувствовал какую-то легкость, почти радость. Да и Рубен, если честно, тоже: и пусть он даже слеп как летучая мышь и все, чем он тут занимается, — сплошная пародия, но зато его привычное насмешливое равнодушие, которое он привык натягивать на себя наподобие рабочего комбинезона, вдруг куда-то делось. Удивительно, но он волновался. Ему важно было знать, что станет с этими детьми.

— Расскажи мне, что там происходит. Будь моими глазами, — вполне серьезно попросил он.

И Джонас ответил ему без намека на иронию:

— Мой монитор отслеживает их по термоследам. Он работает с помощью микропередатчика — это небольшое механическое насекомое, которое запрограммировано на преследование тепловых пятен с заданными параметрами. Ты ведь знаешь, любое тело выделяет тепло. Так что мы сможем видеть их до тех пор, пока датчик это тепло чувствует.

— Ну ты даешь! — восхищенно присвистнул Рубен. — Ты и впрямь гений. Теперь я понимаю, чего ты столько возился с этой штукой. Она никак не хотела работать, но ты ее все-таки победил. Гениально.

— У нас тут столько времени, — пожал плечами Джонас. — Надо же чем-то заниматься. Но мне и в голову не приходило, что скоро нам все это пригодится.

— А как долго мы будем их видеть? — спросил Рубен. — Сколько времени?

— Это зависит не от времени, а от расстояния. И вот этого я как раз не знаю. Теоретически эта «штука», как ты ее называешь, достаточно мощная, чтобы улавливать их следы на расстоянии хоть нескольких тысяч под. Но важен еще уровень сигнала. Лес — это не проблема: какой бы он ни был густой и темный, это всего лишь деревья и листья, там сигнал держится. А вот если они углубятся в горы или влезут в какой-нибудь туннель, то я не гарантирую, что сигнал пройдет сквозь камень. Это еще не проверено.

— Что ж, будем надеяться, что в этих местах нет гор, — хмыкнул Рубен.

— Можешь не беспокоиться, гор нет, — подтвердил Джонас. — Но сигнал поддается воздействию и высокого напряжения здесь, на Базе, и магнитных бурь, которые могут повредить передачу, и сульфитных дождей…

— Короче, будем держать кулаки, — закончил за него Рубен.

— Да, будем надеяться, что наш эксперимент удастся, — добавил Джонас, будто убеждая самого себя. — Вот они, смотри… — он снова обернулся к экрану.

— Ага, — отозвался Рубен. — Спят себе…

Под конец ночи, когда уже занималась заря, дети не выдержали. Орла ведь была еще совсем маленькая, Ноль-Семь тоже. Они шагали и шагали, наравне со всеми, но Орла все чаще опиралась на Глора, который с грубоватой заботливостью подталкивал ее вперед, а Ноль-Семь дышал все тяжелее.

— Беглецы не останавливаются, — заявила Хана с таким видом, словно совершила в своей жизни уже с десяток побегов.

— Совсем не останавливаться нельзя, — возразил Том. — И потом, мы ушли уже достаточно далеко. Если повезет, никто ничего не заметит до самого вечера — до приема таблеток.

Так что теперь они спали. Утренние лучи восходящего Астера высвечивали таинственную красоту леса; тени от листьев, сначала серые, потом зеленоватые, дрожали на бледных лицах, на худых исцарапанных ногах, тонких руках. Дети спали, тесно прижимаясь друг к другу, потому что так теплее; вместе они походили сейчас на невиданного спящего зверя с торчащими во все стороны конечностями и головами. Они спали, и усталость делала их похожими друг на друга: даже упрямая Хана была как все.

Если бы кому-то довелось попасть в их сны, было бы чему удивиться. Глор смотрел на свет, направленный прямо ему в лицо, — свет как будто умел говорить и звал его к себе: иди-иди-иди; Нинне бежала по полю — не то чтобы она когда-нибудь видела настоящее поле, нет: оно было взято из сказок и украшено по ее вкусу — голубое, с мягкими перьями вместо травы, которые раздвигались при ее шагах и потом опять смыкались в идеальный пушистый ковер; Гранах смотрел в озеро, и его отражение в воде было без единого волдыря — кожа гладкая и ровная. Хане снился огонь: она сидела перед ним со скрещенными ногами и смотрела на пламя, внимательно и неподвижно. Только у Тома в голове была пустота — смесь страха и усталости.

Сны приходили к нему часто, даже слишком часто — раньше, когда он был один; в них умещалось сразу столько невозможного и несуществующего, что иногда казалось, голова вот-вот лопнет. А может, это были не сны, а воспоминания; и тогда было еще больнее — значит, все это не воображаемое, а потерянное? Но сейчас, когда ему приходилось думать за всех, сны будто уползли вглубь, на поверхности ничего не осталось. Том дернулся, зашарил руками: он желал видеть сны, они были его спасителями. Но сны не являлись, и ему вдруг стало страшно, что он никогда их больше не увидит — и никогда не вспомнит. Они уже и так в последнее время становились все бледнее: расплывалась фигура, которая протягивала к нему руки. Угасала песня. Все, что он помнил из своего прошлого.

Проснувшись раньше всех, Том почувствовал себя еще более усталым, чем перед сном. Но его ждали дела, и он тотчас занялся ими, медлить было нельзя. Встав, он словно нарушил покой спящего невиданного зверя, и постепенно, один за другим, начиная с Глора, остальные тоже стали просыпаться, сонно тереть глаза и потягиваться.

— Сейчас будем завтракать, — сказал Том.

Хана уставилась на него: взгляд решительный, но это скорее по привычке; в остальном же она мало напоминала себя вчерашнюю — так, слабое подобие. Такой беззащитной Том увидел ее впервые; в последующие дни он к этому привыкнет, но сейчас ему не удалось удержаться от улыбки.