Валентина Мухина-Петринская - Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах
— Тень от облака… От солнца — сразу в тень. Даже аэростат не выдержал, — непонятно сказала Марфенька.
Вошла улыбающаяся сестра и передала Марфеньке пачку писем. Четыре письма были из обсерватории — от Яши, Лизы, Мальшета и супругов Турышевых. Остальные от незнакомых людей.
После того как в «Комсомольской правде» появилась заметка «Подвиг Марфы Оленевой», где довольно красочно описывалось происшествие на Каспии, к Марфеньке стало поступать множество писем от совсем незнакомых людей. Марфенька очень любила эти письма, то и дело перечитывала их, сортировала и непременно отвечала на каждое.
Так и теперь прочли вслух все письма, и Марфенька спрятала их под подушку, что очень не нравилось медсестре, находившей это негигиеничным.
В этот вечер подруги разговаривали долго-долго, умолкая, когда к двери подходила дежурная сестра.
Вплоть до отъезда Христины Марфенька казалась очень веселой и спокойной, и та уехала с облегченным сердцем. Теперь она будет готовиться к приезду Марфеньки — ждать ее. Разлука — всего месяца на два. Скоро они увидятся! Марфенька не предугадала только одного: чем станут для нее эти «всего два месяца».
Как только Христина уехала, в опустевшей палате стало для Марфеньки нестерпимо одиноко. На нее вдруг напал страх перед надвигающейся ночью. Она попросила лечащего врача Раису Иосифовну перевести ее в общую палату. Но та неожиданно воспротивилась.
— Ваш отец договорился об отдельной палате для вас…
— Мало что он договорился! Я желаю в общую.
— Ну, я поговорю с ним по телефону.
Как назло, Оленев выехал в Ленинград в научную командировку, и телефон его был неизвестен. У Марфеньки уже были стычки с Раисой Иосифовной. Как только Марфенька пришла в себя после операции, она попросила переложить ее лицом к окну, точнее — к балкону, но ждали комиссию, и лечащий врач нашел, что «некрасиво, когда больные лежат в палатах в разные стороны».
Марфенька, разумеется, заявила, что ей «плевать на комиссию» и она требует, чтоб ее немедленно переложили, так как она «должна видеть небо». Это сделали вечером, когда Раиса Иосифовна ушла. С тех пор Марфенька невзлюбила ее и нисколько этого не скрывала. То, что Раиса Иосифовна явно заискивала перед ее отцом и Миррой, отнюдь не расположило Марфеньку в ее пользу.
Марфенька потребовала к себе главного врача, но он не пришел, так как ему, видимо, не доложили. Вместо него опять появилась Раиса Иосифовна и фальшиво-ласковым тоном стала уговаривать больную «не нервничать, быть умницей».
— Переведите меня в общую палату! — твердила Марфенька, с чувством унижения сознавая свое полное физическое бессилие.
— Не надо капризничать, здесь вам лучше! — безапелляционно изрекла Раиса Иосифовна. — Выпейте валерьянки! Наверное, папа «благодарил» ее, сообразила Марфенька. Она пришла в ярость.
— Вы не переведете меня в общую палату?
— Я лучше знаю, где вам лежать. Вам требуется покой!
— Хорошо, тогда я объявляю голодовку!
Раиса Иосифовна от удивления даже открыла рот. Лицо ее покрылось пятнами, высокий бюст возмущенно заколыхался.
— Разве в больницах объявляют голодовки? Это лишь в тюрьмах! — пояснила она.
— А я объявляю! Буду голодать, пока меня не переведут в общую палату. И воды пить не буду. А лечиться я у вас не желаю. Вы — плохой врач! Уходите!
Через полчаса принесли обед, Марфенька к нему не притронулась. И подарила санитарке Дусе все продукты, которые были в тумбочке. Эту же Дусю она упросила сходить за Саго Сагиняновичем. Молодой врач выслушал гневный, сбивчивый рассказ Марфеньки и немедля отправился к главврачу.
Так с боем Марфеньку перевели в общую палату. Весь вечер оттуда неслись взрывы смеха: Марфенька рассказывала «в лицах», как она объявляла голодовку. Сестры и санитарки под всякими предлогами заходили в палату и тоже хохотали.
Женщины оказались очень славными. Они были довольны новой больной, такой веселой и забавной. В палате их, кроме Марфеньки, четверо: инженер Мария Степановна — худенькая, добродушная, общительная пожилая женщина; научный работник астроном Августа Константиновна — высокая, красивая, спокойная, каждое движение ее было необыкновенно красиво, курила ли она папиросу или протягивала руку за книгой. Она походила больше на артистку, чем на астронома… пока не заговаривала о проблемах своей науки. Ее муж, тоже астроном, приносил ей папиросы, цветы, фрукты и свои письма. Он называл ее Ата.
Третья больная — она считалась выздоравливающей и скоро уже выписывалась — была на удивление пустенькой женщиной неполных восемнадцати лет, по имени Жанна, по метрике — Анна. Она работала паспортисткой в гостинице для интуристов и, кроме как о мужчинах, ни о чем говорить не могла. В палате она находилась только во время обхода врача, а то ходила по всей больнице — преимущественно по мужским палатам, а вечером смотрела с приятелями телевизор.
Четвертым обитателем седьмой была африканка Жюльена — студентка университета. Она неплохо говорила по-русски, интересовалась всем на свете, любила Москву, но тосковала по своей Африке и не могла без слез и взрыва ярости вспоминать об убийстве Патриса Лумумбы, речь которого она однажды слышала и знала, что не забудет никогда.
Марфеньку сначала положили на койку возле двери, но добрая африканка уступила ей свое место возле окна. Лето было душное, знойное, окно и балконная дверь круглые сутки были открыты, и Марфенька смотрела на проплывающие в прямоугольнике рамы белоснежные кучевые облака. Где-то в этой стороне был аэродром, и в поле зрения часто мелькали самолеты.
Все восхищались Марфенькиным мужеством, бодростью, стоицизмом. Встречая соболезнующий взор, Марфенька чувствовала себя униженной и потому — из гордости — не допускала, чтоб ее жалели.
Письма ее друзьям тоже были веселы, полны юмора, словно она писала с курорта. И ни один человек не догадывался о силе ее скрытых от всех мук.
Если горе осиливало ее днем, она делала вид, что хочет подремать, и накрывалась с головой простынкой, оставив щелку для дыхания. А ночью, когда все спали, можно было не скрываться — ночью она бунтовала против судьбы.
Глава третья
ГОЛОСА ЗЕМЛИ
Чем бы ни занималась Марфенька: читала ли книгу, или шутила с женщинами, принимала ли лекарство, давала ли себя колоть и выслушивать, писала ли письма далеким друзьям — все это происходило как бы на фоне одного и того же видения — неторопливо текущей реки.
То были места ее детства — обмелевшая Ветлуга с ее бесчисленными островами, желтыми отмелями, дремучими сосновыми борами, голубым можжевельником, высокими лиственницами, верхушки которых, казалось, задевали за плывущие облака.
Не Москва, разбегающиеся улицы которой шумели за окнами, не зеленоватые в белоснежных гребнях волны Каспийского моря и сверкающие прибрежные дюны, не декоративные красоты Крыма, где она не раз бывала с отцом, а всегда одно и то же — родная Ветлуга ее детства.
Видение то отодвигалось, будто она смотрела с высокого гористого берега села Рождественского, то приближалось, показываясь крупным планом. По песчаной отмели далеко внизу бежала босоногая загорелая лет десяти — двенадцати девчонка в платье с напуском… Неужели это она сама — Марфуша Оленева? То она переходила вброд Ветлугу, то рвала яркие полевые цветы или искала грибы в сыром бору, устланном серебристо-голубоватым мхом. То с целой оравой школьников ехала на трясущейся телеге на сенокос, копнила пахучие травы, бежала с крынкой в лес за ключевой водой.
Как она была счастлива — та чумазая девчонка в длинном платье с напуском, в красном цветастом платочке, подвязанном под подбородком!
«Зачем я ездила с папой в Крым? — думала Марфенька, терзаясь раскаянием. — Надо было на Ветлугу съездить. Найти подружек, ребят. Теперь уже не смогу. Никогда?»
Это «никогда» смущало ее. Врачи, родные, товарищи по палате — все безоговорочно признали это «никогда». Одна Марфенька не верила. Этого не могло быть, чтобы она никогда не смогла уже ходить… Какая-то страшная, вроде ночного кошмара, нелепость. Но Марфенька была не из пугливых. Ей все казалось, что только надо что-нибудь придумать, и все пройдет.
Придумывать было пора: уже полгода в постели, наступала осень…
Было несколько вопросов, требующих самого неотложного решения… Например, был в воскресенье папа и посоветовал поступить заочно в университет.
— Не надо поддаваться болезни, — сказал он строго. — Педагоги придут к тебе в палату принять экзамены. Тебе помогут учиться.
Марфенька обещала подумать. Она не любила спорить, а в случае ее отказа отец стал бы утомительно доказывать. А согласиться на заочную учебу в университете в данном случае было бы началом приспособления к новой жизни.
