Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
…А в это время Нина готовилась к вечерней тренировке.
Отец, цирковой клоун Бип, пришел с кухни. Нина с жалостью поглядела на него: четыре года назад, сорвавшись с проволоки, погибла мама — лонжа лопнула, и с той поры Бип крепко сдал. Постарел, похудел, с лица его не сходило выражение растерянности: как жить дальше?
Быстро поели, Нина надела легкую шубку и вышла из дома. До цирка не так уж и близко — пять остановок, но Нина решила идти пешком, город так красив вечером! Кировский мост, памятник Суворову, Марсово поле; замок, в котором убили императора Павла…
Но вот и цирк. Остро пахло конюшней, зверьем и сырыми опилками. Слышался стук молотка, чьи-то голоса. Нина быстро переоделась, отдернула тяжелый занавес, вышла на арену и села на барьер. Огляделась. Громадный зал был темен: одна цирковая труппа уехала, другая еще привыкает к новому помещению, идут последние репетиции. Днем уже была одна репетиция, и вот еще. Вдруг вспомнился Володя, дуэль из-за нее! Нина пружинно поднялась и крутнулась на одной ноге. А что, если пригласить его на премьеру? Нина засмеялась: «Конечно же, надо пригласить!..»
— Привет, Нинок, — услышала она голос партнера. — Начнем?
Через несколько минут, помахивая красным зонтиком, Нина шла по проволоке. Шаг, второй, третий. Уже тысячи шагов сделаны по этой стальной струне, но все равно вступаешь на нее как будто впервые в жизни. Виталий, ее партнер, внизу стоит, держит в руках трос лонжи. Еще шаг. Остановка, поворот. Прыжок. Один, второй. Снова поворот. О!..
— Держаться!
…Уф! Удержалась. Теперь — пробежка. Прыжок с поворотом, оп! Держаться. Еще пробежка, еще прыжок. А теперь — быстренько назад, на площадку, чуть-чуть передохнуть.
Один раз она все же сорвалась.
— Ничего, все будет хорошо, — сказал ей Виталий, когда они уходили, — Но придется в оставшиеся дни репетировать по два раза. Хватит силенок?
— Хоть по четыре!
Нина остановилась, пропустила его вперед. Раздвинула тяжелые, бархатные портьеры форганга, поглядела на проволоку и упрямо сжала губы. Без этой струны она уже не представляла себе жизни.
5
«Жизнь… Что это за штука? Для чего люди живут на земле? Володя глядел в темное окно: рань, а он проснулся. Кем стать, кем быть в жизни? Хочется стать и моряком, как дед Петр, побывать во всех-всех морях земного шара. И хочется стать, как мама, ветеринарным врачом, чтобы лечить больных животных… Или вот — папа… Да, сложная это штука — жизнь! Как осуществить все свои мечты? Как определить, а для чего существуешь именно ты? Для чего ты предназначен в этой жизни? Да-да, вот именно — для чего? Что вот я, Володя Волков, могу в жизни сделать такое, что не сделает никто другой? Кто мне ответит на этот вопрос? Отец, мать?..»
Подойдя к зеркалу, Володя долго изучал свое отображение. Он увидел длинного тощего мальчишку с разбухшей губой и синяком под левым глазом. Дуэлянт! Усмехнулся, вгляделся в свое лицо: он был похож на отца. Тот же упрямый взгляд серых глаз, та же ямка на подбородке… Но вот синяк! Как идти в школу с такой физиономией? Взяв со стула черную повязку, которую ему сделала бабушка, Володя прикрыл ею глаз, и сразу вид у него стал таинственным и мужественным — адмирал Нельсон!
Нина долго не появлялась в парке. Но вот вдали мелькнул красный спортивный костюм — Нина, увидев его, замахала рукой, и Володя побежал.
— И давно ты в цирке?
— Я? Да вся моя жизнь прошла в цирке, — ответила Нина. — Я родилась на опилках.
— На опилках? — переспросил Володя.
— Так говорят про артистов цирка, которые… — разбежавшись, Нина перепрыгнула лужу, — И бабушка моя была когда-то цирковой актрисой, и дед, он через четыре лошади прыгал, и отец, и мама. И вот — я. Знаешь, сколько помню себя, вижу все одно и то же: мы куда-то едем, а потом… — Нина перепрыгнула через другую лужу. — А потом — цирк. Музыка играет, кони скачут, собачки танцуют.
— А как же ты научилась ходить по проволоке?
— А все просто. Мне было лет пять, когда папа натянул проволоку, над самым полом, и я начала ходить по ней. Ходила, опираясь на палку. А папа поднимал проволоку все выше, выше. Знаешь, мне было лет восемь, родителей дома не было, а цирк не работал… Ты слушаешь меня? Ну вот, я пошла в цирк, поднялась по лесенке, встала на проволоку и пошла по ней над ареной. И упала.
— Упала?!
— В сетку. Ух, мне и влетело!
— А я родился в зоопарке! — выпалил Володя.
— В зоопарке?
— Мы когда-то тут и жили, во-он в том флигельке.
— Рожденный среди зверей! — сказала Нина.
— А потом, мне было года три, и я как-то забрел к слонихе в вольеру. Захожу в вольеру, пролез под ограждение и иду к слонихе…
— И слониха тебя… ничего?
— Она меня только хоботом потрогала, за лицо, голову.
— Да ты, наверно, понимаешь птиц и зверей?
— Конечно. Слышишь, воробьи чирикают? «Ура, конец зиме! Скоро будет тепло, и мы отогреемся на солнышке!»
Герка, как ни в чем не бывало, стоял в подъезде дома, ждал.
— С колбаской? — спросил он нетерпеливо.
— С фигой, — ответил Володя спокойно.
— Волк, я же есть хочу. У меня желудок на твои завтраки разработался. Как же теперь быть? Ослабну… А если пулемет на себе тащить придется?
— Ладно. На, питайся… Был я у Лены, о тебе спрашивала.
— Устроюсь на «американках», буду тебя с утра до ночи катать, — пообещал взбодрившийся Герка, — А ты Ленке привет передал?
— А ты ничего не забыл? Прошение у Нины попросил?
— Мое слово железное. На втором уроке… Я улку подмету. А ты знаешь, Нинка девчонка мировая… — Он дожевал бутерброд и помедлил, будто хотел еще что-то сказать, но не решился, потом махнул рукой и, как-то криво усмехнувшись, произнес: — Смехота! Вот у тебя отец вернулся, и мой… тоже объявился.
— Вот здорово! В отъезде был?
— Да ну! Мне было лет восемь, как он однажды говорит: «Еду на Колыму. Деньжищи там лопатой гребут. Нагребу — и вернусь». Вот и все. То письмишко, то деньжат пришлет, то телеграмму, мол, жив-здоров, Рогов. Мы так его с мамой и зовем — Рогов. Потом на Камчатку укатил. И вот пишет: «Возвращаюсь. Наездился. Простите меня». — Герка сжал кулаки, сказал с угрозой: — Пускай только вернется… путешественник!
Лишь только Володя вошел в класс, поднялся невообразимый шум, все ринулись к нему, и он сдвинул повязку и показал синяк. Странно, но только Нина была равнодушна ко всему. Володе казалось, что она будет глядеть на него особенно внимательно и опять пожимать под партой руку, но Нина даже не глянула на синяк. Ни утром, ни сейчас!..
В это время в класс, как корабль в гавань, торжественно вплыл преподаватель литературы Варфоломей Федорович. Он грузно сел, и стул под ним заскрипел. За доброту и за то, что всех школьников Варфоломей называл «сынками» и «дочками», он был прозван «Папой Варфоломеем». Великий знаток литературы, книг, писательских судеб, лично знавший многих писателей и друживший с ними, Варфоломей Федорович казался Володе такой же неотъемлемой деталью школы, как дядя Коля-капитан частичкой реки, города. Да так оно и было. Как-то Варфоломей Федорович рассказывал, что все его предки, прапрародители всегда учили детей и взрослых грамоте, несли людям любовь к великой отечественной литературе.
— Сегодня мы поговорим просто о книгах, — сказал Варфоломей Федорович. — Недавно я вновь, в который уж раз, побывал в квартире Александра Сергеевича Пушкина, на Мойке. — Варфоломей Федорович поднялся, лицо его стало грустным. — Я ходил по комнатам квартиры и думал: как это могло произойти? Почему не нашлось человека… — Он поднял лицо, глаза блестели. — Вы мне поверьте, дети, будь я там, на Черной речке, я бы шагнул под пулю негодяя, я бы закрыл Пушкина своим телом!
В классе было тихо. Все знали Папу Варфоломея и верили, что так именно он бы и поступил. Учитель продолжил:
— Но не это я хотел сказать, нет, а вот о чем. Последними словами Пушкина были: «Прощайте, друзья!..» С такими словами он обратился к самым своим близким, к самым верным друзьям — книгам… И так мне хочется научить вас всех, мои дорогие ребятишки, великой любви к книгам! Действительно, это самые верные, самые близкие друзья культурного человека… Через книги мы узнаем, как обширен мир, как он захватывающе прекрасен. И они зовут нас познать этом мир!
Он побарабанил пальцами о стол.
— Вчера я прочитал: на главной площади Варшавы фашисты жгли книги. И я понял — это не люди. Это — двуногие чудовища в обличии людей! И будто ледяной ветер дунул мне в лицо, ветер оттуда, с Запада, ветер смерти, гари, разрушения. Нет на земле опаснее тех людей, кто сжигает книги! Помните об этом всегда, дети мои.
На большой перемене школьники всех классов выбежали в школьный двор. День был такой теплый, что хотелось носиться, прыгать и визжать. Почти все так и поступали. Обеспокоенная Зойка металась по двору, бледная он гнева: не только пионеры, но даже комсомольцы играли в какие-то совершенно «не пионерские» игры, с которыми Зоя боролась уже который год.
