Эдуард Веркин - Мертвец
И с дикцией тоже. Проблемы. Дефект. У меня что, дефективная неделя?
Тебе что надо? — спросил я так грубо, как только мог.
Оранжевый удивился. Так мне показалось, во всяком случае. Зубы выставились ещё на полтора сантиметра, пасть раззявилась.
Ты не знаешь? — снова спросил он.
Да что я должен знать?
Ну это... — Апельсин пожал плечами. — Про нас.
Как просто. «Про нас». Что за день? Через полчаса мне предстоит, может, самый поганский разговор в моей жизни, а этот дурак меня задерживает. И какую-то чушь несёт.
Ты и я... — продолжал булькать он. — Мы ведь...
Я плюнул ему под ноги, взял за руку, отвёл к забору. Прислонил к штакетнику, прижал, чтобы не отваливался. Хотел сказать что-нибудь героическое, но ничего подходящего не придумалось.
Поэтому я придавил его посильнее и отправился дальше, до больницы оставалось всего ничего.
Но он не отставал, тащился за мной. На отдалении, правда, но не особенно скрываясь. Как будто специально. Чтобы меня посильнее взбесить. Ну и это... Добился своего. Я разозлился как мамонт. Нервы у меня с утра были взвинчены, а этот дурак ещё раскрутил. Переполнил чашу народного терпения.
Я опять спрятался, на этот раз за дерево. А когда этот апельсин появился, выскочил.
Хотел по морде ему съездить, да опять не получилось, толкнул просто. Он в пыли растянулся, громыхнул конечностями, ушибся, кажется. Но ничего не сказал.
Ещё за мной пойдёшь — зубы выбью! — пообещал я.
Ладно... — промямлил он. — Ладно, Никита...
Я тебе не Никита, — буркнул я.
А я Денис...
Очень приятно.
Я пнул пыль, так чтобы она этого Дениса окатила как следует, чтобы на зубах заскрипела. А он расчихался только и повторил снова:
Меня Денисом зовут.
Ну вот, так я и познакомился с Упырём.
Глава 4
Полночная жаба
— Мне надо с тобой серьёзно поговорить.
Отец смял сигарету и бросил её под крыльцо.
Я испугался. Здорово испугался, просто мне даже холодно стало, такой колотун по коже прокатился, от пяток до основания черепа. Начало было просто классическое. Такого я как раз и боялся. Боялся, что он скажет мне эту фразу, ну, что надо серьёзно поговорить.
Поговорить? — спросил я без всякого энтузиазма.
Ну да... — Отец вдруг покраснел. — Поговорить. Серьёзно поговорить....
Отец отвернулся и увидел трубу. С «дурой».
Забавно, — сказал он, — человек на трубу залез... И кому только приспичило?
Да уж... Какой-то сам дурак...
Чего тянет? Приступал бы сразу к главному. Жутко не люблю длинных вступлений, они только всё ухудшают. И без того нервы из носа выпрыгивают, а он ещё тянет, тянет, тянитолкай какой.
Туда ведь просто так не залезть, — отец кивнул на трубу, — надо постараться...
Мы что, теперь будем обсуждать, как какой-то дурак на трубе котельной написал слово «дура»?
Ты хотел поговорить, — напомнил я.
Да, — кивнул отец. — Хотел... Нам надо поговорить. Может, пойдём по парку погуляем?
Ну пойдём.
Мы пошли. Сосновый парк тянется вокруг всего больничного городка, окружает его кольцом. Парк хороший, как лес, в грибные годы здесь даже маслята встречаются. А удобных тропинок так и не сосчитаешь. И скамейки полагаются.
Отец шагал первым, я за ним. Он всё молчал, потом вдруг остановился возле толстой сосны.
Тут, Никита, такое дело... — начал он. — Видишь ли, я серьёзно влип, да... С этой аварией...
Я молчал. Ждал, пока сам не скажет.
Я там напортачил. — Отец поморщился. — Послал Котлова, а он... ну, сам знаешь. В реанимации теперь. Вот... Комиссия приезжает разбираться. Поэтому мне... Поэтому так... Я тебя попросить хотел.
-Да?
Да. Да, хотел попросить. Я не знаю, сколько тут пролежу... Наверное, мне придётся тут задержаться...
У отца как-то нос даже задёргался. И щека. Тик, что ли? Сейчас, наверное, скажет.
Я хотел тебя попросить. — Отец, видимо, решился. — Об одном деле... Это очень важно для меня. Ты не мог бы для меня кое-что сделать...
Отец замолчал. В левом плече опять стало неприятно и холодно, но не вчерашняя ледяная капля, а настоящий тяжёлый орден вплавился в кожу.
Ты можешь мне здорово помочь, — тихо сказал отец.
Хорошо.
У меня проскочила дикая мысль — сейчас отец попросит раздобыть ему яд. Чтобы он мог уйти из жизни с достоинством, а не мучиться полтора месяца. И я тут же судорожно принялся думать, что мне делать? Рассказать матери? Попытаться отговорить? Подсунуть вместо яда глюкозу?
Помочь... Это может тебе показаться...
Он вдруг замолчал. Я ждал. Когда закончится. Всё это.
Отец шумно выдохнул:
Месяц, наверное, мне придётся проваландаться, а дров у нас нет...
Сказал он.
Вот так так! Оказывается, дело в дровах!
Что? — Мне показалось, что я ослышался.
У нас один мужик лежит, — отец с каким-то облегчением улыбнулся, — он в гортопе работает, говорит, что в августе дрова подорожают.
Дрова? — тупо спросил я.
Дрова сильно подорожают. А у нас дровяник пустой совсем. Вот я чего и хочу тебе сказать. Вы с матерью выпишите машины две... а лучше три — горбыля, потом возьмите у Сухорукого за бутылку пилу...
Ты что, об этом хотел со мной поговорить? — перебил я.
Ну да, — кивнул отец. — Об этом. Сам понимаешь, я могу тут проваляться долго ещё, я говорил, а горбыль лучше всего сейчас выписывать, когда подорожает, то уже поздно...
Он врал. Он явно врал. И мне обидно было, что отец меня за дурака держит. Он думает, что я не понял. А я ведь не был дураком, я понимал, что историю про дрова он придумал только что, у сосны.
А главного так и не сказал. И ещё я понимал, что если я сейчас буду его расспрашивать, то он и вообще ничего не скажет. Поэтому я сделал равнодушное лицо и сказал:
Дрова можно напилить. Только времени у меня мало, отработка у меня. А от Сеньки толку нету. А если дождь пойдёт? Погниют. Так что, может, не стоит выписывать?
Ну да... — Отец почесал подбородок. — Да, правильно. Молодец! Думаешь! Ну ладно с дровами, с дровами сам разберусь, хуже, если грибы пойдут...
Хуже, — согласился я.
Да... — Отец потянулся за табаком, но потом передумал. — Я в этом году думал лисичек килограммов сорок насушить... Ну, да потом уж. Как у вас дела?
Нормально.
Что вообще? Как Катерина?
Какая Катерина?
Да ладно, — улыбнулся отец. — Она хорошая девчонка.
Я промолчал.
У тебя как, серьёзные намерения? Или просто позажиматься?
Папаша лукаво мне подмигнул.
Уже небось тискаетесь? — ехидно спросил он.
Да нет... — зачем-то стал оправдываться я. — Мы вообще только ходим...
Да ладно. — Отец хмыкнул. — Ты знаешь, я в твои годы...
Мне пора. — Я остановил наметившийся было поток откровений. — Мне ещё надо там...
Отец улыбнулся. Я тоже улыбнулся. Сказал, что завтра зайду, и убежал. Прямо через парк ломанулся, башкой вперёд через две скамейки перепрыгнул. Бежал на остановку: возвращаться по Хлебопекарной улице мне совсем не хотелось, а вдруг там этот кретин оранжевый меня опять поджидает? А я сейчас зол, могу его ещё покалечить сильно.
К тому же я решил зайти к матери. Может, она что скажет? Её я хоть спросить смогу, ну, что на самом деле происходит.
А папаша молодец, лихо меня отшил. С Катькой. Чтобы лишних вопросов не задавал. Мастер.
Было уже два часа, и я как раз успел на автобус, добрался до «Дружбы» за пять минут. На ступенях скакали на горных велосипедах какие-то ребята, я их не знал, наверное, городские. Здорово скакали, как настоящие спортсмены. А один стоял перед доской с анонсом фильмов и снимал афишу на камеру. И хихикал.
Я пригляделся. У нас тут всяких шутников полно, любят афиши исправлять. Вместо «Город страха» получается «Хобот страха», вместо «Полночная жара» — «Полночная жаба», и всё в том же духе. А матери потом от департамента культуры втык.
Нет, всё в порядке, ошибок не было. И ничего весёлого вроде не было, кино как кино, что-то из репертуара Майкла Парэ. Видимо, именно это обстоятельство и представлялось парню весьма забавным, он щёлкал и щёлкал своей камерой, отходил чуть подальше и снова щёлкал. В прошлом году вот тоже один приезжал, фотограф. Снимал наших местных бомжей, а потом аж в Москве выставку открыл. Типа вот она, Настоящая Россия. Страна алкоголизма и близкородственного скрещивания. На фоне чахлых берёз. Большим успехом пользовалась выставка. А что, оно и понятно: на одного Зюзю посмотришь — полчаса хохочешь; когда Зюзя заходит в аптеку за боярышником, так ребята с другой стороны улицы перебегают — это же цирк настоящий. А этот парень, может, из афиш хочет выставку сделать, у нас сейчас свобода, каждый что хочет, то и делает. Хотя маловат он для художника, лет пятнадцать, наверное, тоже мне, работник культуры...
Этот работник культуры точно мысли мои просканировал, обернулся, подмигнул и тоже сфоткал. Я не знал, как на это реагировать, улыбнулся и направился в «Дружбу». Теперь окажусь на выставке. В Санкт-Петербурге. «Муроды России» — так выставка будет называться, спешите видеть.
