Гэри Шмидт - Пока нормально

Вечером, за ужином, отец спросил меня, начал ли я работать.

Я кивнул.

А деньги получил?

Чаевые.

Чаевые? И все? Только чаевые? А жалованье за день?

Я сказал ему, что мне будут платить каждую вторую субботу.

Он обозвал меня лопухом, а потом они с братом принялись смеяться надо мной, точно такого придурка днем с огнем не найдешь. Точно не видать мне этих денег как своих ушей. Точно проку от меня примерно столько же, сколько от резинового костыля.

А мать отвернулась и стала смотреть в окно, куда-то далеко.

На следующей неделе я натыкался на Лил три раза. И первые два выглядел как придурок.

В первый раз это случилось после того, как я все-таки залез под ороситель: стояла такая жара, что тротуары раскалились до ослепительной белизны, а если за десять миль в округе и было место, где можно искупаться, я про него не знал. И просто дошел до ручки. Вот и залез под ороситель недалеко от библиотеки, и это было здорово, но только я оттуда выскочил, как нате вам – из-за угла выезжает Лил Спайсер на своем велосипеде, и вид у нее такой свежий, как будто она только что вернулась из Монте-Карло или еще откуда-нибудь в этом роде.

Она увидела меня и страшно развеселилась.

– Ты что, в бассейн упал? – спросила она. Причем не сразу, а когда отфыркалась.

– Никуда я не падал, – сказал я.

– Тогда ты… ага! Ты залез под ороситель!

Я промолчал. Что я мог ответить?

– Лазишь под оросители, чтобы спастись от жары. Как будто ты не тощий хулиган, а симпатичный карапузик.

– Да, я хочу спастись от жары.

– И это, как я понимаю, один из способов.

– Да, это один из способов.

Лил Спайсер снова засмеялась.

– Довольно глупый способ, – сказала она.

– Спасибо, что сообщила, – ответил я и пошел от нее по раскаленному добела тротуару, стараясь поменьше хлюпать.

– За тобой… за тобой следы остаются, – еле выговорила она. Ее так разбирало, что она уже почти плакала.

Ненавижу этот городишко.

Второй раз случился в пятницу. Я шел в библиотеку; да, я знаю, что по пятницам она не работает, но чего на свете не бывает – вдруг она каким-нибудь чудом оказалась бы открыта? Так вот, я шел себе в библиотеку, а когда повернул за угол, увидел впереди, за два квартала, моего брата с новой шайкой каких-то криминальных типов. Быстро же он тут освоился! Они торчали перед «Спайсерс дели» и, наверное, прикидывали, как его ограбить. Брат сидел на «стингрее» – видно, отобрал этот велосипед у какого-то другого члена шайки, послабее, – и что-то рассказывал. Скорее всего, про то, какая суровая жизнь там, откуда мы приехали, и как он много раз попадал в драки, где пускали в ход настоящие ножи, и как однажды у него на глазах ранили учителя, – все сплошное вранье, но если бы он задрал рубашку и показал тот длинный шрам, который получил, когда перелезал через забор (а он сейчас как раз это и делал, то есть задирал рубашку), разве кто-нибудь мог догадаться, что это шрам не от ножа?

Я отступил назад, в тень высоких кленов перед библиотекой. И замер. Эти уроды реагируют на движение. Глазки у них у всех маленькие и желтые, как бусинки, но стоит тебе шевельнуться, как они замечают тебя краешком глаза и накидываются всей сворой.

Вот почему я не пошевелился, когда почувствовал, что сверху, из ветвей, на меня шлепнулось что-то большое и мокрое. «Большое» – не то слово, да и «шлепнулось» не очень подходит. Подставьте вместо него «пролилось», и это будет примерно то, что надо. Потом раздался шорох, и ворона полетела прочь, ухмыляясь во весь клюв. Я не шелохнулся. Дерьмо съехало у меня по волосам, вдоль уха, потом по шее и за ворот футболки, но я все равно не двигался. Ждал. И вот наконец – наконец-то! – мистер Спайсер вышел и прикрикнул на них, и брат огрызнулся в ответ и встал на педалях «стингрея» – равновесие он держит здорово, ничего не скажешь, – а потом вдруг посмотрел в мою сторону. У меня прямо сердце в пятки ушло. Я чуть было не сорвался с места. Но тут кто-то что-то сказал – может быть, сам Бог, – и он отвернулся и поехал на велике в другую сторону, а напоследок еще раз крикнул что-то мистеру Спайсеру, урод.

Мое сердце снова выпрыгнуло наверх.

Я подождал в тени, пока он скроется за углом вместе со всей шайкой, а потом поднял руку, чтобы стереть воронье дерьмо.

Но не успел я это сделать, как услыхал голос Лил.

– Ты знаешь, что у тебя полголовы обкакано воронами? – спросила она.

– Ничего не воронами, – сказал я.

– Да ну?

– Не воронами, а вороной. Это была одна ворона. А не много. По-твоему, я стоял тут и ждал, пока меня обкакает целая стая ворон?

– Нет, ты стоял и ждал, пока тебя обкакает только одна ворона. Молодец.

– Я ее не просил.

– А-а.

Знаете, как она сказала «а-а»? Не так, будто пыталась что-то сообразить и вдруг сообразила. А так, будто хотела сказать, что такого придурка, как я, днем с огнем не найдешь, чего я в последнее время уже наслушался.

– Отлично выглядишь, – сказала она. – На твоих черных волосах все очень хорошо видно.

– Спасибо, – сказал я.

– Помочь тебе вытереться? – спросила она.

Между прочим – не то чтобы я думал, что у вас мозги плохо работают, просто хочу убедиться: надеюсь, вы понимаете, что на самом деле она не предлагала мне никакой помощи?

– Нет, – ответил я. – Не надо мне помогать.

– Знаешь, – сказала она, толкая мимо велосипед, – а по-моему, если кому и нужна помощь, так это тебе. Причем срочно. – Она обернулась и посмотрела на меня. – Может, тебе залезть под ороситель? – спросила она и ободряюще улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ, глядя, как она уезжает.

Потом я поднял руку и нащупал у себя в волосах птичье дерьмо. Оно уже слегка подсохло, но еще мазалось. Я собрал с волос сколько смог и вытер пальцы о траву. Собрать удалось не очень много, а все остальное засохло.

Так что по дороге домой я и правда залез под ороситель. Это оказалась не такая уж плохая идея.

В третий раз я не выглядел как придурок – по крайней мере, сначала. Я вскапывал клочок земли в саду перед нашей Дырой, и это была тяжелая работа, потому что нашу землю не вскапывали уже миллион лет. Думаете, я вру? Это заняло у меня все утро, а когда я уже почти кончил, на улице появилась Лил верхом на велосипеде. И я увидел у нее в корзинке пакет с растениями.

Просто невероятно. Как будто нам обоим приснился один и тот же сон, или что-то вроде того.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – отозвался я.

– Это прислала моя мама, – сказала она.

– Откуда ты узнала, что я вскапываю грядку под цветы?

Лил слезла с велосипеда и поставила его на подножку.

– Когда дело касается растений, мама творит чудеса. Она все знает. – Лил вынула сверток из корзинки и подняла его вверх. – Маргаритки, – сказала она.

Стебли у них были длинные, и яркие белые цветки свисали из влажной газеты. Мы посадили их вместе. И полили. А потом утрамбовали землю вокруг. Знаете, когда сажаешь цветы вместе, это кое-что значит. Когда мы закончили, маргаритки гордо поднимали перед нашей Дырой свои белые сердечки – и она уже была не так сильно похожа на дыру.

– У меня руки все грязные, – сказала Лил.

Я чуть не взял ее за эти грязные руки. Мне кажется, она бы мне разрешила.

Почему, когда тебе хорошо, обязательно случается что-нибудь такое, что все портит? Почему?

Вот мы стоим там, Лил и я, Лил держит перед собой руки – и надо же было моему брату, этому уроду, прикатить на своем «стингрее» как раз в этот момент! И вот он слезает и смотрит на маргаритки. А потом на нас.

– Красота, – говорит он.

– Спасибо, – говорит Лил, потому что еще не знает, какой он урод, и не знает – хотя вы-то, конечно, знаете, – что на самом деле он вовсе не считает наши маргаритки красотой.

– Похоже, их полить надо, – говорит он.

Я чувствую, как у меня в животе завязывается узел.

– Не надо, – говорю я.

– Мы уже поливали, – говорит Лил.

– Маловато, – говорит мой брат-урод, подходит и встает перед ними.

Он наклоняется над первым цветком и выпускает изо рта шматок слюней – примерно такого же размера, как порция птичьего дерьма. Эти слюни падают прямо в цветок, и его головка сгибается под их тяжестью.

Потом мой брат-урод склоняется над следующим цветком. И выпускает новую порцию слюней.

Лил садится на велосипед и уезжает.

А мой брат плюет на каждый цветок по очереди. Огромными шматками, которые он добывает откуда-то из глубины своих легких.

– Теперь они выглядят гораздо лучше, правда, Дугго?

Я стою рядом, как придурок.

Видите – стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится!

– Стоит жизни пойти на лад, как все тут же портится! – сказал вечером мой отец. – Работаешь как собака, черт бы его драл, и все у тебя идет хорошо – да что там хорошо, просто отлично, – потому что ты выкладываешься на всю катушку, а после позволяешь себе на пару минут задержаться в обед, чтобы восстановить силы. Кому от этого плохо? Я что, норму не выполняю? Так кому от этого плохо, черт бы его драл? Оказывается, мистеру Толстосуму Балларду! И он начинает выговаривать тебе за то, что ты опоздал: ему-де это обойдется в целых полтора доллара! «У нас здесь опаздывать не принято, – говорит он мне, когда я прихожу. – Из-за этого дело стоит, так что постарайтесь не превращать это в привычку». Я чуть не сказал ему: «Если я захочу превратить это в привычку, то превращу, и ты мне не указ, черт бы тебя драл!»