Сергей Иванов - Случай на станции Скалба
А Демин со страхом сделал, как он думал, абсолютно бесспорный вывод за нами «секут»!
Он был казалось совсем не тот человек, чтобы чего-то сильно бояться. Но так казалось только Алене и Славке - тем, кто особенно не приглядывался к нему. Кто даже имени его не знал. А Демин и не стремился, чтобы узнали потому, что его имя было Степан. Угораздит же иных родителей вспомнить покойного дядю, который в свое время… ну и тому подобное.
Теперь есть такое выражение мы дескать не просто так себе молодые люди мы представители джинсовой культуры. А, что? Вполне внятный термин - скажете нет? Но Демин-то к ней отношения практически не имел, эта «культура» деньжищ стоит, а у Демина их не было.
Демин пока в общем-то не знал чего он действительно хочет в жизни. Но если другим многим спешить особенно было некуда: родители до поры поддержат покормят, - то Демину надо было определяться. Побыстрей!
«Тебе профессию надо иметь!» Так сказал Демину человек не больно добрый к нему, да еще и сердитый - материн поклонник. В неурочное время Демин пришел домой, а они сидели себе за столом да, как говорится, «чаи гоняли».
Демин вошел и прямо сел за стол. И не то, чтобы он сильно хотел жрать. И не то, чтобы так уж сильно «назло». А, что ли проверить хотел, как же ты будешь сейчас мать меня гнать отсюда, своего сына.
Ему в ту пору было лет тринадцать, но он уже во многом понимал, что к чему. Да и матерью было сказано в прямых словах, чтоб раньше десяти не появлялся. И место было найдено хорошее, где он мог досидеть до нужного часа - проявлена материнская забота.
И вот он пришел сел к столу - не было еще и семи. Почти надеялся, что сейчас мать придерется к чему-нибудь и начнет орать.
Тогда и он заорет «Да, пожалуйста, могу уйти! Вообще могу не приходить!» Тогда она заплачет и он заплачет. И они останутся вдвоем и сядут смотреть телевизор касаясь друг друга плечами. И она скажет ему где-нибудь в не очень интересном месте кино.
- Степк, поставь чайку.
Но ничего подобного не случилось! Когда он сел мать отвела пустые глаза в сторону. А этот мужик взял кусок хлеба кусок хорошей красной рыбы, которой они в основном и закусывали до прихода Демина, сделал бутерброд, налил Демину в стакан воды «Буратино» и сказал.
- Ешь на здоровье!
Но таким голосом он сказал, в котором тринадцатилетний Демин легко сумел прочитать: «Ты мне нагадить пришел, а я тебе все равно добром - вот хоть ты задавись!»
И тут Демин как-то растерялся. Он не знал то ли ему назло съесть этот бутерброд, то ли назло не съесть. Вот тогда-то вдруг прямо в эту самую секунду мужик и сказал:
- Тебе профессию надо иметь!, чтоб жить без оглядки. - Он посмотрел на бутерброд, усмехнулся довольный своей победой. - Когда деньга, лучше себя чувствуешь, а когда неворованная - тем более!
Потом Демин узнал этот мужик - монтажник. Мотается по командировкам, получает и пятьсот, и за пятьсот. Так, что не врал!
Демин не был таким уж особенным Ломоносовым-Лавуазье, но он мог бы остаться в девятом классе. Захотел бы и остался. Да у него о том идеи не было. Восьмой класс он заканчивал легко и свободно.
А потом сразу без лишних напоминании, без «посоветоваться с родителями» подался в ПТУ. Стал учиться на строителя-монтажника. На верхолаза короче говоря - «не кочегары мы не плотники…» А чем плохая профессия?
А в конце августа прямо перед началом занятий мать пришла домой с Робертом. И через несколько дней к ним переехали Робертовы вещи и главное - ударная установка. Роберт был ударником в ресторане при гостинице, где мать была коридорная. У них очень удобно получилось!
В первый или во второй раз, когда Демину постелили в кухне, на полу, мать сказала.
- Ты зови его дядя Роберт.
- А тебя тетя мама?
Эти слова Роберт вроде бы пропустил мимо ушей, вроде бы вообще не слыхал. Но через несколько дней мать, как раз ушла куда-то, потом Демин подумал, что может, и нарочно, через несколько дней Демин ничего не ожидал, был то есть совершенно не готов, он просто смотрел телевизор, а Роберт смотрел на него. Но такие вещи на Демина не действовали.
- Я почему каратэ не занимаюсь, - вдруг сказал Роберт, - потому, что тянет.
- Чего тянет? - Демин не хотел, да спросил.
- Да кому-нибудь морда наподдавать! - Он когда волновался всегда говорил с акцентом. - Я нестойкий к этому вопросу.
Некоторое время они молчали уперевшись друг в друга упрямыми взглядами. Затем Роберт продолжил намеченную программу.
- Ты хочешь в девять уходи, хочешь в десять хочешь в двенадцать утром! Меня не касается. Но вечер - одиннадцать приходи!
Демин никак не мог уходить из дому в двенадцать дня у него учеба начиналась с восьми. Впрочем Роберт этого мог и не знать. Роберт мог ему от чистого сердца предлагать сидеть тут до двенадцати. Он очень мало Деминым интересовался.
- Ты меня извини! - Это он сказал таким тоном, каким извинения совсем не просят. - Ты мне здесь абсолютно не нужен!
Теперь Демин очень захотел ему ответить. Но не нашелся сразу. И тогда Роберт как бы перебил его:
- Мать знает!
Эх! Он должен был ответить этому Роберту. И потом он сообразил, как мог бы ответить. Хотя бы молоток в руки взять.
Да и просто словами! Но Демин мать жалел. Себе он это называл «Неохота связываться» и «Она еще сама потом…» А по правде он ее просто жалел!
Он ее жалел и тогда когда от него утром дверь в комнату стали запирать, чтобы он якобы не играл на Робертовой ударной установке. И когда кровать его навсегда передвинули в узенький коридорчик перед входной дверью. И когда мать с настоящими слезами говорила соседке:
- Ну, что же Лариса! Если я родила, я теперь всю жизнь должна таскать эту тяжесть! Мне самой пожить хочется. Вон Робик - думаешь, очень доволен? Степка. Степка. Сколько я его должна воспитывать в конце то концов?1
Демин еще не понимал, что материнская любовь к нему прошла! Об этом ни в одном кино не было сказано, что такое бывает.
И он тогда ушел из дому - в наказание матери, чтоб она опомнилась и побежала его искать.
Но его никто не искал. Через неделю он явился. Его окинули не очень добрым взглядом.
- Хорош! - Как будто радовались, что теперь есть возможность ругать его на законных основаниях.
И, переночевав кое-как, измарав и без того не очень чистую наволочку, он ушел туда, откуда явился - в котельную.
Помещение было огромное, как бы двухэтажное, только конечно, под землей. Окна присажены у самого потолка. Но никто на них не обращал особого внимания потому, что здесь всегда горел свет.
Тут заправлял дядя Андрюха - хромой седой нечесаный. Орал какой-то своей начальнице:
- Я работу справляю? Все! А другое тебя не касается!
Еще приходил сюда однорукий дядя Серега и дядя Толяныч, который рассказывал, что будто бы когда то работал следователем.
Демин даже приладился оттуда ходить в ПТУ. Мужики про него говорили:
- Ну он же Алешки Демина внук который валенки валял. - Это они вспоминали деда материного отца.
Но потом все изменилось там Дядя Андрюха, который считал котельную вроде как своей собственностью, сдал ее каким-то подозрительным типам, которые играли в карты, а больше в «железку». Они заваливались часов с шести - и понеслось!
Это было похоже сразу и на рынок, и на пивную-шалман и на темную подворотню. Хотя никаких темных подворотен в сельской Скалбе быть не могло.
Дядя Андрюха стал теперь злой: деньги, взятые им вперед, давно испарились и он сам был не хозяин в своем доме. Дядя Серега и дядя Толяныч резко пропали - их эти играющие «наладили». А Демин остался ему-то пропадать было некуда! Он продолжал жить на своей лежанке за толстыми трубами. Место может, и темное, может, и излишне теплое, а зато уж свое.
Но однажды Демина оттуда выставили. Демин уже лежал раздетый - то ли готовился спать то ли готовился еще помечтать на сон грядущий. И тут над трубой возникла рыжая курчавая башка:
- Давай вали отсюда! - и потом было прибавлено еще несколько слов.
Почему то Демин сразу понял, что место это, бесплатно занимаемое им, теперь тоже продано дядей Андрюхой. За спиной у «башки» виднелась еще одна - женская. Вторая башка была выпивши улыбалась и ждала нисколько не сомневаясь чем кончится дело.
Демин ушел и собственно больше туда не возвращался. Только зашел однажды ботинки свои взять. Его никто и не заметил! И это было ему даже не то, чтобы обидно, а больше как-то странно.
Дуракам счастье он думал, дуракам счастье - ну пусть так. А почему же за это интересным и умным несчастье? Почему интересные и умные так часто мучают других приносят горе? Это он так думал про свою мать и про себя. И ни до чего додуматься не мог.
Месяц или два он скитался где попало, а потом вернулся домой. Пришел днем - ни матери, ни Роберта не было. В дверь был врезан новый замок. Демин плюнул на этот замок. Но постоял секунду вытер слюни. Солнышко светило в ноздреватый снежный пирог под окнами стучала капель.
