Дети Ченковой - Людо Ондрейов
Я УШЕЛ В ДЕРЕВНЮ
Я медленно брел по деревне, стараясь всех обходить. Что, если меня за шиворот схватят и отведут к нашим? Я шагал вдоль ручья и все время оглядывался. Сегодня пасмурно, снова, пожалуй, снег пойдет.
И вдруг из-за школьной ограды выскочила прямо мне навстречу гурьба мальчишек. Я бежать. Сперва через ручей, а там по другой стороне улицы. Карол Белуш бежал уже за мной по пятам. За ним — Юро Ванда.
— Сто-ой!
Бегу дальше. Вдруг Карол Белуш хвать меня за куртку!
— Чего вам от меня надо?
А меня уже со всех сторон дергают.
— Пустите меня, не то кусаться стану.
— Пошли с ним в школу! — предлагает Ви́ктор Ре́менар.
— Не пойду я в школу!
— Не пойдешь? Так мы тебя отнесем!
— Я учительницу позову, — предлагает Милан Футко и тут же с глаз исчез.
Остальные ребята волокут меня к школе.
— Его запрут в классе после уроков, — говорят они друг другу.
— Не запрут.
— Вот увидите, запрут.
— Я на вас пожалуюсь, — пытаюсь я пригрозить.
— Пожалуешься? Ха-ха-ха! А кому же ты пожалуешься?
Анча Фиалова и Марьена Рачкова бегут нам навстречу, и уже издали слышен их смех.
— Чему вы смеетесь?
— Ай-ай! Опять тебе влетит!
— Ничего мне не будет.
— А кто из дому сбежал?
— Сами вы сбежали! Я у врача был.
— У врача? Вот врет-то! «У врача»!
— Куда вы его тащите? — спрашивает тетка Грзна́риха, останавливаясь на дороге.
— В школу.
— Отпустите, пусть сам идет!
— Он еще убежит!
— Убежит?
— Он по сторожкам прятался!
— Ночевал у Мишко Штефанца.
— Гру-гру! Гу-гу!
— Кто это вам наврал?
— Гру-гру, гру-у-у-у…
Вдруг, откуда ни возьмись, — мой отец.
— Куда вы его тащите? — окликает он мальчишек.
Я пытаюсь вырваться, но они крепко меня держат.
Отец подскакивает к нам. Подзатыльники так и сыплются во все стороны: один, другой, третий…
— Кто вам позволил его тащить?
Мальчишки разбегаются. Отец ведет меня за рукав домой.
— Та-ак… Значит, прогульщиком стал?
Я молчу.
— Почему ты в школу не пошел?
Я молчу, словно воды в рот набрал.
— Ты что, понимать разучился? Почему в школу не пошел?
— У меня с собой учебников не было.
— Не было? А почему за ними домой не зашел?
— Проспал.
— Ладно. Дома разберемся.
Еще несколько шагов — и мы у калитки. Я замираю. Теперь начнется. Отец открывает калитку. Мама стоит на дворе, в руках у нее овощи.
— Та-ак!.. Нашелся наконец! Погоди-погоди, я сейчас тебе покажу!
Мама высвободила одну руку и потянулась к моим волосам — за вихор, видно, хотела дернуть, но отец втащил меня в кухню.
— Садись! — сказал он.
Я сел за стол.
— Есть хочешь? — спросил отец.
— Нет.
Мама хотела войти, но отец жестом показал ей, чтобы она осталась за дверью.
— Почему ты убежал? — спросил отец.
— Я боялся.
— Кого ты боялся? Меня?
— Я мамы боялся.
— А меня, значит, не боялся?
— И вас тоже.
— А сейчас не боишься?
Я гляжу в пол и молчу.
— Смотри! — сказал отец. — Я исхлестать тебя мог бы. И шапкой и ремнем. Захотел бы, так и два часа хлестал бы. Ты думаешь, что я на то и существую, чтобы бить тебя почти каждый день? Я из тебя человека сделать хочу, а ты — неблагодарный мальчишка! Мама говорит, что тебя надо отдать в исправительный дом. Как еще с таким сорванцом поступить? Для таких, как ты, лентяев исправительный дом как раз и создан! Я тебе велосипед обещал, а ты не слушаешься. Рассердил маму, учительницу, меня. Разве ты заслуживаешь велосипед?
— Нет… не заслуживаю.
— Велосипед-то я все равно купил бы, да как-то просто руки все не доходили. Ты не понимаешь, что на свете есть вещи поважнее велосипеда? Мне сорок лет, а я на велосипеде еще никогда не езживал. Ездил, конечно, но всегда только на чужих. Не веришь?
Я опустил голову еще ниже.
— Я-то знаю, ты думаешь, что хуже меня отцов на свете нет.
— Нет, так я не думаю.
— Думаешь.
— И взаправду…
Но я так и не договорил, потому что из глаз у меня покатились слезы.
— Возьми ведро и сходи за водой к Ризику.
Я медленно поплелся во двор.
В ШКОЛЕ
В нашем классе есть парта, которой, наверное, столько же лет, сколько нашим отцам. За нее будто бы когда-то сажали самых отъявленных лентяев, шалунов, воров и лгунов. Стоило сорвать в школьном саду орех или яблоко, и — готово дело! — бедняга уже сидел в углу и вытирал спиной штукатурку.
Учителя были строгие-престрогие. Таких строгих учителей нынче, кажись, и не найдешь. Линейка и указка не показывали на карте реки и не дирижировали, а выбивали пыль из штанов какого-нибудь лодыря.
— Подойди ко мне! — манил учитель пальцем ленивого ученика.
Ученик подходил к столу. Учитель брал в руки указку, вертел в руках, но лицо его было такое сердитое, как у самого строгого школьного инспектора.
— Почему ты урок не выучил?
— Господин учитель, я не понял.
— Вы слышали? — обращался учитель к остальным ученикам. — Он не понял. А вы поняли?
— Поняли, — отвечал весь класс хором — и умные, и глупые, и самые глупые ученики.
— Сколько получит такой негодяй, который ничего не понимает?
— Двадцать пять!
— Считайте! — приказывал ученикам учитель.
Он клал лентяя поперек колен, розга начинала свистеть.
Какая-нибудь девчонка, трусливая или пожалостливее, начинала плакать.
— А ты почему плачешь? — спрашивал учитель.
Девчонка продолжала плакать.
— Урок знаешь? — спрашивал учитель.
— Нет, не знаю.
— Подойди сюда!
И все повторялось сначала.
Потом мальчик и девочка садились на знаменитую скамейку.
— Ученики, что это за скамейка? — спрашивал учитель.
— Для ослов.
— Какие ученики на ней сидят?
— Глупые.
Давно, конечно, это все было. А в четырнадцать лет ученика совсем из школы выгоняли, да и сами учителя каждый год менялись. Потом приехал в деревню директор Ле́нгарчик и отменил парту «для ослов». Он играл на фисгармонии, но в его столе не было места, и на этой парте он держал свои ноты. Директор был хороший человек. Как жалко, что его, когда уже построили новую школу, уволили!
Школу построили, старые парты пошли на дрова, в новой школе фисгармонию поставили в коридор, и мальчишки повыдергали клавиши.
Эх, видел бы это директор Ленгарчик!
А что с этой партой «для ослов» произошло? Я уже сказал, что она стоит в нашем классе. Учительница держит на ней цветы, которые поливает через день Анча Фиалова.
После моего проступка
