Елена Серебровская - Начало жизни
Маше очень хотелось отвести Люду в сторону и обо всем расспросить ее по-честному. Но Люда не смотрела на нее, словно, стеснялась чего-то.
Командовал за столом Олегов отец. Он называл себя тамадой, произносил тосты, подливал мужчинам вина. Взрослые быстро опьянели и не заметили, как стали громко кричать. На Олега, его брата и Машу никто не обращал внимания.
Маша не сводила глаз с Люды. Хоть бы раз улыбнулась эта невеста, хоть бы слабый налет радости, довольства появился на ее лице! Ничуть. Вина она почти не пила, только пригубливала рюмку. Когда кричали «горько!» и жених властно и бесцеремонно поворачивал ее к себе, она не противилась и приближалась к нему, совершенно каменная: целуй, если так надо. Зачем, зачем она согласилась на это?!
Олегов отец был доволен больше всех. Он шутил с Людиным женихом, намекал, на что-то, вспоминая о каком-то заказе, и говорил, глядя ему в глаза: «Услуга за услугу, а, неправда ли?». И тот лениво отвечал: «Мы в долгу не остаемся, мы люди порядочные».
«Они ее продали замуж, — подумала Маша. — Но как же она согласилась? Уговорили? Ради больной матери, ради квартиры в Ленинграде? Добровольная жертва, что ли?» Об этом было страшно думать. Неужели Люда так мало ценит любовь, настоящую, взаимную, искреннюю, от которой у людей вырастают крылья? Как же, отчего же Люда согласилась на это?
С каждой минутой Маше становилось противней и горше. Она старалась перехватить взгляд Люды, но та упорно не смотрела в ее сторону. Она совсем была замучена, тоненькая девочка с коротко «остриженными волосами. Она устала делать каменное лицо и готова была расплакаться. Наверно, ей надоела эта комедия.
— Скажи, почему она выходит замуж? — спросила Маша Олега шёпотом.
Он пожал плечами и улыбнулся, поглядев куда-то вбок:
— А что… он хорошо зарабатывает. И жить будет по крайней мере в городе.
Конечно, догадки оправдались. Но как же пошла на это Люда, Люда, совсем недавно читавшая в этой самой комнате свои детские стихи: «Пускай говорят, что мы молоды…». Нет, Олег просто не знал о том, что творится в Людиной душе. Это не может быть…
Маша перебирала в уме разные случаи: влюбилась! — Этого не было наверняка… Идет замуж из благоговения перед заслугами мужа, перед его подвигами, славой? — Нет, жених не обладал такими качествами… Идет замуж из выгоды, из корысти? — Нет, Люда так не могла поступить… Значит, жертвует своей молодостью ради больной матери? — Это возможно. Но как же это ужасно! Неужели была такая крайность?
Маша знала, что невесту надо поздравлять и высказывать ей разные добрые пожелания. Теперь уже это было нетрудно сделать, часть гостей ушла из-за стола. Но разве можно было поздравлять эту несчастную девушку? Ей можно было пожелать только одно: садись на свой пригородный поезд и уезжай, пока не поздно…
Олег жил на одной улице с Машей, и она не спешила домой. Она молча сидела в кресле, думала и ничего не могла придумать. Когда почти все гости разошлись, Маша поспешила в коридор и стала натягивать свое пальто. В коридоре стояли уже одетые к выходу Люда с женихом. Они вышли на улицу — там стоял извозчик. Жених уступил ей дорогу, чтобы она первая села в пролетку, и тогда Люда обернулась. Тоскливо и беспомощно оглядела парадную, из которой только что вышла, скользнула глазами по Маше, словно сказала: «Что в тебе толку? Ты не поможешь».
— Что же ты? Садись, Людочка, — нетерпеливо сказал жених.
— Успеете, — ответила она грубо, стоя уже на подножке и не отводя лица от парадной дядиного дома.
Извозчик восседал на козлах, повернувшись к ней спиной, затянутой в синее сукно сбористого кучерского армяка. Он даже не обернулся, услышав эти слова. Он не такое видел на своем веку, он помнил дореволюционный Петроград, возил не таких дамочек и девиц… А тут что ж, всё идет нормально.
Маша застыла с какой-то кривой улыбкой на лице. Наконец, Люда уселась, жених тоже, кучер натянул вожжи, и пролетка, не спеша, покатилась, разбрызгивая колесами жидкую осеннюю грязь.
После, когда Маша рассказала дома об этой странной свадьбе, отец подтвердил ее мнение:
— Дурочка, вот и вышла без любви. А жених этот подловат. В замужестве любовь — это главное, основа всего. Любят родители друг друга — и детям хорошо, и в семье лад. А так… Да и жених уже успел, наверно, порастрепать свою молодость. Через несколько лет они разойдутся, вот увидишь.
— Как же так получается? Общество у нас новое, а такие дела…
— Бедноваты мы еще, — сказал отец, — хотя и новое общество. Люди-то у нас не заново созданы, взяты из старого мира. Вот и гнут свое, юную душу совращают, на благородстве ее сыграли.
— Значит, пока у нас в этом вопросе всё по-старому?
— Но ты же возмущена этим фактом? И другие подруги, и многие люди возмутились бы, если б узнали всё. Значит, постепенно происходит поворот в мозгах. Прежде молодостью торговали и считали — всё нормально. Сейчас это случается редко, и люди возмущаются. А придет время, когда девушки научатся ценить свое право на любовь, на взаимную сердечную радость, и ни за что не пойдут на брачный союз без любви, ни за какие тряпки и квартиры.
— Скорее бы оно приходило, это время.
— Да, люди у нас не заново созданы, — повторил отец. — Когда-то повстречался я с одним бухгалтером. Обыкновенный бухгалтер небольшого учреждения. Оказался белогвардейцем. Мне потом его физиономия часто мерещилась, да я себе не верил. А нынче — читаю в газете о процессе вредителей, глядь — знакомая фамилия. Значит, поймался, голубчик. Шпион иностранной разведки, бывший русский подданный. Так это явный враг, политический. А сколько имеется людей, которые у нас добросовестно работают, благо жить надо, а советская власть платит за труд. Работают, а сами насквозь обыватели, буржуазные пережитки из них так и прут. Они и не маскируются… пока. Пройдет время, и пережитков этих люди стыдиться будут. Поймут, что стыдно это, унизительно, ради материальных благ обманывать, подличать, да и молодостью торговать тоже. Не пропала бы твоя Люда и за городом. И дядька поддержал бы.
— Он ее и высватал. Он подлец, ее дядька.
— Всё равно, не пропала бы.
Люда, Люда! Можно понять темную неразвитую девушку, которая представления не имеет о лучшем. А ты же казалась умницей. Как же ты так сплоховала?
* * *Подошел праздник Октября. К этим дням Маша получила ответ на письмо, посланное в Гамбург. Фрида была необыкновенно рада весточке из Советской России. Машине письмо она прочитала на сборе своего пионерского отряда, его вставили в рамку под стекло, и пионеры рассматривали его и читали. Когда Маша узнала об этом, она густо покраснела: а вдруг наделала грамматических ошибок? Кто знает, всё могло случиться. На ее письмо смотрят чуть ли не как на святыню, ведь это письмо из Страны Советов! Как страшно писать такие письма, как ответственно.
Фрида рассказывала об участии пионеров в демонстрации, о вечере, посвященном слету. На этом вечере две девочки танцевали русский танец, им хлопали больше всех. Фрида привезла с собой сборник советских песен, переведенных на немецкий, и пионеры ее отряда разучивали «Дубинушку», «Вейтесь кострами, синие ночи» и другие песни.
В конце письма Фрида рассказывала, что в семье у них беда: отца перевели на неполную рабочую неделю, и теперь его заработок уменьшился на треть. Отец да и брат Фриды охотно пошли бы на любую поденную работу, чтобы принести в дом еще несколько марок, но найти такую работу не удавалось.
«У нас на всех заборах объявления — нужна рабочая сила, — размышляла Маша. — А у них… капитализм, ничего не поделаешь. Надо им активней бороться. Но как?» Забастовки, демонстрации, от этого они не увиливают, отец и брат Фриды. Но что это давало им? Что даст?»
Маша принесла письмо на сбор школьного пионерского отряда и прочитала его в оригинале и в переводе. В оригинале она прочитала нарочно: пусть прислушаются, пусть некоторые пожалеют, что нехотя, лениво изучают чужой язык. Они же советские люди, мало ли где может пригодиться им иностранный язык! Мало ли кто обратится к ним когда-нибудь за помощью!
