Владислав Бахревский - Агей
Агей сел, а Вячеслав Николаевич стоял перед доской, как перед картиной.
– А какая отметка? – спросила Света Чудик.
– Отметка? – Вячеслав Николаевич не понял. – Ах, отметка!.. В отметке ли дело?
– В отметке! – Света встала, глаза у нее сверкали гневом. – Богатову трояк по истории влепили. Ни за что!
– Садись, Света! – улыбнулся Вячеслав Николаевич. – Я Богатову отметку не зажилю, будь спокойна. Только уже не в отметках дело. – Показал на доску. – Это очень серьезно. Чтобы так видеть математику, так ее чувствовать – мало знать. Это, братцы мои, талант!
Валентина Валентиновна положила на стол журнал, тетради, сумочку, прошла к окну и несколько минут стояла в задумчивости. Класс ждал.
– Вы знаете, – сказала она, все еще не поворачиваясь лицом, – я со вчерашнего дня думаю об одном из ваших сочинений. Не идет из головы. Она прошла к столу, взяла верхнюю тетрадь.
– Ошибочек многовато? – спросил Вова с первой парты.
– Ошибок в сочинении нет… Собственно, и сочинения нет, – она не улыбнулась, не рассердилась, – но есть мысль. Своя мысль. Достаточно обоснованная, дерзкая и честная. Мне показалось, правда, что автор этой мысли не очень-то любит литературу.
– Про тебя, Богатов! – объявил Курочка.
– Да, я говорю о сочинении Богатова. Вот что он написал: «Искусство слова есть высшее искусство человеческой деятельности…» И еще: «Я уверен: эпоха высшего развития слова у человечества осталась в далеком прошлом. Мы же верим только в технику»… Не знаю, так ли это?.. Но если это так, то грустно…
– А что вы ему поставили? – спросила Света Чудик.
– Ничего не поставила. Это все так неожиданно. Так взросло…Видимо, человек, живущий в природе, взрослеет много быстрее…
– Как двойки, так пожалуйста! – заупрямилась Света Чудик. – Вот и Вячеслав Николаевич нахвалил Богатова, а пятерочку-то не поставил. Позабыл.
Валентина Валентиновна села за стол, достала из сумочки красный карандаш.
– Пятерища! Во! – оповестил класс Вова, показывая над головой разведенными руками величину Агеевой отметки.
Спартакиада
Секторы размечены белыми линиями. Учителя физкультуры в белых костюмах. Классы замерли, равняясь на флаг. Флаг поднимается медленно. Ветер натягивает алое полотнище, оно звенит. И Агей тоже чувствует в себе этот веселый звон: спартакиада!
Первый вид для седьмого «В» – бег на полтора километра. В зачет входит время трех первых и последнего.
– Ни пуха ни пера! – напутствует длинноногая Ульяна.
– Нехай! – показывает девчонкам бицепсы Борис Годунов, но на ребят глядит с тревогой. – Уставшего берем на абордаж. Я в общей группе.
Выстрел стартового пистолета.
Пошли.
Сразу же вырвались трое: Мишин, Курочка, Рябов. Впереди четыре круга с хвостиком. Скорость Агею показалась невелика, и он стал прибавлять.
– Не ускоряйся! – цыкнул Годунов. – Нам надо последнего не потерять.
Мишин, Курочка и Рябов мчались впереди, все отдаляясь. и отдаляясь.
– Ах, так! – сжал зубы Агей и бросился в погоню.
На втором круге он догнал ребят, обошел и оторвался от них чуть ли не на сто метров.
– Абсолютно первый результат! – вскинул руки учитель физкультуры, словно он-то и победил на дистанции.
Последнего, Вову, Борис Годунов с камчадалами и впрямь притащили на руках, удивив всю школу сметливостью. Седьмой «В» вышел на первое место.
В прыжках в длину Агей разделил пятое-шестое места, но ведь с десятиклассниками. А на высоте сел. С последней попытки едва-едва одолел начальные зачетные метр десять.
Среди седьмых классов «В» уверенно шел первым, совсем немного уступая в общем зачете старшеклассникам, но все же уступая.
Перед началом подтягивания – четвертого вида школьного пятиборья Годунов подошел к судьям и задал им задачу:
– Сколько очков будет дано за подтягивание на одной руке? Учителя удивились вопросу и не долго думая определили:
– Десять!
Подтягивание было самым престижным видом. С перекладины не спрыгивали, сваливались, потратив все крохи пороха. Однако у Вовы этого самого пороха хватило только на три жима. Курочка, а потом и Рябов, вихляясь изо всех сил, подтянулись по разу.
Никто никого не укорял, но дело было плохо. Огнев принес команде девять очков. Камчадалы по семь-восемь.
Пришла очередь двум последним.
– Сначала я, – решил Годунов и одарил команду двадцатью шестью очками.
Под перекладину встал Агей.
– Это он! Он! – закричал кто-то из пятиклашек. – Смотрите!
Агей закусил губу. Подпрыгнул, приладил руки. Снял с перекладины левую и подтянулся на правой восемь раз, потом поменял руку и еще подтянулся восемь раз.
– Не спрыгивай! – крикнул Годунов. – На двух подтягивайся! Агей подтянулся еще двадцать раз, и руки у него сами разжались от усталости.
Он упал, но ребята подхватили его и стали качать.
– Сто восемьдесят очков! – переглянулись между собой преподаватели физкультуры. – Результат чуть ли не двух классов. Справедливо ли?
По мегафону обратились к командам с тем же вопросом: справедливо ли?
– Справедливо! – как один человек, ответила школа.
Феноменальный рекорд был утвержден.
Плавать пошли на городской пляж.
Годунов сказал Агею:
– Плывем в паре, покажем клаос.
Агей усмехнулся: он не умел плавать. Он шел, однако, со всеми, чтобы только посмотреть, как поплывут одноклассники. Но вдруг оказалось, что время, отпущенное для их школы, на исходе. Поэтому все побежали. И сразу на старт, едва рубахи и брюки скинули.
– Ребята! – взмолился Агей.
– Первая пятерка! – скомандовал учитель физкультуры. Годунов дернул героя спартакиады за руку и поставил рядом с собой. Грянул выстрел.
– Я не умею! – успел крикнуть Агей и сиганул в голубую бездну.
Буль. Буль.
Он вынырнул. И снова пошел на дно. И снова вынырнул. Кто-то потянул его, и он очутился на ступенях набережной.
Ступени обросли нежно-зелеными водорослями, были теплыми.
Рядом с ним, отирая воду с лица, сидел Борис Годунов. Подбежал Вова.
– Ты чего?! Плавать не умеешь?!
– Дурак! – сказал Вове Борис Годунов. – Он же с Памира. Там вода в замерзшем состоянии – ледники.
Зачем люди учатся
В понедельник на Агея прибегала поглядеть чуть ли не вся школа: плавает, как топор, но зато на одной руке подтягивается!
А вот Курочка Ряба затосковала: и город, и школа забыли ее.
На черчении Курочка Ряба ползала под столами чуть не до конца урока, а когда началась перемена, рванувшиеся на волю ребята обнаружили, что ноги не идут. Курочка Ряба не поленилась, каждому связала шнурками ботинок с ботинком.
Было смешно, но не очень.
Агей получил письмо от дедушки.
«Друг мой! – писал Виталий Михайлович. – Открылась мне грустная истина. Горы величественны и прекрасны, но, но, но! Без тебя, Агей, ветер уже не свистит, а хнычет. Яки стали хмурые. Даже свету вроде поубавилось. Я понял: ты – мой Памир. Ты – мой свет. Поставил вопрос о замене. Дело решится, конечно, не сразу, но, думаю, эта зимовка у меня последняя».
«Дедушка! – тотчас ответил Агей. – Я смотрю на море, а думаю о вас: о тебе и о всех наших Агеях. Я хочу во сне видеть наши горы – и не вижу! У меня все хорошо. Сегодня иду учиться плавать. Дельфинов еще не встречал, зато слышал, как чайки хохочут… В школе сначала были трудности, но теперь дела пошли на лад… И еще хочу сказать тебе, дедушка. Спасибо тебе за то, что я – человек с Памира. Агей».
К нему зашел Борис Годунов.
Увидел, что Агей сидит за учебником географии, удивился:
– Чего ты учишь? Двоек, что ли, испугался? Она их в дневниках ставит, а в журнале – будь спокоен – все мы хорошисты.
– Это я так, – сказал Агей, – эксперимент задумал. Они пошли на море.
Годунов завел Агея по грудь.
– Ложись на воду лицом вниз, с открытыми глазами. И не бойся: море держит.
Агей лег – получилось.
– Теперь на спину.
На спине утонул.
– Не горбься! – командовал Годунов. – Голову откинь! Главное, не дрейфь – не утонешь.
Немножко получилось.
– Ну, вот и все, – сказал Годунов. – Теперь ложись обратно лицом вниз и руками греби.
– Получилось! – удивился Агей.
– Учителя-то какие! Ну, барахтайся. – И Годунов уплыл в такую даль, что Агей из виду его потерял.
Потом они возвращались домой.
– Пошли на дискотеку, – предложил Годунов.
– Нет, – сказал Агей. – Мне учить надо.
Годунов остановился, рот набок съехал, глаза злые.
– Хочешь триста рэ получать? Все выучишь, напялишь очки, пузцо отрастишь… Вот я пойду в мореходку. Девять месяцев проваландаюсь как-нибудь – и в море, в загранку. У тебя будет машина, и у меня будет. Только я уже через три года стану человеком, а тебе и десяти лет не хватит. Точно не хватит. Седьмой, восьмой, девятый и десятый – четыре, пять лет института, два отработки, потом аспирантура. Сколько там, года три? Да еще ведь диссертацию надо защитить. Двадцать лет жизни трехсот рэ – не стоят.