Анатолий Алексин - Все началось с велосипеда
— Ну да… это верно: неудобно как-то с такой повязкой тонуть. Член Общественного комитета — и вдруг пузыри пускает! Давай её сюда.
Я снял с руки красную повязку и вошёл в воду, которая показалась мне очень холодной, хоть солнце с утра уже успело её нагреть.
«И как это я вдруг, ни с того ни с сего, начну орать? — думал я, медленно погружаясь в воду. — Стыдно как-то… В реке столько девчонок — и ни одна из них не кричит, а я вдруг заору: «Ой, потерял дно! Ой, никак не найду!..» Очень стыдно. Но это же нужно для общего дела? Значит, я должен орать во всё горло, пока Кеша меня не спасёт!»
Возле меня плескались и отфыркивались отдыхающие труженики разных возрастов: и повизгивающие малыши, и даже старички, которые, как я заметил, всегда получают от купания самое наибольшее удовольствие — молодость они, что ли, в воде вспоминают? Тут в голову мне неожиданно пришла тревожная мысль: «А если меня спасёт кто-нибудь другой? Какой-нибудь блаженно отфыркивающийся старичок или (еще хуже!) какая-нибудь ловкая девчонка? Пока Головастик будет красиво прыгать с рыжей глыбы, на которую он, проводив меня, уже успел вернуться, — кто-нибудь другой схватит меня за волосы и потащит на берег! Нет, я должен тонуть в абсолютно безлюдном месте…»
Приняв это решение, я повернулся и пошёл обратно к берегу, а Головастик, следивший за мной в полевой бинокль, стал хвататься за голову, пожимать плечами и вообще стал оттуда, с высоты, выражать мне своё удивление. А я стал указывать ему руками на других купающихся: мол, боюсь, что они меня спасут раньше времени! Но Головастик ничего не понимал и ещё сильнее хватался за голову… Тогда, чтобы он не думал, что я испугался и не хочу жертвовать собой, я побежал вдоль берега к тому месту, где кончался пляж, и оттуда тоже очень быстро, прямо бегом устремился в воду. Торопиться с каждой секундой было всё труднее, потому что вода сопротивлялась, будто хотела удержать меня, но я всё шёл и шёл, пока неожиданно не провалился в какую-то холодную яму…
От испуга я в первый момент даже не смог закричать, а стал изо всех сил выкарабкиваться на поверхность. Вода сразу сделалась противной, какой-то едкой, она неприятно щекотала в носу и ушах, слепила глаза.
— Тону-у-у! — заорал я что было силы. — Тону-у-у!..
Я и раньше не умел плавать никаким определённым стилем, а тут сразу и по-собачьи тоже разучился.
— Тону-у-у!..
Сильная рука схватила меня за волосы, потом за плечи и потащила обратно к берегу.
— Прекра-асно! Прекра-асно!.. — с трудом отдуваясь, в самое ухо нахваливал меня Головастик. — И пузыри такие по воде запрыгали естественные… И заорал ты просто гениально! Смотри, все со своих мест повскакали. Смотри!..
Голос у него прерывался, дыхание перехватывало, но я, хоть и нахлебался холодной воды, соображал, что Головастик от меня в полном восторге.
Уже возле самого берега я вспомнил, как мы в прошлом году спасали Веника, как откачивали, растирали его и как ему после этих медицинских процедур стало совсем плохо.
— Ты только не откачивай меня, пожалуйста, — тихо попросил я Головастика.
— Верну тебе нормальное дыхание — и всё, — сам задыхаясь от напряжения, сказал он.
— Но я ведь прекрасно дышу… Мне ничего не надо возвращать!
Тут Кеша окончательно вытащил меня на песок. Он не дал мне сразу подняться, а сперва приложил ухо к сердцу, будто и так не было видно, что я жив и сердце моё ещё пока не остановилось. Увидев, что нас окружили со всех сторон, Кеша потёр мне немного живот, потом поводил рукой взад и вперёд где-то возле горла, а потом я вскочил на ноги — и огляделся…
Вокруг нас собрался весь пляж. И лица у всех были такие испуганные, будто это их только что спасли, а не меня.
— В воронку попал… — тихо, словно оправдываясь перед этими переполошёнными людьми, сказал я. Мне и правда было за что извиняться: ведь все они из-за меня повыскакивали из воды или покинули свои пледы и деревянные лежаки.
— А разве здесь есть воронки? — спросил кто-то. Кешка сразу ухватился за этот вопрос и пошёл, и пошёл объяснять все особенности реки Белогорки, так что отдыхающие только успевали головой вертеть, следя за его руками.
— Воронок здесь много! И ямы есть! Во-он, видите, где тёмная вода, там холодная воронка. Она-то как раз Шуру и затянула… А там вон, видите, правее, посреди реки — тёмная полоса: там ямы опасные. Купаться там нельзя! А во-он там…
Кешка объяснял довольно долго, во все стороны размахивая руками, так что обо мне все почти забыли. Но о Головастике-то никто не позабыл!
— Какой смелый! — раздавалось со всех сторон. — Какой стремительный! Ка-ак он в воду сиганёт да ка-ак его за волосы схватит!.. Да ка-ак к берегу потащит. Герой! Настоящий герой!..
Головастик смотрел на меня виноватыми глазами: «Прости, мол, что меня нахваливают! Ты жертвовал собой, а из меня тут героя сделали…» Но мне от этого было не легче. Тем более, что подходили всё новые и новые люди и им начинали рассказывать подробности:
— Этот вот, который плавать не умеет, совсем уж посинел, сознание потерял… Вы не смотрите, что он сейчас такой бодренький: в себя пришёл! Его вот этот… товарищ полчаса откачивал, к жизни возвращал. Премии надо таким давать! Медали!.. Он и про ямы и про воронки нам рассказал: река-то, оказывается, опасная!
— Надо бы на особо угрожающих местах предупредительные знаки поставить! — предложил кто-то. — А то ведь не все вас, молодой человек, сегодня слышали. А знать это всем надо!
Кешку-Головастика уже и на «вы» называли и «молодым человеком», а про меня только сказали, что я «посинел» и «не умею плавать». Но это было лишь началом… Потом все вдруг вспомнили обо мне, грозно повернулись в мою сторону и, как по команде, стали меня отчитывать:
— А этот-то хорош! Посмотрите на него: плавать не умеет, а прямо в воронку полез!..
Круглая Кешкина голова покраснела, и даже сквозь белую метёлочку волос стал просвечивать розовый цвет.
— Он плавает лучше меня, если хотите знать! Ему судорога мышцу свела. Это со всяким может случиться! Вас, что ли, самих судорога никогда не хватала? А он эту реку пять раз туда и обратно переплывёт… Если, конечно, захочет!
Неожиданно раздался какой-то истошный крик: «Где он?! Где он?!»
— Вот он! Вот он!.. — отвечали все, расступаясь и указывая на меня.
Я увидел переполошённую Ангелину Семёновну, которая, раскидывая всех в стороны, пробивалась к самому центру событий, то есть ко мне. Но я её, оказывается, совсем не интересовал. Она вдруг круто переменила курс, метнулась в другом направлении и, пригнувшись, стала кого-то обнимать, целовать, приговаривая: «Он здесь! Он здесь, мой мальчик! Он здесь, мой единственный!»
Все снова посторонились, — и тогда я увидел её «единственного» Веника, смущённого, с гранёным стаканом в руке. Ангелина Семёновна осыпала его поцелуями.
Веник, наверное, только что прикладывался к источнику полноты, куда он всегда ходил со своим собственным стаканом: Ангелина Семёновна говорила, что, если пить из источника просто так, широко разинув рот, можно превысить медицинскую дозу (которую, по нашей просьбе, определил для Веника мой дедушка) и чересчур располнеть. Тем более, что у Веника в этом смысле «плохая наследственность». (Тут, конечно, Ангелина Семёновна имела в виду себя.)
Молодой человек в плавках и спортивной шапочке на голове ткнул пальцем в Веника:
— И он тоже тонул?
— Нет, он не тонул! Он никогда не сделал бы этого, зная, какое у меня слабое сердце! — причитала Ангелина Семёновна. — Ведь правда, Веник: ты никогда не будешь тонуть?
— Ну, ма-ама…
— Так чего же вы его целуете? — поинтересовался кто-то.
— За то, что он не рискует собой. Своей жизнью!..
— А риск — благородное дело! — насмешливо заявил молодой человек в плавках и шапочке.
— Вот вы собой и рискуйте! — повернулась в его сторону Ангелина Семёновна.
— Ну, мама… Это же как-то некрасиво, нехорошо, — пытался остановить её Веник.
— Ах, я ничего не могу с собой сделать! Дай мне прижать тебя к сердцу!.. — восклицала Ангелина Семёновна.
Наконец Ангелина Семёновна вспомнила обо мне. Она оставила своего Веника в покое и бросилась в мою сторону. Но я вовремя увернулся, и ей не удалось прижать меня к сердцу.
— В прошлом году, — стала громко рассказывать всем Ангелина Семёновна, — его мама ещё в Москве поручила мне шефствовать над Шурой. И всё было изумительно. В прошлом году он ни разу не утонул. И даже попыток таких не делал. А сейчас он без материнского глаза — и вот…
Тут я неожиданно понял, что бледнолицый и худенький Веник не зря носил в прошлом году матросскую шапку с надписью «Витязь», — он твёрдым шагом, держа впереди гранёный стакан, подошел к Ангелине Семёновне и сказал:
— Хватит, мама! Шура, я уверен, обойдётся без твоего шефства…
