Александр Гиневский - Парусам нужен ветер

И вот я выбрал себе муху, чтобы за ней наблюдать. Такая серенькая с прозрачными крылышками. Она сидела на столе, и я стал к ней присматриваться, что она делает. Лапки у неё оказались загнутые, как кочерёжки. И вот моя муха стала тереть одной передней лапкой другую, будто она поплевала на ладошки и собирается колоть дрова. После этого она стала одной лапкой тереть лицо. Тут я догадался, что это никакие не дрова, а это она так умывается. Ей, наверно, хотелось как следует почистить уши, но ушей у неё не было, поэтому она мыла шею.

Я заметил у мухи вместо ушей очень большие коричневые глаза. С такими большущими глазами она конечно меня видела. Она, наверно, просто меня не боялась. И правильно! Если бы она испугалась, я бы не смог за ней наблюдать.

Но тут мухе захотелось полететь, и она полетела. Я за ней.

Она села на окно и стала ползать по стеклу вверх-вниз. Она так быстро ползала, что я совсем не успевал её разглядывать. Мне пришлось носом водить по стеклу, и конечно тут муха испугалась меня и опять полетела. Хорошо, что я заметил: она села на настольную лампу.

Теперь я к ней подошёл очень осторожно. И только я подошёл, она залезла под абажур. Заглядываю под абажур, а она там — в патроне. Я бы выключил свет, но лампы-то нет. И вот эта муха сидит в тёмном патроне, и мне её совсем не видно. Тогда я засунул палец в патрон, чтобы её оттуда выгнать. Тут меня так стукнуло, так двинуло, что я полетел на стул и мы вместе с этим стулом грохнулись о стенку.

Прибежали мама и папа. Они подумали, что я уронил шкаф, что этот шкаф разломался на щепки и что теперь они будут жить без шкафа.

— Ты что тут опять?! — крикнул папа.

— Не кричи на него, — сказала мама, — ты видишь, как он побледнел?

— В чём дело? — опять спросил меня папа чуть потише.

— То-то-током тю-тю-тюкнуло, — отвечаю.

Папа посмотрел на настольную лампу и всё понял.

— Сунул палец в патрон?

— Я за мухой…

— Тебе что, больше некуда девать свои пальцы?!

— Я за мухой наблюдал, а она в патрон залетела. И не хотела вылетать…

— Опять исследование, — вздохнул папа, — и когда это только кончится?..

— Папа, а почему меня током тюкнуло, а муху нет? Ведь она там, в патроне, сидела, а я только дотронулся…

— Садись, мучитель, объясню… — ответил папа и подтолкнул меня к стулу.

Коржик и Пчёлка

Машины мчатся, люди идут, размахивают сумками, портфелями, и вдруг… лошадь едет. По нашей улице — живая настоящая лошадь! Вся коричневая и с гривой! Хвостом машет, гривой кивает, и дорога под ногами у неё цокает. Такой приятный звук. Сразу слышно — живая лошадь едет. А на ней дядька. Она его везёт, а он сидит и управляет. Они медленно едут. Я подбежал к ним. Иду рядом и на лошадь смотрю. Как она головой кивает и фыркает. Я шёл, шёл и нечаянно сказал:

— Дядя, это лошадь?

А дядька сердито так по сторонам смотрит, меня не замечает. Может, я ему управлять мешаю?

— Лошадь, да? — опять спрашиваю.

— Лошадь… Конь это — понятно тебе?!

— Понятно, — говорю, — а он хлеб ест?

— А ты?! — разозлился дядька.

— Ем. Только я больше с маслом люблю.

— Ну, и он ест. Ступай своей дорогой.

— Эх, жаль!.. — говорю. — Я бы ему хлеба из дома принёс, если бы знал. Может, подождёте? Я быстро сбегаю. И конь пока отдохнёт…

— Ты чего к нам привязался, а?! Вот репей… Чего тебе надо?!

— Мне на коня бы посмотреть. Ведь он живой и настоящий. Я теперь когда ещё такого увижу — может, и не увижу.

— Сказал бы сразу: прокатиться охота…

— Не-ет, ему и так тяжело, раз вы на нём сидите. Мне бы потрогать…

— Вон оно что… — сказал дядька совсем другим голосом. — А ну-ка, иди сюда.

Я подошёл. Дядька нагнулся и схватил меня за рубашку на спине. Я и опомниться не успел: сижу на коне, впереди дядьки.

— Мне тут некогда с тобой разговоры разводить. Поедем потихоньку, дорогой Коржика и потрогаешь, — сказал он.

— Коржик?! — удивился я. — Это его такое имя?!

— Угу.

— А вас как зовут?

— Ну, меня не так вкусно — меня Николаем.

— Дядя Николай, а Коржику не тяжело от нас двоих?

— А что ему? Это не телегу с грузом тащить!

Я потрогал Коржикину гриву. Она вся была из толстых и очень длинных чёрных волос. Если бы Коржик захотел и помчался быстро, то грива бы развевалась.

А шея у Коржика мягкая и тёплая. Ему, наверно, приятно, когда его гладят.

— Ну, натрогался? — сказал дядя Николай.

— Нет ещё, — говорю.

— Ладно, хватит. Слезай, а нам дальше надо.

Дядя Николай спустил меня на землю и сказал:

— Ну, бывай!

— Я вас тут подожду, — говорю, — когда обратно поедете.

— О, брат! Мы не скоро.

— А куда вы?

— Да вот Коржика подковать надо. Через час только назад будем.

— А я успею домой за хлебом сбегать?

— Успеешь. Только ты уж лучше захвати сахара кускового.

Я помчался домой. Набрал сахара и хлеба. Выбегаю на улицу, а мне навстречу — Вадик и Толька.

— Ты что, на Северный полюс собрался?! — кричит Вадик.

— Нет, — говорю.

— Не ври! Я вижу: вон как хлебом запасся!

— Это для Коржика.

— Для какого ещё Коржика? — удивился Толька.

Тут я им всё рассказал.

— Вовка! — говорит Вадик. — Ведь мы тоже можем взять для Коржика хлеб и сахар!

— Ведь это же лошадь! Ведь ей же надо много! — обрадовался Толька.

— Правильно! — говорю. — Давайте! Только Коржик — это не лошадь, а конь.

И вот мы стоим с хлебом и с сахаром. Мы стоим на нашей улице, смотрим, как мчатся машины и автобусы. И нам совсем не интересно, куда это они все едут. Ведь мы ждём Коржика и дядю Николая.

— Я его вперёд вас увижу — у меня зрение хорошее, — говорит Толька. — А ещё я длиннее всех. — Он и правда растёт только в вышину. Папа говорит, что он потому, наверно, и тощий, как спичка.

— Сказал тоже… может, я вперёд. Я его узнаю за сто километров, — говорю я.

Вадик толкнул меня:

— Чего спорите?! Вы лучше смотрите, а то с вашим зрением только прозеваем.

У меня в руке было два куска сахара. Мы так долго уже стояли, что сахар начал таять. И даже пальцы от этого стали липкие.

Мы и не заметили, как на нашей улице зажёгся свет. В небе появились звёзды, а Коржика всё не было.

— Что же это его нет? — сказал Вадик.

— Давайте съедим по одному кусочку сахара, ведь он всё равно тает, — предложил Толька.

Мы съели по кусочку сахара, а Коржика всё не было. И когда мы съели по пять кусочков, мы пошли домой.

Я уже совсем не думал про Коржика. Только во сне два раза его видел и разговаривал с ним и дядей Николаем про лошадиную жизнь.

И вот однажды прибегает Толька ко мне. Я дома был.

— Вовка, ты здесь сидишь, а у магазина, может, Коржик стоит и ждёт, когда его угостят сахаром! — кричит он.

— Коржик?! Не может быть!

— Кто же ещё?! Забыл, что ли?! Бежим!

— Бежим! Подбегаем к магазину.

— Коржик! Коржик! — закричал я, потому что увидел и сразу узнал его. Конечно это был он — коричневый и с чёрной гривой. Только он стоял, смотрел в землю и будто не слышал, как я ему кричу. Может, он меня забыл? А может, он просто устал, потому что к нему была прицеплена телега на таких толстых резиновых колёсах? Конечно он устал. Конечно он меня узнал и тоже обрадовался, только про себя.

Мы стали угощать Коржика. Он брал у нас хлеб прямо с ладоней. И губы у него были такие мягкие и тёплые. А на нижней губе несколько жёстких волосков. От них моей ладошке становилось немного щекотно.

Толька прыгал от радости, что Коржик берёт у него хлеб и сахар и совсем не кусается.

— Глупый, — сказал я, — зачем же он будет кусаться, если ты его угощаешь как друга.

— Зачем, зачем… Вон у него какие зубы!

— Такими зубами, если хочешь знать, очень здорово пережёвывать пищу.

У нас кончился хлеб и сахар, и мы стали гладить Коржика по лицу. Коржик уткнулся мне прямо в шею. Я стоял и не шевелился. Я стоял и чувствовал, какой он весь тёплый и живой.

— Вовка, вы шепчетесь, — сказал Толька, — а тут муха хочет укусить Коржика в глаз.

Я посмотрел — и правда. На длинной ресничке Коржика, как на веточке, сидела муха. Толька стал изо всех сил дуть, чтобы её согнать. Муха испугалась ветра и улетела, а мы с Толькой стали смотреть Коржику в этот глаз. Он был большой и тёмный. Он был весь, как тёмная, глубокая вода. И ещё в Коржикином глазу мы увидели себя, как мы стоим рядом и у Тольки — рот до ушей.

— Ну, чего уставились?! — услышали мы вдруг.

Это был не дядя Николай, а какой-то совсем незнакомый дядька.

— Муха хотела укусить Коржика в глаз, а мы её согнали. Вот, — сказал Толька.

— За муху спасибо, — дядька стал поправлять ремни на Коржике, — только мою лошадь зовут Пчёлка.