Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы
И по всему было видно, что она действительно очень радуется Кирилкиному новому портфелю.
— И я рад! — пропищал Кирилка и вздохнул.
Но какой же это был легкий и счастливый вздох!
Конечно, Кирилка мог рассказать о своем портфеле гораздо больше. Он мог бы рассказать, например, как вчера вечером к ним вошел высокий гражданин в форме летчика и спросил, не здесь ли живет мальчик Кирилка.
И когда Кирилка, очень испуганный, заявил, что это он и есть «мальчик Кирилка», высокий гражданин в форме летчика обрадовался и объяснил, что он папин товарищ, приехал с Севера и привез ему от отца привет.
Тут Кирилка, в свою очередь, очень обрадовался, сразу перестал бояться, и они с папиным товарищем в одну минуту подружились. Папин товарищ рассказал ему, как они хорошо и дружно живут на зимовке, какой у Кирилки молодец и весельчак папа и какой он выстроил отличный дом для зимовщиков. Потом он сказал, что завтра улетает обратно и, может, Кирилка скажет, что ему хочется получить с Севера: медвежонка, или олененка, или еще какую-нибудь необыкновенную северную вещь.
И тогда, немного подумав и легонько вздохнув, Кирилка сказал, что, конечно, хорошо бы получить живого медвежонка или, например, моржонка, но пусть уж лучше ему папа пришлет с Севера самый обыкновенный портфель, а то без портфеля очень неудобно ходить в школу.
— Разве у тебя нет портфеля, малыш? — очень удивился папин товарищ. — Совсем никакого? А в чем же ты носишь книжки?
Кирилка сказал, что у него нет совсем никакого портфеля, а книжки он заворачивает в газету и ребята над ним смеются.
— Что ж тут смешного? — сердито сказал папин товарищ. — Не понимаю!
— Не знаю, — тихонько промолвил Кирилка.
И вдруг папин товарищ шлепнул себя ладонью по лбу и воскликнул:
— Ну какой же я рассеянный! Просто удивительно, до чего я рассеян… Посмотри, какой портфель прислал тебе отец, а я чуть не забыл про него!
И он протянул Кирилке тот самый портфель, который все время лежал у него на коленях.
Кирилка сначала не совсем поверил.
— Это мне? — спросил он, робко дотрагиваясь до портфеля. — Мне? — повторил он снова. — Мне? — повторил он и в третий раз.
— Конечно, тебе! — сказал папин товарищ. — Тебе… тебе!.. Только дай я выложу из твоего портфеля мои бумаги… Видишь ли, я их на время положил туда.
Ну, а потом папин товарищ нежно простился с Кирилкой и ушел. Но в дверях он еще раз обернулся, улыбнулся Кирилке и сказал:
— Ну до чего ж я рассеян! Чуть не увез твой портфель обратно на Север…
Ничего этого, понятно, Кирилка никому не рассказывал. Да и зачем?
На первой же переменке весь класс окружил Кирилку. Ясно, всем хотелось поближе взглянуть на такой необыкновенный портфель.
Но Клавдия Сергеевна посоветовала ребятам не толкаться, а спокойно сесть на свои места, а портфель пойдет вкруговую, по всему классу, и все хорошенько его посмотрят.
— Хочешь так, Кирилка? — сказала Клавдия Сергеевна.
— Хочу, — прошептал Кирилка.
— Только осторожнее, дети! — сказала Клавдия Сергеевна. И портфель, точно хрупкая стеклянная драгоценность, отправился с одной парты на другую по всему первому классу . А».
Не было ни одного из сорока двух ребят, который бы не пощупал плотность и прочность кожи, не полюбовался бы двумя замками, двумя ключами, двумя ремнями и двенадцатью отделениями.
Обратно к Кирилке портфель вернулся без единого пятнышка, без единой царапины, овеянный небывалой для портфеля славой.
— Наверное, из моржовой кожи, — сказал Петрик, когда портфель, вернувшись из своего триумфального путешествия, лежал перед Кирилкой, а Кирилка тряпочкой протирал сверкающие бляхи замков, — или из мамонтовой… А может, из китовой или тюленевой. Знаешь, они всегда водятся на Севере.
Кирилка ничего не ответил и только поднял на Петрика глаза, полные восторга и доверия. Если бы Петрик объявил, что его портфель сделан из банановой кожи, а на Севере водятся крокодилы, Кирилка вцепился бы в каждого, кто посмел бы это отрицать.
Но из школы, несмотря на портфель, Кирилка все же возвращался в одиночестве. Петрик и Опанас шли вдвоем, а Кирилка плелся сзади. Петрик и Опанас обсуждали очень важный вопрос относительно предстоящего военного сражения. А Кирилка, вздыхая, думал, что и портфель ему не помог: Петрик не хочет с ним дружить.
— Нет, как ты не понимаешь, — горячился Петрик, размахивая рукой, — как ты не понимаешь? Нельзя пополам, раз три танка… Ну как ты будешь делить пополам три? Как? Как?
— А тоже нельзя, чтобы у одного были танки, а у другого самолеты, — упрямо твердил Опанас, — тоже нельзя…
— Тогда что? Ну что? — говорил Петрик, иронически щурясь на Опанаса. — Ну? Ну? Ну что?
И в то самое мгновение, когда Опанас собирался предложить свой план распределения танков и самолетов, пронзительный крик, полный отчаяния и ужаса, раздался у них за спиной. Этот крик зазвенел на всю улицу и резко оборвался.
— Кто это? — бледнея, воскликнул Петрик и быстро обернулся.
Кричал Кирилка.
Какой-то верзила, сухопарый и длинный, с громким хохотом вцепился в Кирилкин портфель и тащил портфель вместе с Кирилкой в боковой переулок между домами. Кирилка упирался, скользил, падал, но крепко держал портфель и, кажется, готов был скорее умереть, чем отпустить кожаную ручку. При этом он норовил впиться зубами в руку своего мучителя.
Мальчики замерли, пораженные сценой, происходящей у них перед глазами.
Первым опомнился Опанас.
— Вот дрянь! Вот дрянь! — крикнул он и, надув до предела свои красные щеки, бросил в руки Петрика свой портфель и, крепко сжав кулаки, устремился к Кирилке, похожий на быстроходную танкетку.
Петрик легким кавалерийским галопом помчался следом, размахивая сразу двумя портфелями.
Они подоспели в самый раз. Вернее, в ту самую минуту, когда сухопарый парень, видимо потрясенный отчаянными воплями Кирилки, отпустил портфель и удалялся игривой рысцой в тот самый переулочек, куда перед этим тащил Кирилку с портфелем.
Внезапно отпущенный, Кирилка шлепнулся в снег, и когда мальчики подбежали, он сидел в сугробе, прижав к животу портфель, и горько рыдал. Его шейка, кое-как обмотанная шарфом, тонкая и жалкая, беспомощно вздрагивала.
Опанас помог ему встать.
— Не плачь, — сказал он, — еще испортишь.
Слезы маленькими прозрачными водопадиками действительно стекали с подбородка прямо на портфель.
— Хочешь носовой платок? — сказал Петрик. — На…
— Возьми мой, — сказал Опанас. — Не смотри, что грязный… зато сухой.
Кирилка взял оба. Всхлипывая, он прорыдал тонюсеньким голоском:
— Чуть… не утащил…
— Ну! — закричал Опанас, потрясая кулаками. — Мы бы не дали… мы бы…
— Кирилка, — вдруг сказал Петрик озабоченным голосом, — дай я тебя вытру… А то ты стал такой грязный! Ужасно!
— Это он об мой платок! — хвастливо воскликнул Опанас. — Не веришь?
— Опанас, — сказал Петрик, посмотрев на Опанаса.
— Чего? — сказал Опанас, посмотрев на Петрика.
— Пусть он с нами дружит…
— Кто? Он? — сказал Опанас, кивая на Кирилку.
— Он. Пусть с нами дружит.
— Пусть дружит.
— Пусть?!
— Пусть.
— Кирилка, — сказал Петрик, — будешь с нами дружить?
— С вами? — тихонько и недоверчиво прошептал Кирилка.
— С нами! — сказал Петрик. — С ним и со мной.
— С вами? — снова прошептал Кирилка, переводя глаза с Петрика на Опанаса и с Опанаса на Петрика.
Мальчики переглянулись.
— Ничего не понимает, — с сожалением проговорил Опанас и вдруг громко, точно глухому, стал раздельно выкрикивать каждое слово: — Хочешь дружить… ты… да он… да я?
Тут Кирилка залился неудержимыми слезами и, захлебываясь, проговорил, что он всегда хотел, только они не хотели… И он бы давно хотел, если бы они хотели… И если он молчал, так потому, что они молчали… И раз они больше не молчат, то и он не будет молчать, потому что больше всего на свете он хочет дружить с Петриком и Опанасом.
И пока он все это говорил, он растирал глаза, щеки, нос, рот, подбородок сразу двумя носовыми платками и становился все чумазее и грязнее.
— Это он от моего платка! — в восторге кричал Опанас. — И грязный же у меня носовой платок! Ух, грязный…
Действительно, Кирилка получился такой замызганный, что после небольшого совещания мальчики решили отправиться сначала к Петрику, чтобы Кирилке хорошенько помыться, прежде чем итти домой.
Глава восьмая. Лампа под зеленым абажуром
Кому первому пришла в голову эта мысль, трудно установить. Петрик на весь дом клялся, что в тот самый момент, когда мама зажгла в столовой лампу с зеленым абажуром, в тот самый миг при одном только взгляде на зеленый абажур он, Петрик, все и придумал. Все с начала и до конца.
