Жаклин Уилсон - История Трейси Бикер
Обычно мне трудные дети нравятся. И Жюстина мне вроде понравилась. Тем более что она погрустила-погрустила, да как начнет на всех ругаться, прямо как прорвало. И ругательных слов она знает даже больше меня.
Всю неделю она бушевала, а в воскресенье притихла. Ее должен был папа навестить. Она сразу после завтрака села его ждать, хотя он только к одиннадцати собирался приехать. Настало одиннадцать, потом двенадцать, а потом нас позвали обедать. Жюстина не пошла и курицу есть не стала. Так весь день и просидела у окна как приклеенная.
У меня в животе что-то сжималось каждый раз, как на нее посмотрю. Я знаю, каково это. Сама раньше так сидела. И не только здесь – в дурацких приемных семьях тоже. И в детских домах в промежутке. Все ждала, что мама – придет.
Сейчас-то я уже не сижу у окна как дура. Мама, наверное, далеко живет, вот и не может меня навестить. Да-да, она, наверное, за границей. Мама любит путешествовать.
Может быть, она во Франции.
Или в Испании, она любит, когда солнечно.
Да что это я? Мама, наверное, в Штатах. Может быть, в Голливуде. У меня мама такая красивая, ее запросто возьмут сниматься в кино.
Когда работаешь в Голливуде, невозможно же просто так сесть в автобус и поехать навещать свою дочку за тысячи миль!
И все равно, хоть я не сижу и специально не жду, всегда немножко вздрагиваю, когда звонят в дверь. И не дышу, пока не увижу, кто пришел. Мало ли, вдруг…
Так что я прекрасно понимала, каково сейчас Жюстине. Я не пробовала с ней заговорить – знала, что она мне тут же голову откусит. Просто подошла бочком, бросила ей на колени леденец и поскорее отошла. Вообще-то леденец был не мой. Я несколько штук стащила у малыша Уэйна. Его дурочка мама младше нашей Адели, ничего в грудничках не понимает. Вечно приносит Уэйну леденцы. Они же на палочке, он себе может глаз выколоть! Он и так вечно слюни пускает, а если ему еще и леденец дать полизать, он же липкий станет, как суперцемент. Так что это прямо доброе дело – стырить у него леденцы, когда он отвернется.
– Зачем ты этой Жюстине леденец дала? – удивлялась Луиз. – Трейси, она такая ужасная! Вчера толкнула меня на лестнице и даже не извинилась, еще и слово нехорошее сказала.
Луиз смущенно повторила это слово мне на ухо.
– Ого! Прямо так и сказала? – захихикала я. – Вообще-то она не такая уж плохая. И потом, я же ей не красный леденец отдала. Красный для тебя хранила!
– Спасибо, Трейс! – сказала Луиз и прямо вся засияла.
Такие мы с ней были подруги.
А на Жюстину я посматривала время от времени. Она еще полчасика посидела не двигаясь, а леденец так и лежал у нее на коленях. Потом смотрю – ее рука поползла к леденцу. Жюстина его развернула и лизнула один разочек, подозрительно так, будто я могла его отравить. Ну, видно, было вкусно, так что она еще лизнула, и еще, а потом запихнула леденец в рот целиком. Леденцы иногда здорово успокаивают.
Спасибо, конечно, не сказала. И когда наконец перестала ждать, сразу спать ушла, ни с кем не разговаривала. Но наутро за завтраком она мне слегка кивнула. А я кивнула в ответ и бросила в нее кусочком кукурузных хлопьев, а она бросила в меня, и мы с ней долго так перебрасывались – и подружились. То есть лучшей подругой у меня по-прежнему была Луиз. Ха-ха.
Поначалу она возмущалась:
– Почему эта Жюстина все время с нами ходит? Трейс, она мне не нравится. Наглая такая.
– Так и надо! Иначе в этом мире не проживешь. Я сама наглая. Еще наглее Жюстины! Куда ей до меня! – И я выпятила подбородок.
– Ненормальная, – сказала Луиз.
А меня как заклинило. Я стала ругаться еще хуже, чем Жюстина, и Дженни ужасно сердилась, потому что Макси начал тоже выражаться вслед за мной, и даже мелкий Уэйн иногда как сказанет под настроение. А потом я придумала играть в подначки. Я в эту игру всегда выигрывала. Пока не появилась Жюстина.
Я ей говорю:
– Слабо тебе сказать самое-пресамое неприличное слово, когда к нам священник придет?
И она сказала.
А она мне:
– Слабо тебе голышом по саду пробежаться?
И я пробежалась.
А я:
– Слабо тебе червяка съесть?
Она съела и мне говорит:
– А тебе слабо?
Я сказала, что так нечестно. Нельзя за мной повторять.
Тут Луиз влезла и наябедничала, что я ненавижу червяков.
А Жюстина сразу:
– Тогда слабо тебе двух червяков съесть?
И я съела. Ну, почти. Я же не виновата, что меня стошнило. Я сначала их честно проглотила. Жюстина заявила, будто бы я их сразу выплюнула, но это неправда!
Я долго думала, на что бы еще ее подначить. Я, например, на скейтборде классно катаюсь, а Жюстина не очень. Она равновесие плохо держит и поворачивать не умеет. Вот я ей и устроила трассу в саду, скамейки наклонные поставила и всякие другие препятствия. И говорю:
– Слабо тебе круг проехать?
Она поехала.
Падала все время, но тут же вставала и дальше ехала. Тогда я сказала, что ее уже дисквалифицировали. А Луиз сказала, что если Жюстина до конца доедет, круг засчитывается. Жюстина доехала.
Тогда Жюстина мне сказала залезть на дерево в углу сада. И я залезла. Я же не виновата, что до верхушки не добралась. Вредный Майк меня раньше снял. Я его не просила! А Жюстина говорит – не засчитывается, и Луиз ее поддержала. Я просто ушам своим не поверила! Ведь Луиз – моя подруга.
Тут Дженни всерьез рассердилась и запретила нам играть в подначки. А когда она всерьез запрещает, тут уж не поспоришь.
На следующий день пришел наконец распрекрасный папа Жюстины. Она все разливалась, какой у нее папа красивый, прямо поп-звезда, и по вечерам выступает в клубах, потому и не может сидеть дома с ней и с ее братиками. Ну так вот, посмотрели бы вы на него! Лысоватый, с брюшком, еще и медальон на шее. Не так чтобы уж прямо в клешах и рубашке с рюшечками, но почти.
Мне такого папочки и даром не надо. А Жюстина, как его увидела, взвизгнула и прыгнула ему на ручки, как маленькая. Он ее повел гулять, а когда Жюстина вернулась, вся так и прыгала от радости и всем хвасталась подарком… Тем самым будильником.
Мне почему-то стало противно. Сама не знаю почему. Одно дело – пока ее никто не навещал, как всех. А тут я разозлилась и наговорила разных глупостей про ее папу. А Жюстина разревелась.
Я растерялась даже. Ничего такого уж страшного я не сказала. И вообще, я думала, такие крутые девчонки не плачут. Вот я никогда не плачу, совсем. Ну правда: меня мама сто лет не навещала, а папы вообще нет – а разве я реву? Да ни за что.
И тут меня опять удивили. На этот раз Луиз. Как накинется на меня:
– Трейси, какая ты вредная, ужас!
И давай обнимать Жюстину:
– Не обращай на нее внимания, она просто завидует!
Я?! Завидую?! Жюстине?! Ее дурацкому тупому папе? Да она издевается!
Но не похоже было, что Луиз шутит. Они с Жюстиной так и ушли вдвоем, обнявшись.
Я решила, что мне все равно. Хотя на самом деле мне было немножечко не по себе. Я даже подумала – может, я и правда зря все это высказала? У меня язык иногда слишком острый бывает, прямо так и режет.
Я решила, что назавтра помирюсь с Жюстиной. Может, даже скажу, что не хотела ее обидеть. Извиняться, конечно, не стану, но как-нибудь так намекну, что жалею о своих словах.
Но было поздно. На другой день за завтраком я оказалась одна. Луиз села не со мной, как обычно, а за столиком у окна, с Жюстиной.
Я позвала:
– Эй, Луиз!
Потом погромче:
– Ты что, оглохла?
Все она слышала, просто не хотела со мной разговаривать. Она теперь дружила не со мной, а с Жюстиной.
А мне остался только глупый мелкий хлюпик Питер Ингэм. Ну, вообще-то он не такой плохой. Я как раз все это записывала, когда вдруг слышу – кто-то скребется в дверь, тихонько-тихонько. Как будто маленький испуганный жучок царапает лапками. Я этому жучку сказала, что занята, пусть отвалит, а он все скребется. В конце концов я слезла с кровати и пошла посмотреть, что ему надо.
Он сказал:
– Трейси, хочешь поиграть?
– Поиграть? – повторила я свысока. – Я что, по-твоему, ребенок детсадовский? Я занята, пишу историю своей жизни.
На самом деле у меня от писания уже вся рука болела, а шишка на пальце покраснела и еще больше распухла. Ах, как мы, писатели, страдаем ради искусства! Это просто что-то хроническое.
Так что я подумала – может, и в самом деле надо отвлечься.
– А во что ты хочешь поиграть, козявочка?
Он заморгал и попятился, словно я и правда могу его раздавить как жука, но все-таки промямлил что-то об играх с бумагой.
– С бумагой? – повторила я. – А-а, понятно. Мы что, слепим из бумаги большущий мяч и ка-ак пнем, его ветром и унесет, да? Веселая игра, ничего не скажешь. Или сделаем из бумаги игрушечного медвежоночка, а потом ка-ак обнимем крепко-крепко, он и сплющится? Тоже весело.
Питер неуверенно захихикал:
– Да нет, Трейси, это такие игры, в которые играют карандашом на бумаге. Мы с бабушкой все время играли в крестики-нолики.
