Кристине Нёстлингер - Долой огуречного короля
Это не так, сказал дед. Это она себе внушила. Куми-Ори хоть и прегнусный гном, но на нормальную семью, на такую, какой, собственно, она и должна быть, Куми-Ори не смог бы оказать столь гнусного влияния.
Мы и есть нормальная, вполне примерная семья, упорствовала мама.
Мартину вдруг прорвало: «Нет, нет, мы не такие. Мы самая отвратительная семья! По телевизору смотри только то, что захочет папа! Кушай только то, что захочет папа! Носи только то, что захочет папа! Смеяться можно лишь тогда, когда этого захочет папа!»
И хоть она здесь малость перегнула палку, я согласился с ней в ту же секунду: «Мартина уже взрослая, а ей ни в „И-го-го“ сходить нельзя, ни на танцы! Палатка ей тоже улыбнулась! И карнавал в летнюю ночь! И губы красить нельзя! И макси-пальто ей не видать как своих ушей!»
«Вот именно, вот именно! – подхватила Мартина. И указала на меня: – А бедный парень совсем уже превратился в неврастеника, по ночам вскрикивает. Все потому, что у него нет шести папиных подписей. А он уравнения, между прочим, щелкает, как семечки. У него если не получается, так только от страха, что папа не пустит его на тренировку в бассейн!»
Мама тихо осела на диван, прямо на вязальные спицы. Она уставилась на нас, открыв рот, при этом она вытягивала из-под себя погнутые спицы. «Какая палатка? Какой карнавал?» – выдавила она, запинаясь.
Мартина сдула со лба челку.
«Палатка в настоящий момент дело десятое, так как Алекс все равно порядочная дубина, но… – она взяла меня за плечо и подтолкнула к маме, – но вот Вольфи – не десятое дело! Ему нужно шесть папиных подписей, а у него духу не хватает попросить их. Не исключено, он на второй год засядет. А со своими проблемами он только ко мне и может сунуться, бедняжка!»
Мартина крепко прижала меня к себе. Мы стояли обнявшись, как люди, которым приходится прощаться навек. Адски приятно сознавать, что у тебя такая сестра! Но я не был вполне уверен, стоило ли все так про меня расписывать.
Мама явно растрогалась. Она ковыряла погнутой спицей в волосах и пришептывала: «Хорошенькие пироги!»
Я внимательно следил за ней: она не сердилась. Ну я ей и выложил начистоту всю историю с Хаслингером.
На это ушло довольно много времени, потому что мама то и дело перебивала меня. Примерно так: «Что, что, Круглая Серота, он твой новый математик?! О боже, о боже, о боже!» При этом от сильного волнения она запускала обе вязальные спицы в свою новую прическу.
И еще так: «Шестьдесят четыре уравнения? И даже с десятой степенью? Потом все снова разделить? Пока не узнаешь, что в числителе?» Она терла себе нос и постанывала.
Или так: «С какой это стати ему понадобились подписи отца? У нас в стране, слава богу, равноправие!»
Она ударяла кулаком по столу, а между тирадами всякий раз вставляла: «Но, по правде, на второй год ты ведь не останешься? Да?»
Мартина заверила маму, что по правде на второй год я не останусь. Маму это успокоило. А поскольку женщины и мужчины равноправны, ей захотелось поставить шесть своих подписей вместо папиных. И деду захотелось поставить шесть подписей за папу, ведь его, как и папу, зовут Рудольф Хогельман. «А внизу я подпишу: „Дедушка“! – весело сказал дед. – А не понравится им это, тогда, тогда…»
«…тогда я сама пойду в школу, – заявила мама, – и он у меня узнает, что такое равноправие!»
Настроение у нас резко поднялось. Тут вернулся с чьего-то дня рождения Ник. Мы прикусили языки, так как никогда нельзя знать наперед, что Ник передаст папе или королю Куми-Ори.
Дед успел шепнуть мне на ухо: «Вольфи, когда твоя Серота Хаслингер поправится, я пойду к нему. Или лучше я… Впрочем, ладно, зною, как поступить. В любом случае дело у нас пойдет на лад!»
Ник все же уловил обрывок последней фразы. Он всегда слышит все, что ему слышать не следует. «Какие дела? Какие дела? – спросил он. – Я тоже хочу знать! О каких таких делах вы тут говорили?»
«Мы говорили о том, – раздельно произнес я, – каким образом лучше всего закупоривать, законопачивать и зашивать ушки маленьким мальчикам».
Ники расхныкался. Я подарил ему жевательную резинку, потому что сам себе показался последней свиньей. Ник, по сути, славный малый. А то, что он не разобрался в сложившейся ситуации, в его возрасте – не мудрено.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Мартина верит в Ромео и Джульетту. Звонок от фрау Шестак. Воспоминания в сумерках.
С тех пор как мама и дед узнали о конфликте с Хаслингером, у меня гора с плеч свалилась. К тому же я совершенно перестал бояться, так как спокойно мог решить любое уравнение. Я прорешал весь задачник, каждый пример. А в примерах с дробями я без пяти минут гений, сказала Мартина.
Мы решали как очумелые. Мартина пришла к выводу, что для нее самой это просто благо. Умственная работа поможет ей быстрее залечить душевную травму, нанесенную Бергером Алексом. Этот Бергер Алекс был, как говорится, самым крупным разочарованием в ее жизни.
«Надо быть справедливыми, – сказала Мартина, – в случае с Алексом нельзя всю вину валить только на папу, хотя он и занял неверную позицию. Если бы Алекс любил меня по-настоящему, он продолжал бы любить меня, несмотря на все домашние неурядицы – вспомни Ромео и Джульетту!»
Их имена не больно много мне говорят. Я знаю только, что они оба в финале пьесы каким-то образом покончили с собой. Поэтому я был рад, что Мартина разлюбила Алекса.
«Но папа все равно неправ, – продолжила Мартина, потому что он ополчился на Алекса из-за его длинных волос и круглых дешевых очков. А кто судит о людях по таким чисто внешним признакам, тот далек от справедливости!» Недостаток Алекса, по мнению Мартины, состоит в том, что он еще не созрел для отношений «Он + Она». Я в этих делах профан. Но мне было до чертиков приятно, что у нас с Мартиной такие хорошие отношения «Он + Она» и что это = (равняется) ежедневным занятиям по математике.
Хаслингер все еще болел, у него какая-то штуковина в печени – долгая канитель. По математике у нас теперь молодой учитель, вот уж кто молодчага! Меня он считает хорошим учеником. После того как Славик Берти сказал ему, что я в классе самый никудышный, он полез в мою тетрадь. И слегка ошалел. Как он выразился, для него это – кроссворд. У одноклассничков челюсти отвисли от изумления. Они загалдели: со мной, должно быть, занимался маг и чародей. А Шестак, самый слабый в классе, если не считать меня, долго выклянчивал адрес чудо-репетитора. Он никак не хотел верить, что со мной занималась только моя сестра. Шестак сказал: «Ну, теперь ни у кого язык не повернется утверждать, что потрясный симпомпончик еще и не зверь в математике!»
Я в душе порадовался, что мою сестру считают потрясным симпомпончиком.
Как-то, дело было вечером, у нас зазвонил телефон, а папа в это время шел из кухни через прихожую, держа в руках проросшую картошку. Он снял трубку. «46-65-625. Хогельман у аппарата», – отрапортовал он. Папа по телефону всегда так обстоятельно докладывается. Странно, как это он еще и адрес не называет.
Он напряженно приник к трубке, и на лице его появилось выражение полной растерянности. Через каждые две секунды он повторял: «Да, да, фрау Шестак» и «Ну что Вы, ну что вы, фрау Шестак». Наконец он сказал: «Целую ручку, фрау Шестак, всего доброго, фрау Шестак» – и повесил трубку.
Мы знаем только одну фрау Шестак – мать Шестака, с которым я учусь. Папа всегда адски любезен с Шестаками, потому что господин Шестак – директор автостраха. Но не того, где служит папа.
Положив трубку, папа перевел взгляд на нас, затем он откашлялся. Заметно было, что с нами он разговаривает через силу. Он сказал: «Я с фрау Шестак говорил!»
Надо же, а мы и не догадывались! Особенно после того, как он только что раз сто произнес «фрау Шестак».
Далее папа сказал: «По всей видимости, моя дочь гениальная репетиторша! Но разве в этом доме можно хоть что-нибудь друг от друга узнать? Стоишь, понимаешь, у телефона как круглый идиот, и ни черта не понимаешь! В принципе я против того, чтобы несовершеннолетние девочки зарабатывали деньги. Лучше бы Мартина больше внимания уделяла занятиям. Она еще тоже всех высот не достигла! Но мне пришлось сделать исключение только ради семьи Шестак! Папа в упор взглянул на Мартину: – Завтра позвонишь фрау Шестак и обговоришь с ней все в подробностях! Деньги положишь на сберкнижку!»
Мартина сделала большие глаза: «Что я должна обговорить? Какие такие деньги?»
Папа уже двигался к своей комнате. Он обернулся: «Со следующей недели ты будешь заниматься по математике с Титусом Шестаком. А деньги, которые за это получишь, пойдут на сберкнижку! – Уже держась за ручку двери, он добавил: – Во всяком случае, часть денег!» И скрылся в своей комнате.
«Папа, папа! – закричал Ник. – Ты забыл королевский ужин!»
Возле телефона лежала проросшая картошка. Ник взял картошку и помчался к папе. Я слышал, как папа сказал: «Спасибо, мой дорогой сыночек!»
